Таким я и помню настоящее лето, лето детства и юности — дождливое, прохладное.

Когда начинало моросить, мы открывали дверь, ведущую в общий коридор, придавливали её кирпичом, чтоб не закрывалась или попросту снимали с неё пружину, доставали стулья и карты. Реже — шахматы. Иногда, сидя в своей комнате, я часами вглядывался в то, что происходило за окном — там, на улице, или заваливался на весь день с книжкой на диван.

А сейчас мы несёмся в маленьком дизель-поезде на три вагона на перегонки с огромной, наплывающей на нас с моря грозовой тучей. Смеркается. А потом сверкает. Где-то позади остаётся всё-всё. Городок у моря, маяк, мягкие обои и дворовые коты. Детство. Книги о любви. Высокие травы, которые никогда не скашивали, и в которых мы делали свои коридоры и лабиринты.

За эту неделю — между двумя понедельниками — что-то происходило. Например, я распечатал ноты: сонаты Бетховена, "Layra plays the piano" Акиры Ямаока, "Andata" Сакамото, тема из Твин Пикса Бадаламенти, "Last Man" Клинта Мэнселла из Фонтана, что-то ещё. Дождь моросит всё время. Я привык к дождю. Как будто мы знакомы с ним давным-давно, с самого начала.

Что-то ещё происходило, это точно.

В общем — льёт дождь, мы клеим обои. Как будто бы ничего и не осталось в этом мире. Дождь, обои, ноты, пиано, книжки. Три чашки кофе в день или четыре чашки. Иногда кажется — я сюда и шёл. Иногда кажется, нужно отказаться от себя, чтобы я снова был я.

Любить очень тихо. Будто бы на глубине пересохшего колодца. А. Всё. Остальное. Пыль.

Лето летит
[700x525]

В Балтийске туманно. На набережной никого.

Чтобы добраться до Балтийска, нужно очень рано встать и минут сорок - пятьдесят идти по медленно просыпающемуся городу. В поезде, который приходит на станцию в 8:18 едут бабушки-дачницы и пляжные лежаки с надувными пончиками. Их набивается целый тамбур, в вагон они не заходят. Читаю "Вещую птицу".

Как ты и говорила, по пути в Балтийск рельсы совсем близко подходят к воде, пусть даже это не море, которое я искал, а всего лишь залив. Вода обычно сверкает, но в тот день разобрать линию горизонта можно было с большим трудом. Всё утрене-серое, прохладное, приятное. Я там был. Бродил в камышах и по пляжу.

В Балтийске сгорел дом. Не сильно сгорел, только чужая часть. В доме теперь мокро и растут грибы. Грибы прилипают к стенам и потолку. Кое-где в потолке дыры, из которые торчит небо. Корабли выходят в открытое море. С северного мола можно наблюдать, как они появляются из ниоткуда, покачивая своими бортами, и скрываются в никуда. Туман, туман. Легонько моросит. Обычный такой маршрут: вокзал, набережная, северный мол, кладбище, лесная дорожка, город.

А вчера купили фортепиано. Шли через весь город под жарящим солнцем. Сперва в банк, потом домой, потом в магазин. Пока нам всё объясняли и упаковывали, начался дождик быстро переросший в ливень. Под этим ливнем мы кое как затащили стойку и пианино в автомобиль и поехали домой. То есть — это я поехал, а Т. пришлось тащиться на трамвае. Наверное, ехать на трамвае в дождь — так себе ощущения, но я у неё не спрашивал.

"Вещая птица" дочитана и я берусь за "Птицелова". Ем вафлю. Жарко, хорошо. Лето в самом разгаре, пусть оно и останется таким.

Наверное, буду писать альбом

Сегодня снилось, что я забрёл в чужую квартиру, чтобы что-то украсть. Распахиваю шкаф – а в нём куча синтезаторов, причём все они белого или розового цвета. "Значит, тут живёт девушка", думаю я, а сам засовываю первые подвернувшиеся под руку клавишные в свой безразмерный мешок.

И тут чувствую – кто-то ещё есть дома. Кто-то крадётся ко мне. И...просыпаюсь...

Может быть все эти странные сны оттого, что жизнь вдруг стала похожа на квартсекстаккорд, который всё никак не может разрешиться в доминанту. А может, это просто какая-то тихая форма скучания.

Но как бы то ни было, наиграй что-нибудь в фа мажоре перед следующим сном. Взгляни на полную луну (если только там у тебя не моросит). Или на соседскую кошку. Или на ландыши в весеннем лесу.

До пробуждения осталось 2536 секунд

[700x525]

Сегодня пятое апреля
Завтра шестое.
Ричард Бротиган и Джеффри Евгенидис оставили во мне глубокие следы. Как когда-то Мураками и Булгаков.
Двадцать лет назад.

Чёрт, я не помню как выглядят твои ноги без одежды. То есть, я вдруг с чего-то начал представлять, как бы ты прекрасно смотрелась в зелёном коротком платьице погожим летним денёчком. Вот правда, ни с чего бы то ни было. Может быть, весна?!
Знаю, что ты не особо-таки любишь все эти платья или просто их носить. У меня, кажется, сохранилось несколько твоих фотоснимков. Но все они такие далёкие и я с трудом их себе представляю. Поэтому я просто сижу и размышляю. Или предаюсь грёзам. Передо мной стоит чашка с чаем. Ещё лежат какие-то книги. За окном темно. Воскресенье. Выходной. Ты в коротком зелёном платье. Лето. Например, июнь. Ветер шевелит тени деревьев и высокие травы. Посылаю этот мысленный сигнал в космос, формирую мыслеформу. И всё сложится, продолжение следует.

боль приходит внезапно, будто сразу за полосой отлива нахлынывает цунами — и не удержать. не удержать. боль сотнями иголок ввинчивается в истерзанное тело, заставляя мечтать лишь о смерти. о полёте в неминуемую бездну. боль всегда застаёт врасплох. и больше ничего нет. больше ничего...
приходит новый год и я подставляю его цифры к дате своего рождения на воображаемом куске камня. смотрю, получается ли красиво. больше ничего не остаётся делать.