Есть еще немножечко сердца

Чем гнуснее, тем интереснее,друг.

Некоторые праздники
Имеют обыкновение
Не удаваться.
Некоторые демоны
Любят тебя
Больше, чем можно представить.
Некоторые комнаты,
Сдабщиеся по часам,
Уютнее дома.
Но смерть никогда не станет
Роднее жизни.

Какая красивая песня! -
Ребенок сжимает меня в объятьях.
Скинь мне ее, скинь ее,
Я буду гулять с собакой,
Вспоминать о тебе, звать собаку по имени,
Слушать песню.

Как отказать тебе, дитя,
Целованные руки,
Настолько взрослая, что даешь имена собакам.
Вот твоя музыка.

Собака убивает утят и зайцев,
Есть же возможность, живете вы с ней возле леса.
Охотничий пес поневоле любит охоту.

Прощай, безумная девочка, и ее соба.
Я не то чтоб ушел далеко, но вы уже где-то в тумане
Времени, лет, снов, первобытного леса памяти.
Вы - чужие, а я пойду дальше.

На вас смотреть мне не стыдно.

Они приходят ночью, и руки их влажны.
От крови, воды ли - не имеет значенья.
Скачут по крыше, молча заходят в двери,
Требуют сесть потрапезничать с ними.

Жутки на вид, однако, миролюбивы.
Им не по вкусу свежее человечье мясо.
Драугры любят более тонкие вкусы.
Однако, пока что, не говорят, какие.

Страшно сказать, к драуграм можно привыкнуть.
Ну наследят, так ведь на это есть швабра.
Стоят до утра, глядят человеческими глазами -
Скушная, должен сказать, работенка.
Не хотел бы я стать драугром.

Сжимай связку ключей с брелоком-сердечком.
Блестки падают вверх в глицерине.
Стой, не опускай головы у большой воды,
Что вьется перед тобой, круша льдины,
Словно кошачья спинка Голодной.
Не жалей снегов, поглоченных морем,
Не жалей и камня, который хлестают волны.
Не говори с ветрами, они в союзе с хищною птицей,
Что ждет тебя, и нашептывает им славословья.
Стой и смотри, не опуская взгляда, как небо твое превращается в яму,
Как мокрый снег вращается в воздухе, пахнет ворванью, гарью, сладостью.
И киты и рыбы пытаются выброситься на берег,
Да, бедолаги, не могут.
И бездна крутится, кружится, хороводом,
Высвобождая то клешни, то хвост, то осколки голубоватых ледышек.
И воет, но вой этот, слава богу,
Более-менее, но привычен.
Это вой крови, вой моря, вой страха, голос,
Который ты слышишь, когда ты читаешь это,
Шум в ушах, звон молоточка
О стремечко.
Ты слышишь его, разрезая трахею покойника,
Приложа ухо к застывшему на зиму дереву,
Стуча рябиновым посохом оземь на перекрестке.
Ты кличешь, не словом, но делом - и тьма отзывается.
Тьма отзывается.
Не имея ни места, ни языка, ни времени, ни морали,
Тьма все же имеет голос.
Не отворачивайся, как бы мокрые иглы тебе не кусали лица.
Не закрывай глаза, как бы не стало страшно.
Не закрывай ушей, дослушай песнь до конца.
И в воды сойди наконец, пора и тебе стать нашим.
Что увидишь ты там, позади себя?
Шевеленье волос на затылке, огни, заборы, причалы?
Не смотри, ты же знаешь как режет глаза твои свет,
Как больно ходить по этим камням,
Как страшно глядеть на людей,
И видеть их мир.
Не слушай его, что он тебе предложит вместо нашего пенья?
Вспышки, судорогу погремушки, дыханье пустыни?
Скорее ночные крики, вопли животных, гул механизмов.
Чем это лучше? Приди же.

И перламутрово-жемчужный ком воды,
То в эллипс превращаясь, то в окружность,
Крутясь то по, то против часовой,
Приблизился и проскрипел мне:
Каравай...
А далее-тех слов не разобрать мне.

Ничего страшного.
Собачьи и человечьи пальцы
Отпечатались на снегу.

Усмешка навстречу радуге
От слепого
Оскорбления от немого
Удары безрукого
Имеют большее право осуществляться.
Овеществляться.
Что я? Слова, таящие не то чтобы ухмылку,
Скорей оскал бессильной злобы на весь свет и на себя.
Анестезия в маске чувственности
Покойники на белых простынях.
Ничтожество, как и любой сорняк,
Растет быстрее прочих трав и душит их лозою
Бессмысленно зеленого вьюна.
Ворота, солнце, небеса, созвездья.
Быки,свиные головы,динарии и драхмы.
Слова кружат, ласкают и щекочу, что за ними?
Что или кто стоит за слов букетом,
Когда опричь бутонов ничего не видно?
И в розовом кусту должна нора быть зверя,
Но там лишь розы, да и те подвяли.

