Всё, что должно даваться легко, даётся с большим трудом, либо не даётся вообще. Всё, что делается, делается на голом автоматизме: сморится, естся, отправляет нужду, открывает глазу и рукам тело, жадное до прикосновений тело. По приезду из Сочи, по проезду по Ёрмунганду МКАДа, с покрытием счетом, с жалобами на безденежье и ничегонеделаньем куда-то - мне ли не знать куда - испарилось всё моё полученное от гор и моря вдохновение, от этих неровных пейзажей, таких щедрых для утоления нехватки зрительных впечатлений.
Слушаю, слушаю, пытаясь разорваь это липкое состояние нерешительности и растерянности. Нужны новые привычки, нужны новые победы и люди, которые задают правильне вопросы, а не отмахиваются фразой: "Всё равно мы все умрём!"

Здравствуй! Здравствуй! Здравствуй!
где ты? Я наздороваюсь...
с кем ты? Наощущаюсь...
надо же, надо же, я почти не цик... не циклюсь...

По пути задерживаю дыхание. Ночная улица любит похищать дух, его бесприсутственность бесчудесна и невыносима. Когда я открываю рот, улица целует меня прямо в глотку, кусая оскалом восполенные связки. Не следите, не следите, не идите за мной.
Полные дома играют в непристойность подсматривания (за походкой), подслушивания за шагами, отдающие звуком собственных ног в чужих сапогах. Окна домов раздвигают и задвигают занавески, но это слишком похоже на манипулирование с ширинкой. Ломаются ногти. На счетчике 42-ая задержка обрывается глубоким вздохом. Улица с руками заглатывается воздуховодом, пальцами в белых перчатках из снега она щекочет глотательную трубу и заходится бесшумностью смеха.
Мне страшно. На самом деле мне редко страшно. Но этот страх пустой и дикий, так развивается фобиофобия. Когда какая-то лживая челюсть пытается не подавится твоей сопротивляющейся ногой и будто запихивает коротенькими ручонками в голодное "внутрь"...
Мои любимые, вы не попали в аварию, вас не столкнули с перрона?
Надеюсь...

Перебирая ногами в шатком прямостоянии, мы волновались нашему духу, который имеет наглость и смелость быть сам по себе совершенно не трезвым, несмотря на отсутствие физических градусов и частичное невлияние градусов морозных. Сцена виделась шаткой, шаткой, шаткой... Милый, хм, то есть, милая, хорошее же слово? Да? Я упивалась, единолично, себя внутрь, внутрь себя этими звуками - грандиозно, хрустально, правдоподобно они извлекались из трех сюжетов музыкального вида инструментов. Да, на первую группу никакого внимания, к чему мне их бестолковая с недоразвитыми эмоциями и невыбритым себялюбием солистка? Не. Вторые! Я его сразу заметила, он сидел в позе английского джентельмена и курил свои мысли в бесперспективно-непроницаемом взгляде, очень заманчиво. Вышли - о, здравствуй, Гарик, будем незнакомы, я Ангелина, я, то есть, не совсем Ангелина, и вообще папа хотел назвать меня Гелией, но к чему вам это, я все просто подумала, подумала, сполоснув этими обжитками и остатками мозговую полость, выплюнула. Под глубинный из себя возглас, кричащий одно любимое слово "уноси/т/ло", я дрыгаюcь телом и пострунно, в такт вашим пальцам, хожу в ритме ограниченного нетанцевального пространства. Ваш медиатр перебирал мои ребра, раз за разом, оглушив исключительно и полностью. Как чудесно вас слушать, я бы ещё слушала, ещё бы час или час с половиной авансом. Как хорошо вышло - вы и я, а между нами авансцена, нужный удобный для лицезрения порог, если хотите преграда. В этом бессловесном музыкопаде я наклонялась и мне казалось, что капля, заступорившаяся у вас на носу, падала с моего носа...
Три инструмента, три. Нет, четыре, я забыла ваш голос. Спасибо за вечер, юные и самодостаточные.
Спасибо, Вера, я поцелую через два дня с половиной ночи тебя в висок на удачу, с тобой всегда хорошо.

