И, как смешно,
Это убьет и тебя и меня
Даже если подержимся за руку,
Поцелуемся.
Решетка, холодный бетон, земля
Выше не выпрыгнуть.
А так то казалось что деньги,
Белье от викториас сикрет
Должны решать.
Коридорный идет поп прогону.
Чаю бы, чаю,
И немножко свободы.
И можно будет никогда не вспоминать
Твои счастливые ладошки.
Лишь кошки
Глядят на замочную скважину
Не в силах дотянуться
Придет ли наш ласковый
Погладит ли, подержит в руке ли лапку
Позовет ли ласковым голосом?
Тихо.
И никому и никогда не объяснят
Ничего
Все эти ряды крестов.
Эти обрывки выцветших
Камуфлированных
Штанов.
Фотографии в касках,
Где не видно глаз,
Потому что их прячут -
Они ослепшие и огромные, как у сов.
И остается лишь камень,
Под которым остов
От стыда или скромности,
Будто бы прячется
Под остов.
Наше молчание рушит миры.
Убивает ребенка, отца,
Бабушку, дедушку, мать.
Стрелка часов не отправляется спать,
Время идет.
Мы убиваем солдата,
Ежика, кошку, собаку, лягушку.
Фашисты или же коммунисты,
Галлы или карфагеняне.
Убиваем ребенка, в этот раз вместе с няней
Морозно черны бинты,
Хочется спать, спать, пить.
Но мы, как не пришедший пока что в себя котенок,
Слепыми глазами и теплым носом тычемся:
Как повернуть, куда выстрелить, как убить?
Тьма залепила нам рты.
Мы молчим, оловянный солдатик плавится,
Время орет, вместо "мы" остается чувство дыры
В пространстве морали, но нам это не интересно.
Наше молчание рушит миры.
Ну а дети... Дети далее умирают.
Женя Беркович:
"То ли новостей перебрал,
То ли вина в обед,
Только ночью к Сергею пришёл его воевавший дед.
Сел на икеевскую табуретку, спиной заслоняя двор
За окном. У меня, говорит, к тебе,
Сереженька, разговор.
Не мог бы ты, дорогой мой, любимый внук,
Никогда, ничего не писать обо мне в фейсбук?
Ни в каком контексте, ни с буквой зэт, ни без буквы зэт,
Просто возьми и не делай этого, просит дед.
Никаких побед моим именем,
Вообще никаких побед.
Так же, он продолжает, я был бы рад,
Если бы ты не носил меня на парад,
Я прошу тебя очень, (и делает так рукой),
Мне не нужен полк,
Ни бессмертный, ни смертный, Сереженька, никакой.
Отпусти меня на покой, Серёжа,
Я заслужил покой.
Да, я знаю, что ты трудяга, умница, либерал,
Ты все это не выбирал,
Но ведь я-то тоже не выбирал!
Мы прожили жизнь,
Тяжелую и одну.
Можно мы больше не будем
Иллюстрировать вам войну?
Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами.
Как-то уже с нуля.
Не нужна нам ни ваша гордость,
Ни ваш потаённый стыд.
Я прошу тебя, сделай так,
Чтоб я был наконец забыт.
Но ведь я забуду, как в русском музее
Мы искали девятый вал,
Как я проснулся мокрый,
А ты меня одевал,
Как читали Пришвина,
Как искали в атласе полюса,
Как ты мне объяснял, почему на небе
Такая белая полоса
За любым самолетом,
Как подарил мне
Увеличительное стекло…
Ничего, отвечает дед,
Исчезая.
Тебе ведь и это не помогло".
Говорит Господь: «А я тебе не рад.
Ничего не знаю, топай прямо в ад.
Ревущий зов к наслаждению,
Тьма сладкая, вяжущая, сворачивающая кровь.
Вопящая
Поглоти меня, о, поглоти меня!
Орущая
Сатурн! Сатурн! И тайное имя...
Герметические жрецы со свернутой шеей,
Потому что не знали куда смотреть
(Выше - то же, что ниже).
Крик ночной птицы на перекрестке,
Капель в лесу,
Эти елки я обрезал чтобы набрать лапник для похорон, а теперь
Они вернулись
И рады
Пушатся, растут
В безсветье колют руки.
Как алтари, как алтари
Как железные лезвия
Как взгляд твой
Ты - время, ты - горе
Ты - болезнь моя
И напасти вкус
На разрезанном языке
О, посмотри на меня
Разве не пленник я
Так же как ты, в цепях
В коже своей, дурной
Черный кунжут и шерсть
Кровь и кусочки шкур
Сгорающие в огне
Слышишь ли ты слова
Таящиеся во мне
Слышишь.
Ты-время, ты-цепи, железо, земля, старик
Прости меня, господи, я пока еще не привык
Болезнь, жатва, чудовище, власть
Посреди красных песков ты готовишь снасть
Черное зеркало вместо ступни,
Кого ты будешь ловить?
Я знаю, я знаю, я знаю.
Песок на зубах, очень хочется пить,
Но я не осмелюсь пока не увижу знака.
Сигиллы вспыхивают в низком облаке,
Но я не верю, не верю,
Возьми меня за руку и проведи в мой сон
Отец отцов Сатурн, отец отцов Сатурн
Хранитель камня, земли и погребальных урн
Холодный сухой черный бог седьмого дня
Вот и узнал о тебе еще кто-то, да
Короток вечерок
А договор велик
А разговор
Разговор, старик
Если позволишь, то нескончаем
Как любой конец в идеале
Не чаем.