В подвявшем мире и подвявшем городе
В подвявшем доме жил подвявший человек
И небыло в нем ничего, помимо полусвета
И полуцвета, полузапашка.
Пованивал он в общем, но не сильно.
Но все же неприятный был товарищ.

Ни дня, ни минуты, ни часа;
Ни записи в дневнике, ни открытки,
Не смей посвящать тому,
Как ты себя жалеешь,
Как себя любишь.
Это слишком пряное кушанье для непьющих,
Слишком пресное для пришедших
К стопам твоим, не говори ни с кем
Кроме меня, не говори, не предавай нас, слышишь?

Время пройдет осокою между губ,
Последним ударом ремня, плети, отцовской руки по лицу,
Последней выспышкой мигалки, криком животного, выдохом в наволочку.
И все что останется у меня - это ты, а я у тебя не останусь.
Как ты никогда
Ни у кого
Не остаешься.

Любое мое признание-
Не удивляет.
Чудовища рыщут во тьме, не испытывая сожаления
Или раскаяния,
Чувствуют только голод.
Но у чудовищ никак не хватает разума
Принять это. Только кровь, только буйство эритроцитов,
Адреналина краденного, выпитого через раны.
Но я понимаю, и потому болтаюсь меж них бесполезной тушей.

Осока в зубах, выстрел лягушке в голову,
Города, перекрестки, слепые проспекты, говорящие головы.
Кошмары перестают сниться, когда перестаешь надеяться.
Но мне еще снятся, снятся!
Невский проспект, китайцы, нихао,
Девяткино, станции и поезда забивают легкие как пылинки, песчинки, попадающие в смолу силикоза рабочего.

И снова утро серой епитрахилью
Завешивает помаргивающий неон.
В позе привязанного к столбу
Я стою и смотрю как в зубцах замка
Фермерской ярмарки встает солнце.

И он повторяет "я тебя не люблю",
Как будто бы это важно.
Но солнце за века конечно научилось
Самостоятельно справляться со своим отсутствием,
Как и чудовища.

И значит - жить.

Но вот беда, жизнь и бесчувствие
Едва ли совместимы.
Что может солнце, лицет йови,
Нон лицет бови, братец.
Завяжите глаза пожалуйста,
Мне слишком страшно.

Жизнь как детская песенка:
Катится, катится...
От куплета к куплету разнятся герои:
Стрекоза, муравей, пионер, падчерица!
Учитель музыки предпочитает не заморачиваться,
Контрактурою Дюпюитрена ухватывая аккорды.

О созвучия, таинственные душители!
Где живете вы, где существуете?
Опыт города демонстрирует, что водители
Маршрутных такси наиболее восприимчивы к вашей музыке.

А слова уйдут и слова пройдут
Через сито с песком времени, лет, часов.
И потом, когда-нибудь, в котловане с восторгом найдут
Дырявый горшок или кирпичик с надписью
"Борька-лох"

Нет ничего позорного в том чтоб
От каждого, назвавшимся евреем, просить каддиш.
И если человек не понимает о чем речь,
Смущенно утвердить, что вот и я не знаю.
Хотя, казалось бы, и не еврей совсем.

Ночь раскинула руки и ловит ребенка,
Куда не ступи, всегда окажешься пойман.
Тебя сажают в шортики на пружинах:
Попрыгай, побегай, пошевели кривой ножкой, мальчик.
Почувствуй вкус тьмы, ее плотность, сопротивленье движению.
Тьма, как известно, обладает бесконечным индексом преломления, но нулевою плотностью.
Свет, как красна косынка, склонен к тому чтоб быть съеденным.
Впрочем, в сказках, еще задает вопросы:
-Бабушка-бабушка, зачем тебе столь длиннные уши?
-Чтобы слышать, дитя мое, когда тебя рвет в подъезде
С призрачно возникающим звуком капель, шагов, проливающейся воды.
-Бабушка-бабушка, а почему у тебя
Глаза, словно чайные блюдца, большие?
-Чтобы видеть тебя, дитя мое, пока ты, шатаясь, блуждаешь по миру, населенному лестницами.
-Бабушка-бабушка, а зачем
У тебя такие длинные зубки выросли?
Ррры, ррры, большая луна
Болтается словно кусочек сыра, сала,
Красношапочкиного жирка.
Ночь гложет кости почивших, но не откажется от мяска,
Для маскировки глядит на человека боком.
Потому
Никто
Никогда
Не видел
Ее
Лица

