Друзья!
В комментариях к этому посту вы можете оставить все свои пожелания, замечания, связанные с работой сообщества.
Быть может, у кого-то есть ценные предложения о внесении изменений.
Также постоянно ведется набор модераторов, здесь вы можете заявить о себе. Или же написать в личку сообщества или мне.
Спасибо, что вы остаетесь с нами :)
Будьте счастливы 
Снится зима, свадьба, троллейбусы, люди в красных и серебристых одеждах.
Вокруг осень, слякоть, раскисшая почва, эти вечные дожди и печали. Ёбаные болезни.
Греет очередной какао, очередной Евгенидис, очередная польская вафля без глазури, некоторые мысли.
Кот развалился на кедах.
Приятно заглянуть куда-то в прошлое. Буквально на два-три фото. Словно глоток свежего воздуха. Ааааапп — и обратно.
Хочется написать письмо, запись в дневник, какой-то рассказик. Что-то в духе Бротигана
Кажется, совсем разучился писать — то есть: брать ручку с синими чернилами, линованную бумагу; брать мысли и как-то извлекать их из себя.
Вода стала совершенно противной на вкус. Будто бы я Тору Окада и осталось лишь найти пересохший колодец.
Но я сделал слишком многое, чтобы мы больше никогда не встретились.
моя рыжая осень, с цветными глазами своими, со жгучим на солнце дыханием, с яростно-тихой прохладой, дрожа, забираешься в тёплые вены, чтоб вечером мне показать одиночества космос, целуя мне пальцы немою мольбой - ты держи меня, милый - и я в твоём бархате кожи не чувствую смерть, что таится за каждым, кто кроме, прекрасная, в пепельно-снежные капли исходишь, что пальцами я по губам твоим так осторожно касаясь, рисую, бескрайнее звёздное падает с каждым дыханием глубже в бездонные наши зрачки, где зеркал череда, бесконечность животно-
Дядя умер. Дядю нашли на каких-то окраинах в каком-то полузаброшенном здании. Или просто в заброшенном. Нашли не дядю, конечно, а его труп. Дядя давно и много пил и шатался где придётся, по таким местам, которые лучше и не описывать. Я там был. Мне бы не хотелось побывать там снова. Дядя перенёс какие-то там операции, выходил из окон, ночевал без одежды на мёрзлой земле. Орал. Видел призраков и говорил с ними и о них. Катался по земле. Иногда дядю забирали и держали в какой-то областной психиатрии, но всегда отпускали. Пальцы на дядиных руках все были скрюченными да и сам дядя под конец жизни походил больше на живого мертвеца, на зомби, чем на человека. Теперь он реально мертвец. Такие дела.
У меня есть фото дяди, снятые в семьдесят каком-то году. Чёрно-белые. Зенитовские. Там зима и там дядя с другом упражняются на турнике у дома, а затем бегут купаться в море. Посреди снегов и льда. Дядя в юности занимался боксом, пользовался иностранными одеколонами и имел прекрасную подборку зарубежных пластинок. И Queen были там, и Boney M, и Kiss. Он даже фотографировал эти пластинки на фоне всё тех же снегов. А комнате у его отца тогда стояла пижонская Radiotechnika — вертушка, усилители, кассетная дека и пара полочных S30.
Ещё у дяди был эрдельтерьер. Когда собака умерла, дядя уже спился. Он пришёл к нам за санками, чтобы вывести труп и похоронить. Посреди тех же льдов, в том же снежном безмолвии. Дядя тогда сильно плакал. Санки были мои, на них я гонял с горок и обрывов. После трупа собаки я к этим санкам не прикасался.
Иногда дядя заваливал к нам в пьяном угаре, чтобы переночевать и поесть. Когда было холодно. Бесило, если в тот момент шли Секретные материалы и я из-за дяди пропускал серию.
Теперь я стою, а дядя лежит во гробу и гроб выглядит так, как будто на дворе не две тысячи двадцать пятый, а восемьдесят восьмой. Глаз у него как будто подбит. Жарко — как летом. Церемониймейстеры похорон никогда не говорят "до свидания", они говорят "прощайте". Я стою, оперевшись на ржавую оградку какого-то мальчика (1977 — 1985) и гляжу на похоронных рабочих, перекидывающих кучку земли с одного места на другое.
