Я очень люблю родителей, представляете. Раньше в мою голову этого как-то не приходило. И тут вдруг осознаю, когда двадцать стукнуло. Но все и всегда было так сложно, так запутанно.. Вообще-то говоря, родителями в полном смысле этого слова они не пробыли и года. Можно сказать, я своим рождением подпортила романтику. Маме-то ладно, 22, а папе ведь отсилы 18 было... Какие тут могут быть дети?
И все-таки лет до 12 я тешила надежду, что они опять будут вместе. И даже обещания с папы брала, что он больше ни с кем не сойдется. Практически обет безбрачия. А ведь вокруг мамы вечно были полки ухажеров, мужей.. да и вообще она чемпионка, всю жизнь пропадала на гонках. Папа был студентом и рокером. И когда он все-таки женился, я сразу на несколько лет вперед обиделась! Теперь у него еще 2 дочки. Раде 10, Бэлле несколько месяцев. Но жена у него - нет, правда - отвратительная...
Меня же зовут Машей - потому что мамина фантазия не такая бурная, как у мачехи.
хотя бы в двух вещах мы с мамой похожи - фигура и улыбка - остальное папино. А папа мой круче Алена Делона!
И все-таки после поездки в Италию ощущение тихой радости внутри меня все еще живо, несмотря на возвращение в родные и нежные объятия рутины. Невозможно быть привычно серым и отвратительным, когда каждый день встречает тебя по меньшей мере сотней улыбок. Я хочу научиться жить с радостью. Но для этого необходимо солнце. А спячка - это все-таки не вариант...
Мы слишком много времени торчим в комнатах. Слишком много думаем в четырех стенах. Слишком много живем и отчаиваемся взаперти.А на лоне природы разве можно впасть в отчаяние?
- Еще как! - сказал Равик.
- Опять-таки потому, что мы очень привыкли к комнатам. А сольешься с природой - никогда не станешь отчаиваться. Да и само отчаяние среди лесов и полей выглядит куда приличнее, нежели в отдельной квартире с ванной и кухней. И даже как-то уютнее. Не возражай! Стремление противоречить свидетельствует об ограниченности духа, свойственной Западу. Скажи сам - разве я не прав? Сегодня у меня свободный вечер, и я хочу насладиться жизнью. Замечу кстати, мы и пьем слишком много в комнатах.
- И мочимся слишком много в комнатах.
- Убирайся к черту со своей иронией. Факты бытия просты и тривиальны. Лишь наша фантазия способна их оживить. Она превращает факты, эти шесты с веревками для сушки белья, во флагштоки, на которых развеваются полинялые знамена наших грез. Разве я не прав?
- Нисколько.
- Верно, не прав, да и не стремлюсь быть правым.
- Нет, ты конечно, прав.
- Ладно, хватит. Между прочим, добавлю, что мы и спим слишком много в комнатах. Превращаемся в мебель. Каменные громады домов переломили нам спинной хребет. Чем мы стали? Ходячей мебелью, сейфами, арендными договорами, получателями жалованья, кухонными горшками и ватерклозетами.
- Правильно, мы стали ходячими рупорами идей, военными заводами, приютами для слепых и сумасшедшими домами.
- Не прерывай меня. Пей, молчи и живи, убийца со скальпелем. Посмотри, что с нами стало? Насколько мне известно, только у древних греков были боги вина и веселья - Вакх и Дионис. А у нас вместо них - Фрейд, комплекс неполноценноости и психоанализ, боязнь громких слов в любви и склонность к громким словам в политике. Скучная мы порода, не правда ли? - Морозов хитро подмигнул.
- Старый черствый циник, обуреваемый мечтами, - сказал Равик.
Морозов ухмыльнулся.
- Жалкий романтик, лишенный иллюзий и временно именуемый в этой короткой жизни Равик.
"Триумфальная арка"
"Джонатана привлекает определенный тип женщин, похожих на Клер. Внешний вид, молчаливость, мудрость.
Короче говоря, у нас есть сестра, Клер. Я помню, как она к нам заходила раз или два в месяц с платком, мокрым от слез. И ничто не могло избавить ее от слез. Ни какие глупые шутки, ни большие признания. Как только мы не старались ее отвлечь, но... А главное, у нее не было никакой причины плакать. Она сама говорила "Это очень, очень старая грусть. Настолько старая, что впервые ее наверное можно почувствовать еще в утробе матери. А потом она приходит снова и снова". А потом ты понимаешь, что эта грусть опять возвращается, регулярно, и от нее невозможно скрыться. Да, бесполезно. Но в ней есть что-то такое приятное... Она появляется снова и снова, как надоедливый комар. И если бы не сестра, может эта грусть уже задавила бы меня, и никто бы мне не помог. Я почувствовал себя таким подавленным. Я почувствовал свою беспомощность против злости со стороны других людей.
