[показать]Вишни цветут как-то напрасно.
Вихрем швыряет розовый снег.
В каждой тёплой снежинке атласной
вписано "vita brevis est".
Столь коротка - короче ночи
тёплой, апрельской.
Хотя всю ночь
вишни цветут. Напрасно.
Как прочерк
меж пары дат.
С пустотой помочь
не в силах чёрточка.
Слишком много
там помещается, в этом тире.
Далёка и не пуста
дорога
от ноты А через точку "ре".
По окаёму - атласные вишни,
длинные ночи, луны драже.
Кажется, только сегодня вышли,
ан сад наш весь в лепестках уже.
Южной зимой
на фоне серого неба
голые ветви деревьев
тоже окрашены серым.
День неподвижен,
безветрен, беззвучен,
бесцветен.
Спелой хурмы
сердца пламенеют на сером.
19 октября 2024 года
Израиль
[показать]
Юнна Мориц (муз.Лев Степанов, "Мышеловка")
И все равно мы дети. Нам так страшно На елку опоздать из-за метели, Из-за трамвая, или гололеда, На этот праздник детский опоздать. Мы женимся, разводимся, простите, Но все равно мы дети - мы на елку. И мы летим за праздничной добавкой Добавьте нам хоть Старый Новый год! Он старый, старый, он совсем уже не новый, На нем уже пылали эти свечи, На них уже сверкали эти слезы, Однажды утром эти гости разошлись. Но мы летим опять на это пламя, Но втайне мы надеемся на чувство. На эту самую желанную добавку, Добавьте нам хоть Старый Новый год! Он старый, старый, он совсем уже не новый, На нем уже звенели эти струны, И этот снег, и этот воск, и эти чувства. Однажды утром этот воск окаменел. Но все равно мы дети, мы на елку. И мы летим за этой призрачной добавкой, За невозвратным и неповторимым, Добавьте нам хоть Старый Новый год! Он старый, старый, он совсем уже не новый, На нем уже слыхали эти песни. И эти клятвы жаркие, как свечи. Однажды утром - только пепел золотой Но мы готовы умереть за этот пепел, За это праздник нашей нежности и грусти И мы летим за этой призрачной добавкой, Добавьте нам хоть Старый Новый год...
(болеро для Кармелы)
Растворить окно. Поглядеть вокруг. Помолчать. Вздохнуть.
Посмотреть вверх - вздохнуть ещё. Словно последний раз затянуться.
В воспоминание о вчерашнем дне как в обьятья дивана упасть. Вернуться.
Не затем, чтоб проанализировать - так. Ненадолго к приятелям заглянуть.
Где группа неустановленных лиц (допустим, друзья) шумит.
Сама по себе. Распивая разнобой вин, частично принесенных тобою.
Не чинясь, живую беседу ведет, стальные злые полоски ножей отложив,
несмотря на неоконченное, остывшее уже как стеарин, жаркое.
Под жаркое я сам бы, хотя б и сурдинку взяв, разговор
ни о чем исполнил. Столь обременивший тебя, с футляром, вчерашнего.
С выдохшимся (аж пена присохла) пивом, наблюдаешь скорей, чем соучаствуешь.
Притом весь на низком старте, прогрет, аж пар меж заклёпок и пор.
Ожидая момент подходящий, щель, чтоб нырком пловца
максимально эргономично, бесшовно, с бортика в воду входящего.
Корабельной пушки выстрелом над утопленным, пора б со дна всплывать,
раздвигая боками водорослей сеть уюта ночного за кадром дымящего.
Он оценивает долгий четырехугольник стола:
большинство на дне по-прежнему, где ничего никогда не меняется.
Нет, одна воронка лилии с ним, вслед поворачивается, не теряется.
Вероятно, сегодня вечером он откроет футляр гитары. ¡Hola!..
Были-жили, любили, шалили, росли, выпивали, письма писали, шли на работу, проявляли заботу, на всё забивали, любимых своих забывали, ночами не спали в мечтах о море, делали ремонт, причиняли горе, сердце болело, зима белела, думали: «А нам-то какое дело?»
Суетились, спешили, слабели душа и тело…
Ничего не сделали.
А жизнь пролетела.
28 июня 2024 года
Израиль
Она повернулась спиной к очередному взрыву, к взметнувшейся к небу и в стороны разорванной плоти пустыни, к грохоту, удушающей гари — и побежала.
Бежала она на удивление легко — сказались последние несколько месяцев бескормицы и потери веса, странно только, что она не обессилела на первых же десятках метров пути, бежала и бежала.
Тело вспомнило спортивную юность, ноги легко касались тропы, руки работали, грудь дышала, ветер летел навстречу и нёс с собой запах воды, который становился всё сильнее, чем дальше убегала она от стрельбы, взрывов, воплей, пожарищ и бесчисленных дымов, постепенно уходящих за горизонт, как уходит грозовая туча, отстрелявшись и излившись.