Вчера моросил дождь и сверкали молнии. Часто и долго. Ветра совсем не было. Душно. Я думал о дяде и о той кучке земли. О санках и о турнике в заброшенном саду. В том самом саду, который он полностью успел расчистить за прошлое лето. И который опять, спустя всего год, превратился в заброшенный сад.
Иногда жизнь делится на до "В прошлом году в Мариенбаде" и после.
Иногда — вообще никак не делится
если одна музыка, то это пластинка "async" Рюити Сакамото
если одна книга, то "Мастер и Маргарита" Булгакова
если одно кино, то, наверное, "Сталкер" Тарковского
если картинка, то снежный Брейгель
если еда, то лучше кофе
если один человек, только лишь один человек во вселенной, то это ты
if one music, then it's the record "async" by Ryuichi Sakamoto
if one book, then "Master and Margarita" by Bulgakov
if one movie, then probably "Stalker" by Tarkovsky
if a picture, then snowy Bruegel
if food, then better coffee
if one person, only one person in the universe, then it's you
音楽なら坂本龍一のレコード「async」
本ならブルガーコフの「巨匠とマルガリータ」
映画ならタルコフスキーの「ストーカー」
絵画なら雪景色のブリューゲル
食べ物なら美味しいコーヒー
宇宙でたった一人の人間なら、それはあなた
Из того, что про август: вечный балтийский, ненаписанные письма и незаписанные записи, работа, работа, дождливые дни, душные ночи, свадьба — где-то посреди древнего леса и всё как положено: с надрывом, пьяненькими и поножовщиной. Долгие-долгие дороги. Когда-нибудь и мы с тобой вернёмся домой. Я видел фейерверк, видел трактор, видел рельсы у моря. Всё это гудело, щебетало и рассказывало свои истории. Я купил светлые брюки за шестьсот рублей и тёмные джинсы за триста. Ещё по небу плывут такие облака, будто бы мы теперь в сентябре. Это вечное — подгонять время. "Лишь бы пришла зима и замела всё это".
Я ещё с тобой, ещё живу и телеграфирую. Стоит ли желать о чём-то другом?!
[700x525]
Смотрю на телефон. Весь он такой яркий: трубка, шнурок, кругляш набора номера и вписанные в него цифры. Вот интересно — телефон. Если он подключен к сети, то это значит, что где-то там под землёй летят от меня к тебе провода и значит, что бы хоть как-то худо-бедно с тобою связаны. Кое-как соединены. Нужно лишь знать секретный код — твой номер телефона. Или вот, например, компьютер. Тоже подключён в сеть, и тоже летят провода. Можешь написать мне длинное письмо, и я прочту. Без проводов мне как-то гораздо сложнее улавливать.
Где-то рядом поселилась цапля. А может просто заглядывает в эти края на охоту. У нас тут хорошо: ручеёк, утки.
Лето проходит. Читаю про Карамазовых. Пью воду. Что-то обещаю себе, и, вроде бы, что-то делаю. Представь — раз — и потом будет снег. И мы будем иногда выбираться к морю, а потом лежать дома, пить кофе и поглядывать на провода, так никуда и не подключённые.
Таким я и помню настоящее лето, лето детства и юности — дождливое, прохладное.
Когда начинало моросить, мы открывали дверь, ведущую в общий коридор, придавливали её кирпичом, чтоб не закрывалась или попросту снимали с неё пружину, доставали стулья и карты. Реже — шахматы. Иногда, сидя в своей комнате, я часами вглядывался в то, что происходило за окном — там, на улице, или заваливался на весь день с книжкой на диван.
А сейчас мы несёмся в маленьком дизель-поезде на три вагона на перегонки с огромной, наплывающей на нас с моря грозовой тучей. Смеркается. А потом сверкает. Где-то позади остаётся всё-всё. Городок у моря, маяк, мягкие обои и дворовые коты. Детство. Книги о любви. Высокие травы, которые никогда не скашивали, и в которых мы делали свои коридоры и лабиринты.
За эту неделю — между двумя понедельниками — что-то происходило. Например, я распечатал ноты: сонаты Бетховена, "Layra plays the piano" Акиры Ямаока, "Andata" Сакамото, тема из Твин Пикса Бадаламенти, "Last Man" Клинта Мэнселла из Фонтана, что-то ещё. Дождь моросит всё время. Я привык к дождю. Как будто мы знакомы с ним давным-давно, с самого начала.
Что-то ещё происходило, это точно.