Не думаю, что это было направлено против меня. Она плакала, и в этом была какая-то божественная красота. И другие люди не могли понять, что можно плакать вот так просто, с улыбкой на лице.
Однажды Клер покончила с собой. Ей было всего семнадцать. Все были так удивлены. Честно, честно. С тех пор эта грусть и в моем сердце, и в этом доме. Моя сестра была красивая и счастливая. И это вместе с ее необычной грустью, понимаешь? Она разделила ее на всех, что-то вроде того... Эта способность плакать.
Я думаю, что ее убила эта старая грусть. Я думаю, что это была как раз она - эта вечная грусть. На самом деле все люди умирают от грусти. И Клер тоже."
Поль (Ромен Дюри), "Парижская история"
Я вижу тебя отсюда, неверный монах в лиловой рясе, припухлость твоих рук, твою душу, нежную и безжалостную, как душа кошки, я вижу раны твоего бога, сочащиеся семенем, благоуханным ядом, опьяняющим девственниц.
Мы прекрасно пообедали, но когда мы поели и о еде уже не думали, чувство, которое на мосту мы приняли за голод, не исчезло и жило в нас, пока мы ехали в автобусе домой. Оно не исчезло, когда мы вошли в комнату и легли в постель, и когда мы любили друг друга в темноте, оно тоже не исчезло. И когда я проснулся и увидел в открытые окна лунный свет на крышах высоких домов,оно тоже не исчезло. ... Жена крепко спала, и на лицо ее падал свет луны. А я все думал об одном и том же и по-прежнему ничего не мог понять. А еще утром я видел обманную весну, ... и жизнь казалась такой простой.
Но Париж очень старый город, а мы были молоды, и все там было не просто - и бедность, и неожиданное богатство, и лунный свет, и справедливость, и зло, и дыхание той, что лежала рядом с тобой ... .
"Праздник, который всегда с тобой"
В моей жизни столь многое невозможно переоценить... Немногое в числах. Но необъятное...И она там.
Двадцать девять лет своей жизни Вацлав Нижинский принадлежал этому миру. В нем были дорога с Моховой на Театральную в Императорское Театральное училище. Гранитный спуск к Неве, на ступенях которого он плакал, когда его уволили из Мариинки. Париж, Лондон и Ницца, где он танцевал в Дягилевских сезонах. Сам Дягилев, забравший его любовь и свободу, но приведший к всемирной славе.
19 января 1919 года Вацлав Нижинский танцевал для публики в последний раз. Танцевал, по словам очевидцев «странно, трагично и гениально». «Публика сидела бездыханная, в испуге и изумлении».
Потом было тридцать лет жизни в своем собственном мире грез и фантазий. У каждого шизофреника он свой.
[222x300]
Это тоже самое, что заставлять взрослого мужика ходить в ползунках.
Ну да, я был злой, агрессивный, потому что никто меня не любил.
[показать]
И я никого не любил.
А теперь у меня есть Лав и Френсис. Я другой. Но разве песни мои стали от этого хуже?
[244x320]
синее-синее небо, скоро команда на взлет.
[350x232]
ждет с нетерпением старта у полосы самолет.
ты мне шепни "до свиданья" и ни о чем не горюй.
лучше всех слов на прощанье - нежно меня поцелуй.
Ну вот и все... надо спешить туда,
где завтра ждут новые города,
надо спешить, чтобы однажды
снова вернуться сюда.
жаль, что с тобой так недолго были мы вместе одни.
но никогда не забыть мне эти счастливые дни.
ты сохрани мое фото, чтобы потом как-нибудь
в час, когда вдруг одиноко, краешком глаза взглянуть....
Ну вот и все - надо спешить туда,
где завтра ждут новые города,
надо спешить, чтобы однажды
снова вернуться сюда........
«Не бойся друзей – самое страшное, что они могут сделать, это
предать тебя. Не бойся врагов – самое страшное, что они могут
сделать, это убить тебя. А бойся равнодушных, ибо с их молчаливого
согласия совершаются все преступления на Земле».
"...Повествование почти разрушено, оно претворилось в сон, и сказочный привкус здесь уже почти не ощущается. «Забыться и видеть сны...» Уйти в себя, в свое пространство и время – пространство воспоминания, время сна. В детстве самые яркие страхи: все вокруг кажется большим, просто огромным – Сова, Улитка, Летучая Мышь; все вокруг кажется живым – туман, вода, дерево... Блуждать в тумане... Считать звезды: справа от трубы звезды Медвежонка, слева – Ежика. Остаться наедине с собой, наедине с природой. Войти в ее храм подобно тому, как Ежик со свечкой-светлячком входит в готический собор погруженного в дымку леса. В конце пути – обещание счастья: самовар, костер из можжевеловых веточек, чай с малиновым вареньем. Тоска по уюту..."
Варвара Зуева
[699x693]