Последняя запись сделана в 2013м, значит прошло 10 лет - очень долгий срок, но я сразу вспомнила пароль. Как будто находишь под старыми обоями и плакатами заколоченную дверь, и вдруг вспоминаешь что у тебя сохранился ключ.
Когда-то говорили: "из интернетов уходят счастливыми". Что становится не о чем писать. Я ушла, потому что здесь было много смешанной боли. Но и красоты было много. В этой комнате мне есть, на что оглянуться.
Теперь у меня есть муж и ребенок. Я узнала, что такое когда дружба исходит на нет, и что такое когда умирают люди. Я увидела много прекрасных мест в мире - скалы Большого Каньона и Северный ледовитый океан в Мурманске, и сотни других чудес.
И вместе с тем дни состоят из простых и взрослых действий, где не осталось места тому, что есть в этой комнате. Мне этого не хватает, я хочу оглядеться.
кто-то пролил красную гуашь на внутренней стороне внешнего века. почти млечный путь - молоко с земляникой. это и есть белый свет. знакомьтесь.
говори со мной о своей навсикае, уюте, поставленном под удар,
говори о том, как румата эсторский воюет за киру и арканар,
говори, как в макондо идут дожди, оседая водой в руках,
как стирается с тыльной верёвка слов, прописанных на загар,
как послушно ложится полоской свет из открытой стальным ключом,
о степи, о песке, о снеге - ну правда, мне всё равно, о чём.
*
на тридцатое я всё ещё верю в острые сигареты и в то, что садиться на угол - дурная примета, что циферблат из пластмассы в дешёвых серьгах ведёт счёт личному времени и в то, что завтра ночью автобус всё таки придёт.
[в моей голове между явью и снами мог бы жить растафари с голубыми глазами] (с) слушайте [встреча_рыбы] тоже
слово пионера: перед стуком колёс я сплюну трижды через левое плечо недовязанной бахромой тепла, Стороной От, целым новым заветом - харе кришна тебе, харе рама, прикрою улыбку ладонью как зимний зевок - вот видишь - я умею стачивать грифели и не сводить линию бровей. я сплюну и, слово пионера, я смолчу.
горят города голубым пламенем
и когда, как в давнишнем синематографе, я приподнимаю на груди слева чешую как тот дракон, и ты дотрагиваешься - прижигаешь, узнаёшь, тащишь из прежнего болота, вот тогда я говорю тебе о своём слоновьем сердце, о врубелевском одиночестве, я говорю о том, как через десять я стою где-то посреди пустыни в касабланке, фесе, марракеше, в вишнёвом свободном чём-то с колпаком и песчинками между пальцев ног, стою где-то возле самого входа в бирюзовую вот мечеть в самарканде с заплатанной льняной сумкой наперевес и первыми морщинками, я, наконец, знаю все созвездия с карты, висящей в изголовье. я говорю о том, как через пятнадцать я больше не расчёсываюсь от колючей шерсти как от колючего cold_morning, а выхожу с той самой дедушкиной медной, от которой идёт чайный пар, я вполне уже сносно играю на губной гармонике и не болею нутром от мыслей о севере и бесконечности чёрных деревьев на сером небе. я говорю о том, как через двадцать я спокойна, овладела пинхолом и не выдаю имена друзей, как список погибших кораблей. и если бы вроде беды случилось солёное море, я бросилась бы спасать фотокарточки. и я говорю тебе, как через тридцать я больше за них не держусь.
поговорим.
здесь за всех вчерашних встаю и говорю, за позавчерашних - пою, снимаю с передней стены молочной присохшей пенкой фотографическую плёнку. кутузовский ли пешеходный проспект на морозе, фетровые ли [митци дюпри], снег здесь впечатывается в междурукавье как тавро ночными возвращениями под [late night alumni], ноющими от покорных каблуков ступнями, первобытным страхом перед книжными вот зимними поэтами - [здраствуйте, дмитрий, так дымно здесь, и свет, и свет такой невыносимый]. я здесь за всех вчерашних встаю и говорю, охлопываю пустые свои карманы. научите меня, пожалуста, сделать коробку с прахом моих мужей. извините меня, пожалуста, извините. от брошенных женщин пахнет умершими цветами. мы все здесь очень устали. читайте маркеса, слушайте [moremoney] и, пожалуста, извините.
самое расталантливое и распрекрасное стихотворение-пирожок, скажу я вам
егору зоя не губами,
не горлом и не языком,
а прямо сердцем отсосала:
такая сильная любовь!
под двадцатое в ноябре я всегда остаюсь ни с чем.
непременно вдали от дома и в ночь. затем
выпадает иссиний снег ударом под дых глухим,
чтоб к утру уже вроде совсем примириться с ним,
говорить, мол, что так уж теперь наречён:
на двадцатый ноябрь небрежно вести плечом.
у памяти есть в пальто потайной карман:
там хранятся дождливые дни и простуды.
когда ты тоже окажешься там,
не пиши мне оттуда.
(с) ксения желудова
а дцатого с хвостом ноября - только отпираться всеми болезными красными [испанскими сапожками], выпускать всех красных петухов, смотреть на вытянутой руке этим новым взглядом рваного одесситского мальчика [подайте, дяденька, пятак, а то я вам в морду плюну, а у меня сифилис].
[ничего не помню, не понимаю, о чём вы спрашиваете.(с)]
*
говорю себе: мне не больно, не больно, не больно - почти что верю.
замираю под алкоголем, живу неделю,
набираю газиков в лёгкие - вот бы на пару недель хватило:
плыть бы тогда без топлива, без тротила,
плыть бы как мама меня когда-то давно учила -
ногами от бортика, и в ледяную стыть - плыть и плыть.
говорю себе: мне не надо, не надо, хватит,
одеваю себя, дарю себя новым платьям,
наибираю побольше слов в подрёберный выпад
и на этом мечтаю выплыть,
но тут-то вы под рукой моей горячей опять возникли
как у александры рипли.
я подумаю об этом завтра.
я подумаю об этом завтра.
я не буду думать об этом вовсе.
а пока мне не больно, не больно, не больно.
Это цитата сообщения навылет Оригинальное сообщение
держусь за решётку, боюсь сломать её, вою, точнее - подскуливаю. скулёж (извечная мантра) ещё работает, но хиленько... объяснимо - я - далеко не первый, кто держит, терпит, кто полон иллюзий о значимости своей, но с ними наверх его не берут.
бернард пишет эстер, вахмурка пишет кржмелеку, а я пишу тебе
лола всегда со своим медведем