В общем — льёт дождь, мы клеим обои. Как будто бы ничего и не осталось в этом мире. Дождь, обои, ноты, пиано, книжки. Три чашки кофе в день или четыре чашки. Иногда кажется — я сюда и шёл. Иногда кажется, нужно отказаться от себя, чтобы я снова был я.
Любить очень тихо. Будто бы на глубине пересохшего колодца. А. Всё. Остальное. Пыль.
Лето летит
[700x525]
В Балтийске туманно. На набережной никого.
Чтобы добраться до Балтийска, нужно очень рано встать и минут сорок - пятьдесят идти по медленно просыпающемуся городу. В поезде, который приходит на станцию в 8:18 едут бабушки-дачницы и пляжные лежаки с надувными пончиками. Их набивается целый тамбур, в вагон они не заходят. Читаю "Вещую птицу".
Как ты и говорила, по пути в Балтийск рельсы совсем близко подходят к воде, пусть даже это не море, которое я искал, а всего лишь залив. Вода обычно сверкает, но в тот день разобрать линию горизонта можно было с большим трудом. Всё утрене-серое, прохладное, приятное. Я там был. Бродил в камышах и по пляжу.
В Балтийске сгорел дом. Не сильно сгорел, только чужая часть. В доме теперь мокро и растут грибы. Грибы прилипают к стенам и потолку. Кое-где в потолке дыры, из которые торчит небо. Корабли выходят в открытое море. С северного мола можно наблюдать, как они появляются из ниоткуда, покачивая своими бортами, и скрываются в никуда. Туман, туман. Легонько моросит. Обычный такой маршрут: вокзал, набережная, северный мол, кладбище, лесная дорожка, город.
А вчера купили фортепиано. Шли через весь город под жарящим солнцем. Сперва в банк, потом домой, потом в магазин. Пока нам всё объясняли и упаковывали, начался дождик быстро переросший в ливень. Под этим ливнем мы кое как затащили стойку и пианино в автомобиль и поехали домой. То есть — это я поехал, а Т. пришлось тащиться на трамвае. Наверное, ехать на трамвае в дождь — так себе ощущения, но я у неё не спрашивал.
"Вещая птица" дочитана и я берусь за "Птицелова". Ем вафлю. Жарко, хорошо. Лето в самом разгаре, пусть оно и останется таким.
Наверное, буду писать альбом
Ни умереть, ни существовать мне,
Ни рассказать себя, кроме как никому.
Подберёшь ракушку, будто море в ней,
А она отплакалась и молчит теперь.
Что ни утро - то нежной пыткой ты,
Сам себе ни угла, ни ноты выпытать.
Солнце всем лучей вдоволь даст, но ты
Тень свою лелеешь, эхо пустоты.
Каждый раз встаёшь - и целуешь, да?
Утро ведь такое, что "не плачь, пройдёт".
Если нет меня - это навсегда.
Если тебя нет - значит, не любовь.
- Привет! Ты дома?
- ... Привет; в ахуе, но дома.
- Открывай.
Сердце выдаёт экстрасистолу.
- Звони уже.
...
Я хотел бы раздеть её в дверях, но с неё нечего снять такого, кроме обуви. Преклоняю колено и -
- А можно помыть в ведре? У тебя есть ведро?
- У меня... с щёткой если. - ответил, сделав паузу, взглянув в неё. Совсем будто и не было времени. Хэл вытянула носок:
- Будьте так любезны.
Мы оба улыбаемся. Я - чуть меньше, она же - до ушей. Кажется, что до моих, иначе почему они горят, словно её волосы.
...
Сидим в кухне, кофе чуть дышит в турке.
- Я по теб...
- Трахался. Ты точно трахался.
- Хэл!
- Хуехэл. И как оно? Не понравилось?
- Я безумно рад, что ты пришла.
- Ты не мог потерпеть? А?
- Да с чего ты...
- Вик! Зачем. Заметь - не с кем, а зачем.
Врать не хочу. Ей - вообще себе дороже.
- Так получилось.
Она облокачивается на холодильник и кладёт ноги на стол. Ну, такие кеды почти до колен, ёптваюмать. Я честно их мыл, не страшно, но она сама..
- Я тоже хотела. Думала о тебе. Неужели ты считаешь, что у меня не было возможности? Желания? Почему. Ты. Трахался. Не со мной.
Молчу и смотрю в неё. Чувствую гвоздичную горечь, но и вкупе интерес, и вот это "ну скажи, чтобы я поняла". Набираю вдох. Пошутить не получится.
