Солнце чуть не спалило меня дотла,
Но я как птица выпорхнула из-под крыла
Ослепительно яркого бесподобного его света.
Солнце, точно знаю, может кому-то помочь,
Оно было создано в самую темную ночь,
Тогда на земле не существовало еще лета.

Солнце проникло лучами в открытую грудь
Огромного леса, тем самым поняв его суть.
Оно оказалось в плену прекрасного нового мира.
Солнце забыло про свой долгий зимний пост,
Оно влюбилось в тишь леса, в его сильный торс,
Потому навсегда в нем желеобразной массой застыло.

Смотрю передачу про больших кошек в дикой природе и слышу с экрана:
"Майк подходит ко льву с голыми руками, у него нет с собой никакого оружия, только рулон туалетной бумаги...."

Дальше диктор продолжил, что исследователь должен будет в случае опасности бросить рулон льву в морду и тем самым сбить его с толку, но я уже дальше не слушала... %)

А вообще, конечно, сумасшедшие эти исследователи, потому что я бы рулон туалетной бумаги точно использовала по назначению, если бы ко мне вот так близко, безоружной, подошли бы два льва.

Тигров показывают *___*

Все проходит и это пройдет,
Просто дождись момента,
Когда на тебя небо упадет,
Доселе беспрецедентно.

Ты не думай, что дам грустить
Твоим лучезарным глазкам.
Я смогу небо уронить,
Следуя богом данным подсказкам.

Будет лучше, верь мне и жди -
Сейчас небо начнет снижаться.
Только прошу тебя не говори,
Когда я им буду тебя касаться.

Люди уходят, остаются пятна,
Видимые только тем кто незряч.
О стену бьюсь головой, но безрезультатно -
Не отскакивает мой почти не выпуклый мяч.

Время уходит, оставляя точные даты,
По которым нельзя судить о прожитых днях.
В уши свои набила так много ваты,
Что не слышу как кто-то суетится в камнях.

Я ухожу, когда нужно остаться,
Когда нужно побыть еще рядом с тобой.
Наверно струны не могут звучать и не рваться
И я рвусь, рассыпаясь осенней листвой.

Её боготворили, но ей, как правило, было на это плевать. Она никогда не возвращалась туда, откуда уходила (и это в конечном итоге не очень хорошо сказалась лично на моей нервной системе), она всегда говорила "давай смотреть на мир веселее", она умела быть сильной и тщательно это скрывать, она много говорила о смерти, но очевидно было - смерть за ней не угналась бы, она умела шутить так, что случайный собеседник становился преданным ее поклонником на веки вечные, она была абсолютно несчастным человеком и относилась к этому насмешливо-снисходительно. В ней жил Бог и в ней жил Дьявол, по вечерам пятницы они пили текилу, Тулуз Салтрек спускался к ним, приводил своих шлюх, призывал своих муз и демонов, Сальвадор Дали просился в компанию, но не был допущен по причине недостаточности крутизны. Она даже Феликса могла уделать одной - двумя репликами. Я пыталась рисовать так же круто, как она, но у меня не получалось. Я пыталась писать так же, как она, но если в ее руках брутальный черный юмор послушно складывался в замысловатые узлы и завораживающие композиции, то из моих рук все просыпалось между пальцев. И я никогда не умела смотреть так, чтобы все начинали смеяться, через пару секунд смотреть так, что всем становилось холодно и дико, смотреть так, что люди чувствовали себя любимыми. Так вообще невозможно - уметь быть так, как была она. Она умела любить жизнь так, как умеет человек, отлично знакомый со смертью. Познавший смерть, покоривший смерть, влюбивший в себя смерть. Вокруг нее хороводили черти, но не было мудрее и священней ее слов. И она умела быть утонченно, изящно, грациозно жестокой. С теми, кто назвался ее врагом, с теми, кто хотел получить ее внимание, с теми, кто ее любил.

А вот теперь я, королева своего мира, горделивый кот, собираю по крупицам все, что может так или иначе касаться ее, все, что было связано с ней, все, что имеет ее запах, память, след. Жадная до любой мелочи, до пары слов, до зарисовок на полях газеты. До воспоминаний... Так говорят об умерших детях - с такой отчаянной и ничего не требующей любовью, так вспоминают ушедших на фронт и погибших там. Так любят, как я думала - любить вообще невозможно гордым и эгоцентричным. Так любить намного легче таких, как она. Боевой товарищ, учитель, преданный воин, ангел хранитель, личный демон, незаживающая рана в моей памяти.