Горизонт, к которому бежала она, оставался светел и тих, всё сильнее чувствовалась близость большой воды, и она бежала, стремилась к ней, потому что нуждалась в успокоении, которое надеялась найти в большой воде.
Вскоре пространство словно бы расступилось, открыло песчаный пляж, тянувшийся на километры и километры — хоть вправо посмотри, хоть влево.
Очень светлый песок всех оттенков белого, молочного, почти бесцветного бежевого сменил грязно-охровую глину пустыни, от чего берег выглядел чистым, девственно нетронутым.
Она даже не удивилась лодке, лежавшей у самой кромки воды, и даже не подумала о том, что совершает кражу, когда влезла в лодку и взялась за вёсла.
Она знала, что большая вода поможет ей, спасёт — тем или иным образом.
Большая вода решила спасти её так? Что ж, она приняла эту милость с благодарностью.
Лодка была лёгкой, хорошо слушалась вёсел, и вскоре берег стал всего лишь тёмной полоской, за которой самым непостижимым образом скрылось всё то многомерное безумие, от которого ей удалось убежать.
Она оставила вёсла, легла на дно лодки и стала смотреть в небо.
Солнца пряталось за высокой облачностью, не слепило глаза, но день при этом не казался пасмурным, был просто очень тихим и светлым. Стоял абсолютный штиль, не шевелились ни воздух, ни вода. Небо отражалось в неподвижной поверхности воды, вода не бликовала, не пускала солнечные зайчики, но тоже светилась спокойным рассеянным сиянием, совершенно сливаясь с небом, образуя с ним как бы светящийся полый шар, внутри которого лодка скользила бесшумно по этой светящейся воде, под светящимся небом.
Лодку, видимо, несло какое-то глубинное течение, никак не сказывавшееся на поверхности, поэтому и скользила она плавно и бесшумно — или это сознание, оглушённое грохотом войны и долгим бегом, отказывалось улавливать звуки?
Она лежала на дне лодки внутри светового шара, она тонула в этом свете, в этой тишине, в этом покое.
Они уносили её всё дальше, всё ближе к удалявшемуся светлому горизонту, вставали завесой между ней и прошлым.
Очертания лодки размывались, становились менее чёткими, и в какой-то неуловимый момент неяркий спокойный рассеянный свет полностью поглотил и лодку, и лежащую на её дне беглянку, желавшую только одного — кануть.
Остались только неподвижная вода, неподвижный воздух, их слияние, их рассеянный свет.
7 июня 2024 года
Израиль
Проходила баба у реки.
Глянь, струится как за прядью прядь.
Посадила баба тростники,
чтобы в них скрываться и мелькать.
Выше неба вымахал тростник.
Срезал дудку мудрый Хон-Гиль-Дон.
Отыщи его теперь, возьми -
превратился в тростниковый сон.
Кинь на землю семь, да посмотри
на какой триграмме Хон-Гиль-Дон
выскользнет из тростника.
В тени
сна, что баба навевает сон.
Судя по тому, как он умен,
бабе не запутать его.
Не
понимает Хон-Гиль-Дон, что он
выслежен в коротком бабьем сне.
Как нелепы миражи реки.
Как обидны девочки во снах.
Как нескромны линии руки.
Как глубоки тени в тростниках.
Как обидны линии руки.
Как случайны тени в тростниках.
Как нелепы линии руки.
Как и мы. Как тени в тростниках.
Я гляжу на фотокарточку
смятенно и растерянно.
Морок - нет в ней завлекательного,
нет в ней ничего,
что бы не было увидено.
Знакомые проталины,
и мальчишеская курточка
по моде, неприталена;
и соломенно-роскошные удивленные
растения.
Непростительно оставленное
тайны существо.
Я гляжу на фотокарточку.
Ах, как воздух здесь разрежен. И
на виске колечко
рыжее на фарфоровом... ах, нет,
- это что-то запредельное,
настолько ненормально мне
откупорить, распечатать, вскрыть
в звенящей тишине.
Нечто бережно забытое,
но настолько неизбежное,
что теперь, глаза закрой,
да все равно один ответ.
Над беззастенчивым скворцом
смеюсь, и он смеется сам
в лицо.
Он, не пугаясь смеха, бьет
недлинным клювом, а роса
течёт.
Нам недоступен этот мир
он слишком выстроен хитро.
Кумир
у нас один - вот этот свет,
кипящий в горле, как ситро,
рассвет.