Хм, слишком восторженная девочка, слишком...
[346x515]

"Хайе Вестхуса выносят из-под огня с разорванной спиной; при каждом вздохе видно, как в глубине раны работают легкие. [...]
Мы видим людей, которые ещё живы, хотя у них нет головы; мы видим солдат, которые бегут, хотя у них срезаны обе ступни; они ковыляют на своих обрубках с осколками костей до ближайшей воронки; один ефрейтор ползет два километра на руках, волоча за собой перебитые ноги; другой идет на перевязочный пункт, прижимая руками к животу расползающиеся кишки; мы видим людей без губ, без нижней челюсти, без лица; мы подбираем солдата, который в течение двух часов зажимал зубами артерию на своей руке, чтобы не истечь кровью; восходит солнце приходит ночь, снаряды свистят, жизнь кончена". (с)
"На западном фронте без перемен" Эрих Мария Ремарк.

На лице снова похороны;
а в огонь (эпохальный!) льют и льют черную жидкость
протухших стихотворений,
в переизбытке ее черноты подвожу темно глаза,
чтобы красота
не ходила на убыль и в сторону
от моего лицевого щита.
На лице по-прежнему похороны.
Земноводные девушки прокаженно и безнаказанно
опорожняют газа литрами,
разрывают нехрупкие прутики в
клеткообразной и образной груди,
чтобы освободить
килограмовосотенный птицу-крик.
Им же больно!
Встань на цыпочки, эти крошечные чернявые точки
не видят за собой гроба.

Ночной горшок безотходного неба
опорожняется нам на головы,
а мы будем радостно спать
и смеяться,
не разжимая склеенной челюсти,
веря, что самые противные дожди
выгуливаются
именно по ночам.
Мы откровенно удивляемся,
поднимаем методично нарисованные брови,
у нас искренне сыпется черепица, а
нос, как канализация, забит;
искоса окна домов следят
за нашей походкой.
В агностичности стресса
рождается надкусанное и недожеванное "всёвпорядке".
Закрывайся ладошками!
Ветер упорствует,
невыносим до сих пор.
[450x286]

Мне гораздо спокойнее, когда я чувствую себя мишенью,
чем когда целюсь сама.
[515x698]

[525x700]
"Дворник работал всю ночь, оставив от веток деревьев окоченелые крысиные хвостики. Весь рыжий мех остался стаптываться под ногами, за месяц обувшимися в осень.
Люди ходят в клетку, решётку, линеечку, они похожи на музыкально-горбатые фигуры пения в нотной тетради...
Никогда раньше не обращала внимания на злободневность автобусных пробок по сиреневым утрам; спала.
В свои поздние семь утра так и не дождалась дикого рева рассвета..."

Кому посвящалась черника, дожившая до идеального цвета?..
Ягоды высыпались из твоих волос, virgo...
Ягоды испускали последний вздох-треск под твоими безоружными стопами, virgo...
Ты прекраснее лета, ты теплее радуги, я пишу тебе невпопад, я не посвящаю тебя, virgo, никому...
Сдержаннее.
В подполье моего слуха застрянет и задохнется этот голос, трубы не пропускают кислородосодержащие молекулы...
+++
Ставка максимум - последние свои двадцать плюсов выставил нам помещик Октябрь.

Замыкаем глаза –
током, молниями,
эти чувства замурованы
сейфами.
Ты останься…
Гоним ли?
Луком-стрелами обменялись с эльфами…
Подожди,
не целься,
помолчим ещё…
Без касаний сердец и рук
можно ведь жить?..
ты задел меня своим синим плащом,
с пальцев краску
каким образом смыть?!

Про себя ведь милым зову –
стыдно-то как…
под тебя ведь дверцами, кольцами
мерилась.
Паразит охоту словил на азарт,
совесть на шнурке в форточку свесилась.
Как квартиру на отпуск –
замыкаем глаза,
эти чувства падают
исполинскими грозами,
в тишине этой дикой стрекоза,
как соседи сверху заерзала.
Ты поймешь…
перед глазами круги
вырисовывались в мишень…
Я стреляю, стрел не лови.
Черт возьми, да какая из тебя цель?..