Этой осенью каждый болеет,
И это нормально.
В прическе женщины, тащущей чемодан на колесиках пред тобою в метро
Живут бактерии, вирусы, трусы, радиусы.
Позади тебя белый воротничок
Истощенный палочкой Коха, отчетами, сметой,
Случайно выплевывает тебе на спину
Своих легких кусок.
Мы гораздо более беззащитны, чем принято думать.
Крупные города эндемичнее для чумы
В большем проценте, чем Астрахань, Краснодарский край.
Идешь мимо вокзала - одень маску со специями в длинном носу.
Заходишь в метро - открой дверь тыльной часть ладони.
Перчатки уместны, необходимо ушить мизинец.
Младший пальчк птдобен богу,
Который тебя бережет.
Прямой и безжалостный, как лучина,
Сияющая и чадящая в старой бане.
Кривой и извилистый, как змеиная спинка,
Где пройдет-оставит после себя пластинки,
Чешуйки, старую кожу.
Хорошо, что не принято сравнивать рожу
С этой гримасой вселенной,
Зовущейся миром.

Положив ногу на ногу, троое врачей
Сидят треугольником, сумма квадратов катетов коего
Омрачает чело, но эквивалентна
Квадрату гипотенузы.
Нечисто выбритый врач интересуется у истерзанного врача:
Как давно это с вами? Чувствуете ли вы себя нездоровым?
Истерзанный врач отвечает - не знаю.
Истерзаннный врач, привильней называеть ее доктором,
Еле слышно передвигает красивые губы.
Врач, примыкающей к катету АС, с татуировкой букета, выглядывающей из под мини-юбки, обращает внимание грязнобритого - доктор, нога на ноге!
Истерзанный врач подхватывает : и право, руки скрещены, вращение больших пальцев
Напоминает фигуры вращения. Нервирует и отвлекает.
Отвратительно выбритый я говорит: и правда.
Руки скрещены, ноги скрещены, вопросы мои неудобны.
Вздохнув, истерзанный врач говорит - так может, покурим?
И я отвечаю: покурим!
С восторгом легкости бежим по зиккурату
Почти что ладошка в ладошке.
И внизу, на сером, ракушкой облепленном причале,
Я спрашиваю: все нормально? Ты не расстроилась?
И доктор повторяет:
-Нет, николько.
-Нисколько нет.
-Нет, не настолько, сколько бы учлось бы.
Гудит блестящий джип.
И ночь обертывает длинной простынею
Едва рожденные,
Уже больные
Улицы.

А смерть стоит за рекой,
Поправляет сруб бани сухой рукой,
Не торопится, но глядит, и ветер орет, кричит,
Воет.
Шатуны говорят, что у бога с чертом рука руку моет,
Что они из одной братвы, из одной тюрьмы,
Потому и творится такое.
Ночь длинна, я хотел бы проснуться в четыре утра, поймать ее за лодыжку.
Бесполезный ритм, в бесполезный час,
Нынче боле не развлекает нас,
Но
Господи, позорище. Удали скорее дневник нахуй завтра, показывать кому-то ты зарекся, так перестань себя мучить.