Мой наглый босоногий брат,
Из рая изгоняли в тишине
такой беззвучной, что трава молчала,
деревья ураганом не качало,
паслись козлята и резвились львы,
не ведая, что вот оно — начало,
а то, что было, лишь макет, вчерне
сработанный капризным демиургом,
не слишком даровитым драматургом.
Все демиурги, впрочем таковы.
Тернистый путь в изгнание, в пустыню,
вёл средь угрюмых скал в бесплодный край.
Всем будет предначертан он отныне —
как хочешь выживай иль пропадай.
Капризный бог создал себе игрушку,
создал раба и дал ему рабу.
Игрушка надоела… Что ж, ловушку
он снарядил. Нелепое табу,
запретный плод сработан был на славу.
Роль соблазнителя бог передал удаву,
и тот не подкачал: лукавый бес
без мыла в души слабые пролез.
Раб уползал всё дальше. Шестикрыл,
что провожал изгоев до границы,
уже ворота райские закрыл.
В раю беспечно распевали птицы,
багровые кровавые зарницы
меч ангела метал на небеса,
слабели в горних высях голоса,
включилось время, понеслось вперёд
над тем рабом, что до сих пор ползёт
средь грозных скал, но славословит бога,
как ни страшна бесплодная дорога,
как ни печален жизненный итог,
которым одарил жестокий бог.
24 декабря 2023 года
Израиль
В той жизни я любила осень.
Я любила тёплые краски осенних листьев, острый запах грибов в лесу, неяркое солнце, какую-то особенную тишину.
Горечь хризантем была мне не менее мила, чем парфюмерный запах роз. Мне всегда дарили хризантемы на день рождения.
На шестнадцатилетие подарили столько, что дома закончились не только вазы, но и банки, и охапка бордовых махровых хризантем стояла в ведре с водой.
Однажды в Москве я в конце августа ехала в электричке с Павелецкого вокзала.
По сторонам полосы отчуждения плотной толпой стояли деревья, ещё зелёные, ещё летние. Но вдруг в этой зелёной стене мелькнула абсолютно жёлтая, какая-то особенно светящаяся ветка, и стало понятно, что осень уже подошла близко, вот-вот - и она станет полновластной хозяйкой.
Осени случались разные.
Некоторые некрасивые, какие-то неухоженные, нищие - с поспешными дождями, бурой листвой, бесприютностью и ранним холодом.
Другие - солнечные, золотые, переливающиеся багрянцем ольхи и осины, зажигающие пожары в кронах клёнов и берёз, карабкающиеся по стенам домов языками пламени девичьего винограда и хмеля.
И небо в эти золотые дни сияло такой чистой голубизной, словно его как следует выстирали, накрахмалили и отгладили чьи-то невидимые людям руки.
Но вся эта пышная барочная красота облетала с тихим шорохом, поднимал голову северный ветер, и осень, подхватив свои ало-рыжие юбки, убегала прочь от первого снега, которым недобрая зима швыряла в неё с царской надменностью, потому что знала: её правление продлится дольше, поработит мир, запрёт его в ледяных темницах, заставит замереть и существовать в бездеятельном полусне, пока неряшливая молодка-весна не пнёт заносчивую царицу ногой в раскисшем от талой воды сапоге.
19 октября 2023 года
Израиль
ЛУЧШАЯ МУЗЫКА
Она просыпается от голосов за распахнутым окном.
Хлопают автомобильные дверцы, кричат дети, ворона каркает, взгромоздившись, как и каждое утро, на фонарь напротив окна спальни.
Соседи разъезжаются на работу, увозят детей в школы и детские сады.
Потом — шум воды в душе, голос артиста, читающего «99 франков» Бегбедэра, щёлкание на лестнице подошв плетёных из ротанга шлёпанцев, ежеутренняя восторженно-страдальческая реакция собак на её появление — они лают, стонут от радости, что снова видят хозяйку, а ведь они уже и не надеялись.
Они получают по печенью, как это бывает каждое утро, хрустят им, убегают во двор, возвращаются, вьются вокруг, ожидая ещё каких-нибудь вкусных сюрпризов, но, не дождавшись, валятся кто где и засыпают.
Холодильник напоминает, что нужно закрыть дверцу, чайник своим шумом — словно взлетает бомбардировщик (как всегда, думает она) — заглушает голос чтеца.
Кошки напоминают о себе отчаянными голосами, мечутся по кухне в ожидании ежеутренней ложки молока, гремит миксер, лает соседская собака — её собаки дружно осаживают скандалистку, и наконец можно сесть в кресло, наконец наступает тишина, слегка только подкрашенная почти невесомым шумом вентилятора в компьютере.
Тишина.
Вдруг опять взлаивает собака соседей, ей отвечают другие, и она думает, что утренняя тишина — ничто по сравнению с ночной, когда даже самым неврастеничным собакам нет дела до дуновения ветра и шороха листьев на умирающем инжировом дереве, которое нужно будет спилить, когда по-настоящему спадёт жара.