3.09.2008.
[525x700]

Я, кажется, вам вчера в карман плакалась.
Так вот, верните мне мои ресницы.

Когда Звезда целовала меня, у неё был герпес.
Когда Она обнимала меня, Она была в абсолютности ноля голой.
Когда Она расстёгивала ворот моей рубашки, у неё синели ногти.
Когда она снимала с меня чёрные туфли, её руки пошло дрожали, её Голос отказывался нервничать.
Когда наступило утро...
...Звезда ушла из Атмосферы, прихватив мою одежду.

Не верьте Звёздам, они любят других, я хочу отпилить запястья её лучей.
[530x699]

Ущелье в ущербе - стаи летучих мышей вывели свои легионы из логова...
Стихи пишутся и пишутся, возвращаюсь к бумажечкам и блокнотикам.
Мухи ретировались с зубочистками-пулями в крыльях, со вкусом трепья одетые, толкались на задний план. Махала на них рукой.
Любовь тоже муха, надоедает. Поэтому о любви не пишем.

В заключение.

Он рассыпался, словно снег, выброшенный на подаяние ветру, словно зерно из разворованных хранилищ, разрывались в прах все четыре крыла, растрепались перьями, размазавшимися по иссиня-черной пустоте. Небо забирало свой свет из каждого оторванного перышка, поглощая жадными звёздными ртами, испепеляя до исчезновения каждое.
« - Ты мне когда-нибудь лгал? – прошептала почти безразлично она, царапнув отпущенным ногтём его по спине.
Да, сейчас они стояли всё также в бесцветной ночной квартире, прижавшись друг к другу, чувствуя миллиметрально площади соприкосновения собственных тел.
- Лгал?.. – думал Он. – Могу ли я?.. Тебе?..
- Все люди лгут…
- Я как все?
- Как те, которых я знаю. Люди лгут. Ты мне лгал?..
- Да, сейчас. Потому что опять не знаю…»

Он упал у неба промеж глаз, мешался, но оставался незамеченным. У неба в эту ночь как раз карнавал, оно облачилось во сверхъестественные лилово-железные ткани из остатков цвета, блёсток мигающих охотниц-звёзд… как вульгарно… Небо ничего не заметило, только радовалось, обтянутое и почти нагое, без присутствия стесняющих дымных юбок и бесконечно громоздких кофт облаков, оно было свежо и вульгарно.

Он так странно ощутил холод, пробирающий каменными щупальцами асфальта, где-то на затылке, где волосы прилипли к чему-то мокрому. Он раскрыл глаза, небо сияло своим праздным великолепием и смешило. «Алло? Алло? Вы меня слышите? Мы не знакомы… Нет-нет, не бросайте трубку, не бросайте же…» Вдребезги! Он всё бросил, Смерть его не предупредила. «Милая, милая моя подруга, где же ты? Я только из-за тебя потерял крылья, я только с тобой получу новые… Боже, боже мой, я же люблю тебя, люблю…» - губы еле двигались, слёзы еле текли… А он плакал когда-нибудь? Нет, за него плакало Небо, так много раз плакало. Холод змеёй полз по позвоночнику, вонзал клыки в каждый диск, стало очень много яда внутри, некому выкачать…
Небо многократно и сиесекундно потемнело. Он с трудом напряг зрение, чтобы разобраться, почему такое возможно. О нет, только не это, снова, но как? Как живой и человеческий он способен её видеть?
Смерть нагнулась к нему, дотронулась костлявой рукой до подрагивающей щеки.
- Что? Что Вы здесь делаете? Зачем Вы пришли? - взывал сипло Ангел.
- Я? – Смерть опустила глаза. – А я за тобой…