Но знаем тобой, о великий.
Ну так а что еще надо?
Вот и окажется, что луна
Важнее всех этих страданий и песен.
И сны, и сны!
И все, что чувствуешь после сна
Укладывается в простейшее "не интересен".
Кошачья миска покрыта росой,
Какие-то маргаритки высвечены фонарем у крылечка -
Вот и все что мы знаем, что видим.
Все что дальше-луна, ком в горле.
Куда мне идти, если повсюду тьма?
Казалось, в чужих воспоминаньях, можно жить бесконечно,
И даже не жить.
Но вот и они закончились.
Но я еще жив, жив! Уродливым когтем
Срываю обертки, крышки, бумажные этикетки.
Стараюсь не убивать червей
Боготворю лягушек
Кормлю редкую кошку.
Но чаще все-таки себя.
Кошка меня боится.
Тьма отказывается брать мое сердце в ладошку.
Остались только сны,
Молитвы, если б было можно,
Вино по акции,
Тоска. Тоска?
Тоскует ли больной неизлечимо
Вдруг осознавший срок
Что это за сочувствие себе, смола?
Смола смерти, вот что такое жизнь.
Какие-то маргаритки,
Кошачья миска покрывается росою,
Луна, дурные сны.
Вот жизнь.
Жизнь течет в том же русле. Я продолжаю спасать животных.
Тема гренландского тюленя закрыта, и для меня открылась новая проблемма, в которую я погрузилась очень серьезно.
Переехав в росийскую деревню я осознала, насколько остро стоит вопрос о спасении собак.
Сейчас мой мини приют насчитывает 25 собак, спасенных в русской провинции. Я спасаю, социализирую и пристраиваю.
Нам нужна помощь и поддержка.
Теперь этот мой блог будет посвящен собакам в России и поиску методов искоренения бездомности и повышение культуры граждан России. Сколько мне по силам, столько я сделаю.
Кажется приятным обзываться потерянной перчаткой, особенно дамской. Они не в пример изящнее.
Однако, что происходит с этими перчатками дальше, чуть позже того мгновения, когда вы заметили их лежащими на мраморах возле кассы метрополитена?
А дальше они они становятся просто никому не подходящей перчаткой.
Вполне вероятно, что именно поэтому их и не поднимают.
Неподходящие вещи без особого шика - становятся ненужными гораздо раньше сокурсников.
Чао, Кьяра!
Настроение сейчас - я тебя люблю
Дорога привела – к лесу.
Дорога привела – к дому.
На лестнице жуют бесы
Хрустящую мою кому.
За дверью ты стоишь тучей,
Доверенный Лесной Тайне.
Мой пьяный, но всех солнц – лучший,
Последних два крыла дай мне.
Valkoinen, 06.10.20
© copyright valkoinen
7.09.20, запись опущена вниз
Настроение сейчас - верните рыжую каску вместе с её обладателем
Хороший мой, вы чего, вы чего? Вы чего это самое? Чтобы было тихо тут, но с Катамарановым, потому что без него Нельзя. Никому, особенно мне. Без него воздух перестанет быть воздухом, вода перестанет быть водой, небо перестанет быть небом.
Пятнашечка вам, пятнашечка. А то и все двенадцать :)) Семнадцать как пить дать.
Я вас, конечно, люблю. Но почему третью серию подряд от Игоря Натальевича Катамаранова (дорогого нашего, космического, хтонического) мелькает только рыжая каска?
Поклонникам Катамаранова можно заматываться в простыню и ползти на кладбище?
Верните Натальевича, о, деспот :)))
Он народный любимец и народный герой.
Настроение сейчас - клетчатый костюм и раздвоенная шляпа
"Пьяццо" - по-итальянски площадь
Всё, что присутствует в этом полупотоке сознания, некоторое время назад было придумано мной от первой до последней буквы. Посвящается всем и вся, и в особенности тем, кто свалился с Луны.
* * *
Сквозь всевечный апрель.
По раскрытым зонтам
Пробегай, Исмирель.
Ты – кристальней всего,
Будто имя твоё.
Не узнавший Его,
Не узнавший Её.
Пьяццо запестрила масками. Все они хлынули на площадь, примыкающую к собору, мгновенно наполняя её. Арлекин двигался впереди карнавальной толпы и волочил по камням плащ в белую и чёрную клетку. Лицо Арлекина полностью покрывала маска, но ему хотелось спрятать ещё и глаза. Глаза, зеркало арлекиньей души… Глаза, озеро арлекиньей души… От незнакомых и чуждых, пусть, они в масках, хотелось спрятать это таинственное Озеро. Когда Арлекину смотрели в глаза, он казался себе голым посреди многотысячной Пьяццо, но без Пьяццо он тоже существовать не мог, ведь Пьяццо – его дом родной с открытыми стенами.
Демон, парящий над толпой, инок, слоняющийся в толпе.
Принц голубой крови, хотя простолюдины почти всегда кривлялись ему в лицо, строили страшные рожи и предпочитали видеть в нём простолюдина.
Он – карнавальная маска с ядовитыми прорезями на месте глаз. Он – бродячее клеймо позора для маленького и бездуховного существования. Он прячет за спиной изящные руки в белых накрахмаленных перчатках, и у него много личин, но Вы никогда не догадаетесь о его подлинной сути!
Пахну как мамины духи!
это каддиш ятом, каддиш ятом, каддиш
ййит гадал
вьйит кадаш
шмэ
раба