Я помню, на третий день нашего знакомства Киев залило водой по колено и мы сидели на маленькой кухне, пили яблочный чай и смотрели в окно. Ветки абрикосового дерева бились в стекло, судорожно и испуганно. Потоки воды стекали по стеклу не ручейками, а целой тяжелой массой. Мы думали, что конец света близок, но у нас есть рулет и несколько коробок фруктового чая. Интересно, о чем мы могли тогда говорить? Да вообще-то мне было плевать, о чем она говорит, потому что она могла и вовсе молчать. Не было важно. Важно было лишь смотреть на нее.
Женщины любят ушами, писатели любят красноречивых и внимательных, кошки любят игру.
Когда она говорила - музы включали диктофоны. Я перечитывала ее письма в острой нехватке вдохновения, могла пересказывать ее миниатюры, рассказы, зарисовки. Это был редкий дар - сплетать слова таким образом, чтобы из них рождалось чудо. Вот так бросать, невзначай фразы, которые становились эпиграфами, ходили по устам, вспоминались и пересказывались. Она умела быть культовой личностью и ей даже на это было плевать. Когда она оставляла своих поклонников - те умоляли ее вернуться. У нее не было самолюбия, поэтому несчастным не за что было ухватиться. Она просто всегда делала то, что считала нужным. Поэтому уходила всегда вовремя, так, чтобы остаться легендой, суметь. Редкий дар, ничего не скажешь.

Я бы с радостью втиснулась туда - в этот дождливый день, пила бы чай с яблоком, смотрела бы на мокрые ветки абрикосового дерева, села бы на тот стул, влилась бы так, чтобы ровно по краям, чтобы никто не заметил, что меня там быть не должно. И запустила бы все по второму кругу. И я бы включилась, я бы пропускала через себя все мгновения, которые прозевала, я бы слушала, внимала, смотрела, запоминала, пропитывала бы себя атмосферой, чтобы усвоить и никогда больше не забывать, чтобы не было такого, что я не могу вспомнить - о чем мы тогда говорили на третий день нашего знакомства. Я бы объяснила, что, кто ты для меня была. И, наверное, не смогла бы снять с тебя своей вины, не стерла бы всю причиненную мною боль. Но мы бы говорили и, клянусь, этого мне хватило бы. Мне вообще всегда нужно было от тебя, по сути, только одно - чтобы ты была так или иначе сопричастна с моей жизнью и говорила. Я дышала твоими словами, я пила их, я собирала всё электричество, вложенное тобою в них. Я была твоим творчествопотребителем, твоим литературозависимым, искусствофилом, бережливым хранителем твоих картин, комиксов и песен. Если бы я могла - я бы работала в твоем музее вредной и ворчливой женщиной - цербером, я бы била указкой по рукам любого, кто посягнул бы на святыню, стирала бы пыль с твоих рисунков, дисков, книг. А вообще Читать далее...