Тоска развенчала небо, свела супругов, подснежные облака. Тогда листья слишком безропотно повиновались ветру, срываемые, разлучаемые с домом, с тем, с чем могли быть хотя бы связаны. Ниточки рвутся. Ты бываешь сильно соединён, сшит с каким-то человеком, но потом проходит время, и ты понимаешь, что он не представляет для тебя интереса, можно сказать даже пользы… Вам это кажется циничным? Нисколько. Мы удаляем, по крайней мере, обязаны для самосовершенствования удалять из жизни ненужные, «отмершие» элементы, способные загубить за огромное, по сравнению с нашей жизнью, время собранную систему. Мы просто-напросто не имеем право за этот срок совершить подобную ошибку, всё-таки по великому замыслу Вселенной у человека созидательная функция…
И вот смылась с остуженными дыханием зимы, наступившей, как ни странно осенью, ливнями, то моросящим дымом, то обрушивающимися полногрудыми тяжёлыми каплями, с маршрутами полётов среднеокислённых осенней ржавчиной разноцветных листьев. Моя белокурая девушка ушла в какое-то небытие, помнится, даже плакала, опёршись о стену и сидя на полу, жаль, что мне уже не удастся вспомнить ни её слёз на раскрасневшихся щеках, ни вообще чётких очертаний, наверняка, миловидного лица. Но непременно со мной осталась моя давняя подруга, никак не общавшаяся с пережитком моих юношеских сердцебиений.
- Ну здравствуй, негодяй… - кинулась на меня громким шёпотом фраза, изобличившая голос спутницы моих разговоров.
- Почему негодяй? - абсолютно зная, каков будет ответ, спрашивал я.
- Не хорошо забывать лучших друзей… - оборвала. Продолжила: «Слышал бы ты какие стихи я стала писать...»
- Прочтёшь? - услужливо перебивал я.
- Зачем?
- А зачем сказала? – поражаясь, тихо восклицал я.
- Чтобы знал. – Отворачивалась.

Однажды она на уроке прислала мне записку с такими словами: «Что есть Мечта? Материальная сильная энергия, прямо посылаемая во Вселенную? Но что ей делать среди звёзд и галактик? Разве так совершается, в недосягаемости, какое-то таинство по её воплощению? Но на Земле, в виде жизненного сгустка мыслей, что Она? Разве есть какое-то бессловесно-правильное определение этого понятия? Разве? Жизнь без мечты бессмысленна и неоправданна... Человек живёт, пока ему есть о чём мечтать... Я вот, мечтаю о мечте... мечтаю полюбить...» Ниже, как и всегда я начеркал ответ: «Красиво». Она же, чему я был удивлён, обиделась и ничего больше не писала.
Мы ставим многоточие, то есть много-много пятен вовсе не оправдывающих нетвёрдость, нечёткость, вечное сомнение, она всегда оставляла многоточие и не только, когда писала, но и, произнося свои мысли вслух.
- Не оценивай то, что я пишу тебе с точки зрения обывательского критика… мне просто хотелось поделиться с тобой идеей, возьми её и ответь тем же, - сказала она после того, как я напрямик спросил её.
Не знаю, но мне вдруг вспомнилось, как мы были вместе на её квартире, уже ночь. Я бреду в темноте, света специально не включали, случайно нахожу её, руками, боясь дотронуться и продолжая ощупывать находку.
- Кто ты? – спросил её я.
- А ты? – парировала она.
- Ответь! – громче сказал я.
- Не знаю… - шептал голос.
- Как твоё имя?.. – не уставал я от начатой игры.
- Я хочу его забыть… - снова отрывала отчуждённостью тёплых слов, обнимая меня.
Ангел зажмурился.