Вселенная вопит: услышь мой рык!
А я
Не мысля боле о портвейне, колоратке,
Все злее становлюсь и все счастливей.
Давно прошли печальные часы,
Когда, встречаясь взглядом с плюшевым медведем,
Я разрыдаться был готов.
Теперь же,
Как состоявшийся и взрослый человек,
Душевные и прочие сомнения
Почили в бозе.
Попить воды и помочиться - вот задача.
Как нравлюсь я себе сейчас, когда,
Весь мозг мой выстужен ночною миопией, недокоррекцией,
Ошметками Москвы.
Зовущимися ее югом.
Тьма пришла, и кончиками пальцев не щекочет,
Мне брюшко, нет, она
В грудную клетку запустила руки.
Я даже сердцем чувствую ладони
Посюсторонние ее. И правда, может ли
Явление, не относящееся к ночи
Быть частью этих городов,
Поселков городского типа, елей,
Облепленных снежком?
Разве может быть (ответьте не стесняясь!)
На этом свете что-то не плохое?
И миллионы мне ответят - да!
Хоть те же ели со снежком в поселке,
Поймавший за руку упавшего прохожий,
Соединенные в союзе души смертных
(Известные, как куте-выходные),
Надеющихся, верящих, любЯщих!
Вот те же старые дома, Терезин плац,
Стакан наливки? Густое тело рыбы под водой,
Лебединые перья, прилипшие к пальцам?
Слухи о знаниях и компетентности,
Первое удивление,
Когда запиваешь "золото инков" пивом?
Замшелые холмики, которые ты украсил?
Почившая династия Волковых, с чьих имен
На могильных камнях ты сдирал грязь, окурки,листву?
Хорошая книжка, солнечный зайчик на оранжевых досках дома в деревне?
Редиска с грядки, в земле, с ботвою?
Девочка, которой ты впервые сказал что не ненавидишь ее?
Твои кошки?
Шишка, подаренная тебе больным ребенком?
Прекрасные туфли?
Снятые с дерева кошки?
Черника, которую, засветло встав, собирали с матерью?
Старый чердак с советскими детскими книжками?
Паутина, прижатая к ране?
Красный гном с ожерельем ключей у подъезда многоэтажки?
Поросеночек на футболке?
Руки чужие, не хотевшие разжиматься?
Чужие слезы по более важным причинам?
Первый снег в пятне фонаря ноябрьской ночью?
Первый раз зажаренная яичница?
Первое стихотворение - маме на день рождения,
Второе - про Пушкина?
Располтжение одиночек?
Благодарные пациенты?
Красивые письма (надо учить этих офисных сук эпистолярному жанру)?
Детская библия?
Все ночи, которые ты пережил, сидя на остановке, понимая, почему шар луны провоцирует вой у волков?
Первое осознание вовремя тихого часа в детсаде,
Что каждый из этих является центрлм вселенной для своего нутра?
Спасенная бабушка с непальпированным животом?
Лавручь, удержался и не плюнул в лицо?
Окурок, положенный в урну?
Дверь, которую придержал?
Разве это не стоит жизни?
Не стоит. И ель со снежком - кипарис,
И купидон с бенгальским огнем, повернутым вниз,
Мне ни за что не поможет.
А значит, остается лишь жить.
Открывать глаза, закрывать глаза,
Спать, бодрствовать, стоять,
Одалживать эндорфины вечером,
Проклинать себя поутру,
Бояться смотреть прямо в зеркало,
Отговариваться призмой в очках,
Плакаться случайной ночи в своем дневничке, теряясь в словах.
Надеяться, что никто это не услышит.

В себя пустив весь мир,
Чего ты ожидал?

Сколько не кланяйся барину,
Сколько не лей воды,
Время не точит память,
Но кристаллизует ее.
Смотришь вокруг, и кроме чужой беды
Ничего не проходит на ум. Это следы,
Которые, если честно,
Нельзя просто взять и оставить.

Бог жесток,
А воробушек прыгает на шесток.

Время идет-бредет,
Чайник кипит-горит,
Перикард ждет-пождет,
Да и поймет,
Что забыт.
В чайнике накипь-соль,
Белые камни часов,
Чайнику, в общем-то, все равно.
Сердцу, в общем-то тож.

Благословен он, превыше всех благословений, и песнопений,
И восхвалений, и утешительных слов,
Произносимых в мире.
Картошку похабно варить в мундире,
Сердце приличествует хранить в эфире,
А твое опять все в известке.

Котик глядит-глядит, усиками шевелит,
Зубками, глядь, блестит,
Назавтра лег и лежит.
И молчит.

Время идет себе
По каким-то своим делам.
Раньше казалось мне,
Будто бы по слогам,
Стоит лишь захотеть,
Можно произнести
Я-те-бя-не-лю-блю,
Не-под-хо-ди-ко-мне.

Пройдет за годком годок,
Умолкнет роток.

Убийце вели смотреть на цветок,
Принцессе придется смотреть на подснежник,
На что мне смотреть, подскажи-ка, дружок?
Если ни вечность-беспечность,
Ни красота твоих ног,
Ни псалмов твоих,
Не победят сталактиты?

Прокляты и забыты,
Похвалены и избиты,
Черепаха, насаженная на карандаш
Не умирает, Цепеш.

В мире, сотворенном по воле его,
Да будет великое имя благословенно вечно,
Имя, устроившего этот мир и проч.
Пески, черепахи, клыки, тоска...
Хорошо, что ничто не вечно.
И ничего не пройдет.

Всякий кулик
Во своей геенне велик.

Не страшно уже ни жить, ни не жить.
Ровные шрамы лет поперек руки,
Пусть и лежащей в белой сорочке,
Но потому еще пуще забавной.
У каждой дочки родятся сыночки,
В каждом доме косяк должен быть окрашен.

И тогда свидетель придет, поглядит на дверь, и уйдет.

Ровным пустым зрачком
Завтра взлезет на город солнце.
Проще, Яхве, куда как проще,
Быть никого не трогающим дурачком.
Если сердце готов превратить в известку,
Если мысли твои - песчаный камень,
Если чуешь, что ты,
Словно муха в смолу попавшая,
Остаешься в одном куске времени вечно,
Тогда
Давай скажем амен.