Что еще сменяется с каждым временем года? Пыль. Летом песчаная пыль покрывает асфальт и придает ему некоторый теплый бежевый оттенок и сладковато-густой запах. Осенью пыль взлетает вместе с ветром к самому небу, чтобы быть прибитой к земле дождем и смешаться с грязной водой. Зимой пыль особенная - домашняя. По причине обыденной человеческой лени она появляется в основном на столах и полках, а еще под кроватью. Весной пыли нет вовсе. Весной есть жизнь, свежесть и надежда.
Человек, который одну за другой уничтожал за эту ночь крепкие сигареты, мог позволить себе думать о пыли, так как известно - долгий монолог с самим собою обычно приводит вот к таким абстрактно-философским рассуждениям. Душевное самокопание быстро превращается во внутреннее самоедство. Есть же приходится то, что накопал...
Человек считал себя редкостным занудой. Окружающие считали его личностью с выдающейся формой ответственности. Диагноз был неизлечим и не поддавался ни крепкому темному пиву, ни горькому вкусу сигарет.
"...Жизнь, свежесть и надежда" - Подумал он. Поднялся с каменной пристани, на которой просидел весь вечер и половину этой ночи, в который раз потянулся, расправил плечи. - "Никакой жизни, никакой надежды. И свежесть сомнительная - пахнет мертвой рыбой и цветущей водой".
Эта весна выдалась на редкость отчаянной. Отчаянье копилось, складывалось в какую-то темную, специально отведенную под него нишу в глубине души, прессовалось, а затем, в результате какой-то легкой химической реакции, взорвалось. Буря была в его стиле - скромной и сдержанной. Он произнес торжественную речь, собрал небольшой ворох вещей и пришел на пристань. Курить и размышлять.
- Не воин, нет, не воин. Из выдающегося - только форма ответственности.
Человек - темнеющая фигура на фоне реки, вытащил из кармана еще одну пачку сигарет, распечатал и прикусил зубами спасительный бумажный сверток с табачной пылью. В таких моментах была своя великая ценность одиночества. Ее можно осознать, только, когда любишь кого-то так сильно, что в конце концов перестаешь разделять. "Мы", "мы", "мы". И когда кто-то пытается образумить, вырвать из этого сплетенного и горячего "мы" самоцельного человека - человек сопротивляется и хватается за это "мы" с безумием потерявшегося в ночном лесу грибника. С таким отчаяньем можно держать лишь то, что очевидно - ускользает. И вот, вырванный из уютного местоимения и теплой постели в сырость ночного воздуха, человек становится отдельным существом, закрывает огонек зажигалки от ветра, выдыхает сизый дым. Ветер колышет его отросшую челку, пряди ее сплетаются, путаются, падают на глаза и загибаются к виску, щекочут кожу. Силуэт кажется светло-серым пятном на фоне чернильной реки, в которой отражается свет фонарей соседнего берега. Кажется, будто кто-то взял обычную акварель и смешал все имеющиеся темные краски, чтобы воссоздать эту ночь.
Он делает глоток теплого пива, запрокинув голову назад, прикрывает глаза и объявляет свое невозвращение. Он человек ответственный и вообще-то достаточно жестокий, чтобы сдержать свое слово.

Город приоткрывает свой солнечный глаз, красный спросонья, закрывает лунный. Оглядывается и замечает фигуру над водой. Качает верхушками декорированных деревьев, антеннами на крышах домов. Еще одна совершенно незначительная история одного человека. Их около шести миллионов здесь и у каждого что-нибудь происходит. Ах, если бы они задумывались об этом, то, наверное, им могло бы стать легче. А то жалуются на свое одиночество все, как один, кричат над водой, как заклинание, о своей боли. Пьют... Оставляют после пустые бутылки и сморщенные бычки на его дорогах. "Тоже мне, герой мировой трагедии... Еще одна жертва сурового мира". - Подумал город, посмеиваясь. Он-то знал, как кардинально время, как оно стирает отжившее, как рисует на этом месте новое. Как на месте пепелища возводятся дома, как вырубают старые деревья, но затем засаживают целые площади молодыми побегами. Да, наверное стоит пожалеть то, что уходит. Но, обладая вечностью, начинаешь терять интерес к изменениям. Даже к ним. А этот еще один дурак не хочет ценить свою человеческую способность реагировать на перемены.

За одну ночь человек превратился из "мы" в "он", смирился с осознанием этой метаморфозы, прочувствовал ее и запил соответствующим количеством алкоголя. Выудил последнюю сигарету из пачки и вдруг увидел, как медленно растекается клюквенный сок над крышами домов - полосками, штрихами. Просачивается между облаков и роняет оранжево-золотые лучи на дороги, на утренние машины, на воду реки, мосты и здания. Заливает все, что видит, контрастами, бесстыдным освещением, живостью, выдыхает птиц и самолеты...
- Черт. - С чувством произносит человек и впервые за эти сутки улыбается.

Если бы я писала песни, они были бы о:

1. Жизненной философии неполучения желаемого и досады. (Жалобные и возмущенные)

2. Вселенской силе, древности и духе. (Искренние и полные воодушевления)

3. Мужчинах, которых я любила. (Истеричные)

4. Женщинах, которых я любила. (Истеричные)

Я встаю, одеваю ботинки и иду осматривать твои угодья.
Пеший ход заставляет мысли вином бродить в черепной коробке.
Я не знаю, как достигает высокого уровня плодородия
Эта почва, что с ветром в поле любит устраивать потасовки.

Должна сказать, что меня заводит под ногами скрипящий гравий,
Меня влекут только те дороги, где белеет он в свете солнца
И потому мне не хочется заблудиться средь разнотравий,
Но придется, так как иначе не попасть в твои теплые кольца.

19.08.10