На велосипедах ранним утром мы выехали в этот импровизированный поход. Было настолько чудесно в это несозревшее время, солнце пело как-то необычно, веселясь и разбрасывая бесконечные лучи по миру, зелень зеленее и свежее, чем когда-либо, чем вообще может быть… «Счастье, счастье…» - шептал нежно ветер не людям, нет, кому-то более возвышенному, способному летать, но никак не похожему на человека; мы не слышали слов, произнесённых не людскими связками, выдуманных не людским сознанием, но казалось, прекрасно его понимали. Милая моя подруга звонко засмеялась, скинула косынку и, растрепав её по ветру и выпустив на волю свои тяжёлые пышные волосы, увеличила скорость, обгоняя меня. Всё это настроение сливалось в какое-то самостоятельное весёлое изгнание из порочности и святости, изо всех мирских предрассудков, это были просто отдельные, не совместимые ни с чем мгновения, они были созданы только для нас. Вдруг она начала петь на ходу, звуки срывались с губ, таяли в воздухе, оторванные, уносимые настроенным на игривую волну ветром. Они были грубоваты и низки, падали, сшибая с пути лёгкие потоки несерьезной стихии, а та только дико хохотала в ответ. Песня плыла наперекор течению, суетливости, отдельные слова её возвышались, потом с каким-то тупым грохотом падали и становились уже забытыми. А она продолжала упёрто петь, хотя и задыхалась и фальшивила, что вместе выходило забавно и поднимало выше, до немыслимой планки весёлости хорошее настроение, убивало безжалостно, но не жестоко нудную тишину, не оставляя ни малейшего шанса ей хоть на какую-то мелкую победку.
Свернув с главной дороги, об асфальт которой мы только что обтирали свои велосипедные шины, на довольно узкую дорожку в зону леса, откуда бесподобно пахло травой и сыростью, мы наконец практически напрямую поехали в то место, которое ласково моя спутница звала «на природу». «Вот! Здесь мне нравится, - вскликнула она и, сделав поворот, остановилась. – Восхитительная полянка!"
Да, перед нами расстилалось море зелёной сочной травы с вкраплением полевых скромно раскрашенных цветов. Тут, откуда ни возмись, появилось бледно-мятного цвета покрывало, вздёрнулось вверх, на миг поднявшись куполом, наподобие парашюта, и легло, как будто поддерживаемое тоненькими страпильцами. Опять же откуда-то на нём оказался приличный свёрток с аккуратными, но слегка помятыми бутербродами и холодной, ещё не оправившейся от перенесённой ранее мёрзлоты в хранительном электрическом ящике, ещё со следами остужённого дыхания на своей искусственной глянцевитой поверхности, бутылка домашнего компота. А рядом, видимо купленная перед отъездом, не открытая шипучая магазинная вода. Я мысленно посетовал на свою неосмотрительность, она поняла это и засмеялась так, что не засмеяться в ответ, казалось совершенно невозможным. Мы сели, приминая траву под этой «скатертью-самобранкой», о чём-то разговаривали, и она решила прочитать своё стихотворение. Просила не смеяться, с серьёзной небрежностью кинула, что оно одно из первых и может прозвучать наивно и по-детски.
- «Ангел» называется… - тихо объявила она.

Мой Ангел, где ты?
Я кричу, не выношу разлуки,
Завяли в комнате цветы,
И опустились руки.

Твоё отсутствие, пойми,
Заметила я поздно,
Мне нет прощенья, но прости,
Жить без защиты сложно.

Вернись, избавь меня от «гнева»,
Я слишком многого прошу,
Как согрешившая не Ева,
С «небес» на «землю» попаду.

Прими меня, о мой хранитель,
Души оберегатель мой,
Избавь меня от «гнева», о целитель:
Молитвой и святой водой.


- Ну что? Ты способен это оценить?.. – странно пробормотала она после продолжительной паузы, дававшей мне одуматься.
- Читала так, словно стихи мне посвящены…
- Быть может, - глаза её округлись как-то неестественно, и она отвернула голову в сторону, - я не знаю… но, кажется, именно тебе. Чтобы меня спасли, спас… ты.
Она замолчала. Я не мог ничего просто-напросто сказать.
- Знаешь, о чём я жалею?.. – резко посмотрев мне в глаза, спросила она, интонацией голоса дав понять, что для неё это серьёзно, - что даже самые искренние слова звучат фальшиво, произнесённые человеческим голосом. Так страшно услышать от очень дорогого тебе человека: «Я тебя люблю…» и не поверить.
- Страшно, когда ты сам не веришь своим чувствам, когда боишься, чтоб тебя полюбили.
- Нет… Ты просто не любишь и не можешь, конечно, понять этого человека, которому лучший друг признаётся в любви. Это страшно. Потому что он уже никогда не сможет стать тебе тем самым другом, потому что он уже сумел наступить на ступень переходности от дружбы к любовному увлечению на лестнице чувств, ведущую или к двери, за которой лишь пустота, либо всё выше к пику страстей к совершенной любви, совершенной – взаимной, бесконечно счастливой в своём неведении и беспамятстве. Когда на вопрос после: «А любишь ли ты меня?..», Последует ответ: «Всегда любил…» или «Бесконечно…». Есть смысл говорить такие слова, а так…
- Ты не об этом сейчас говорила, не о любви, а ложности, которую мы подразумеваем под важными Читать далее...