- Я не думал, что ты придёшь. Не думал, что у тебя вот так. Мне это...
- Блять, да ты совсем чокнулся! - скидывает ноги со стола. - Мне бы тебя целовать с разбегу, а ты - ооо, ну ты будто уже трахал кого-то! Я что, куколдиха?
- Нет такого сл...
- Да есть уже, блять! Вик! Какого хрена!
- Хэл, подожди. Я даже не сказал ничего.
- О нет, ты всё сказал. Дурак ты. Мудак и дурак. И кобель. И... сука, не знаю, кто ещё...
Хэл уткнулась в собственные колени. Кофе шумит так, что пора за ним уже смотреть, но я не хочу поворачиваться к ней спиной. Сажусь на столешницу.
- Можно задать?
- ... Попробуй.
- Ты уехала молча. Я всё понимаю, но даже не сказала. Не попрощалась. Мне казалось, что это навсегда.
- Да? - поднимает на меня влажные глаза с колен. - Навсегда? А тебе не казалось, что "навсегда" было со мной? Как и, блять, мне с тобой, нет?
Она почти кричит и почти плачет, но зла на меня. Хочется обнять, но понимаю, что она убьёт меня иглами на месте.
- Вик! Ты дурак совсем, что ли! Ты же говорил мне такое, что нельзя говорить! Мы оба, сука, это понимали, я же в тебя просто ёбнулась и... и, блять... вик... - она затихла и там слёзы, которые текут, но давишь в себе всхлипы. Кофе совсем готов, я отставляю турку. Безумно хочется содрать с себя кожу и обнять Хэл, но она не примет меня сейчас. Я не знаю, как мне быть.
- Ты ушла. Понимаешь, для меня это было как... как будто я фантик от конфеты.
- ... от хуеты.. - сдавленно говорит она в локти. Я любуюсь на мышцы ног, лежащие на столе, но полсекунды.
- Можно было просто попросить меня ждать тебя, Оль.
- Ненавижу Олю.
- Ну и я Илью.
- Илюша-хуюша... - всхлипывает.
- Моё обещание будет иметь вес?
- Какое? Что ты ни с кем не будешь трахаться?
- Если только ты.
Поднимает глаза. Курносая, злой и надеющийся взгляд, какая-то внутренняя дрожь, говорящая будто "заставь меня", и так хочется всё отдать своё... Обожаю чуть потёкшую тушь. Боже, она даже не знает, насколько красива бывает.
- Ты всё равно будешь. - и нотки каприза с обречённостью.
- Хэл. Я хочу с тобой. Просто не уходи. Может, у тебя были свои каки...
<бросается в меня, впиваясь когтями в спину, и скороговоркой>
- Обещай, больше никогда-никогда, прошу тебя, я не хочу такого чувствовать больше, я сама дурная, но только будь моим, прошу, умоляю, Вик, пожалуйста, я ебанутая, знаю, но не делай так никогда, это как торт надкусанный, как это вынести, как это вообще, я понимаю, мы все люююдииии, но бляяяя....
Она плачет и царапает меня. Прижимаю крепче, сам почти плачу. Я так не хотел. Никто из нас не хотел. Но мы договорились сейчас, после такого - да. Она тоже понимала, что, не узнав горечи, не узнаешь и...
- Мне без сахара.
- Давай в одну чашку.
<отпускает когти и нежно гладит, уткнувшись в плечо>
- В твою. Со скелетиком.
Сегодня снилось, что я забрёл в чужую квартиру, чтобы что-то украсть. Распахиваю шкаф – а в нём куча синтезаторов, причём все они белого или розового цвета. "Значит, тут живёт девушка", думаю я, а сам засовываю первые подвернувшиеся под руку клавишные в свой безразмерный мешок.
И тут чувствую – кто-то ещё есть дома. Кто-то крадётся ко мне. И...просыпаюсь...
Может быть все эти странные сны оттого, что жизнь вдруг стала похожа на квартсекстаккорд, который всё никак не может разрешиться в доминанту. А может, это просто какая-то тихая форма скучания.
Но как бы то ни было, наиграй что-нибудь в фа мажоре перед следующим сном. Взгляни на полную луну (если только там у тебя не моросит). Или на соседскую кошку. Или на ландыши в весеннем лесу.
До пробуждения осталось 2536 секунд