А небо тошнило от кровопотери, а Небо хлестало желудочным соком проснувшиеся крики людей-ворон... "А мы как всегда не попали под ураган". - Точно бы сказала она. Небу сделали операцию по вырезанию матки, оно страдало, он рыдало, оно выло и выглядело смешным, как мим. Оно, как и все не смотрело мне в глаза...
Ему больше не родить ни одной Звезды, я казалась себе последней...
А люди по-прежнему не смотрели мне в глаза, из взгляд, будто сшибленный автомобилем падал на мои ноги... на мои уродливые накаченные ноги, как у атлетки, а я всего-то ходила в походы... Они тихо и полоумно удивлялись, что Звёзды носят обувь, забыв, что сами называют их космическими телами. На тело лиловый. Всем нравится.

Он был в розовой рубашке с расстёгнутым воротом, он сказал мне прямо и слишком приторно:
- Ты такая сладкая-сладкая, - на десять шагов вперед, моих. - Как тебя зовут?
- Эва! - я сразу призналась.
- Эй! Как? - он не услышал сразу.
- ЭВА! - эхом в бетонной арке. пошла по себе сама. Но догнал.
Спросил про имя, попросил номер, уважал. А я сразу сказала ему, что он слишком взрослый... Мутация ассирийцев со смешением генов кавказских аулов. Нет, небритый, не мой в абсолюте.
Но номера оказались верными. А его друг претерпел аварию автомобильную...
Он потянул меня как только человек умеет упрямо, жарко и нежно, супротив еле касаясь локтя, сказал, чтобы не ходила по лужам, что обрадовала его своей походкой, самой собой, чтобы счастлива была и поцеловал в шею... я не успела ошпариться, не успела рефлекы заправить пшеничным маслом... к чёрту, мне страшно, я не хочу этого звонка.
Геля призналась, что Эва искусственное, что Эволюция будет полным.
Посмотрите на пятки этой дуре, кто так ходит?!
[498x699]

Мы так нравимся друг другу.
Мы бы могли быть вместе.
Но у нас уже есть другие любимые, мы же их действиетельно любим...
Мы же честные.
- Правда ведь?
- Правда. Да?
- Да.
- Врёшь.
[438x699]

Это так глупо, наверное, искать по фотографии, просто зная, где это вероятнее может быть... Два. Остановились. Я - пас. Реплика совести. Серый силуэт. Я точно пас. Реплика страха.
А в сером маленький мальчик лет десяти и он ничего не имеет общего с тем серо-белым балахоном...
То самое место. Но пусто. Вот именно для нас пусто. Всего лишь две девушки-"футболистки" в декольтированных топах и с распущенными по-вечернему волосами, всего-то пару-тройку мальчишек на детской площадке и ещё в комплект силуэта три-четыре одинаковых дядек с походкой, "стилем", причёской - в модель одного покроя...
А их нет. И смеха пассии нет. Интуиция-надежда напутствовала у самого выхода метро, предупреждая о тщетности поисков, обозначившихся как "прогулка по своему бывшему району в поиске знакомых лиц"... А лиц не было, ни одного.
А потом она билась о раздвигающиеся двери ТЦ местного значения головой и не дохла, проклятая и обреченная...
Мы, может быть, сглупили страшно, но мне до сих пор кажется, что объекты наших поисков сегодня же посетили тот дворик...
[700x483]

[308x423]
Натираем окна до блеска.
Поправляем до ровности рамы.
Прочищаем упорно трещины.
Вытираем все цвета, кроме белого.
Кисти, кисти малярные.
Заштриховать, где краска облетела.
До блеска.

Просто чистим зубы.
Предстоит "улыбаться" много. Во сне.