24 октября 2023 года
Израиль
за грустным полу-(пыльно)-прозрачным стеклом кафе
пара. её взгляд спрятался в чашку. или хуже того в блюдце.
его размазан по улице где ходят, пьют и смеются.
что они вообще (эти и те)?!
next: отношений аутодафе?
нет, нет, нет! не здесь!
кафе совсем неподходящее место
чтоб расставаться. я сюда захожу иногда. и чай сластит.
жаль, не я выбирал мизансцену.
порою нужно перерасти
ошибки и заблуждения
о том, что во вселенной уместно,
а что петуха даёт.
нон-септ-аккорд не заметёт нестыковку.
недостаточен свет. пространство перезаполнено. задник хил.
ну, не знаю, не знаю. я бы всё отмотал. и вообще отменил.
не пришел. опоздал. сломал. будильник, часы и микроволновку.
я бы спать, в конце концов, залег до весны.
а что? легко
совет подавать, как с телетайпа реплику. из подвала суфлера.
а кафе, что ж кафе? да и пройдёт оно, окно закончится скоро,
дальше булочная. а это уже совсем иной коленкор...
У каждой женщины есть что-то особое. В каждой женщине есть что-то особое.
И в этом нет особых чудес. И в этом нет особых чудес.
Смотри на меня, дорогая, без злобы. Смотри на меня, дорогая, без злобы,
А лучше с любовью. А лучше - без. а лучше с любовью, а лучше - без.
Не в труд, не в службу - легко. В мои-то Нет. Во мне не задача и не проблема.
годы. Унять свободу бровей Я не прошу ничего отдать.
взлетающих, губ недовольных нитку. Мальчишеский свет или жар Силена,
Того, кто бреет тебя, брадобрей. Хаос иль райская благодать,..
По стёртому судя по фотоснимку, Но за каждой за дверью, за поворотом
с улыбкой и раньше не так везло. нас ждет разделение наших дорог.
В обнимку с тенью, с окном, с травинкой, И вот уж рядом с тобою кто-то.
с чашкой, с тополем, с
[показать]
Нет.
Не говорите мне слов.
Правильный мир - он прям и прост.
Без переулков, теней, углов.
Сажа и сажа - тюбиков два
(все остальные ссыпать в поддон) -
переношу не спеша на холст
снег. И то, что не снег. С трудом
размораживаю слова,
добавляю по одному
нехотя. И без них - красота.
На крыше - синий, к медовому
ближе - на ступени крыльца.
Лишние полутона. Сотру
с изнанки глаз, отряхну с листа.
Зачем румянятся поутру,
а к вечеру золотая пыльца
не высыхает. Мешая. Бред.
Не говорите мне лишних слов.
Есть чёрный цвет. Есть нечёрный цвет.
А звук - не проникает в окно.
А ветра - даже в природе нет.
Мы вынырнем там, куда нас несло.
В задаче неамбивалентно "Дано...",
определяя в конце ответ.
[показать]
Общеизвестно что Чума
неуязвима для ума.
Хотя любовь над Ней имеет
силу
(но неточно.) (я, вот, верю.)
От гнёзд Её душок кругом,
и каждый ум, и каждый дом.
И помириться -- жизни не хва-
тило
(как и пелось.) (не об этом.)
Историк впишет, в тишине,
кто победил. В какой войне.
Заполнит брешь в больном (моём) со-
знаньи
(штамп за штампом): "время лечит".
А то, что в нынешнем году
в крови цветов айва в саду,
ничьим не удостоится вни-
маньем
(как и сердце.) (как и все мы.)
|
через век зверевская дева больно глядит. я перед ней - словно шерстью оброс, не отброс, но и не верный бандит. пёс не пёс. маленький термос ос. заблудилось что в её далеке? в акварельном мареве даль тонка. где в музыке йода запах? в фольге горечь где? мечта дальтоника. сижу, морщась, всё тяжелей в квадрат смотреть. сейчас порвёт или рожу - горожу бред. очнись! это край. над. взлетай уж. или прощай. доскажу через век |
 |
||
[показать]М.Щербаков
Конечно - гибель поначалу
страшит. Тем паче с непривычки.
Но мы же вас предупреждали -
еще тогда, на твердой суше, -
что рейс под силу лишь нахалу,
что в трюме течь и нет затычки;
и вы свое согласье дали
на все.
Так не мелите чуши.
Какой маяк? Какие шлюпки?
С ума сошли вы иль ослепли!
Ни зги вокруг, мы в центре бездны,
и души наши очень скоро
взовьются к небу, как голубки, -
хотя скорей им место в пекле...
Короче, будьте так любезны
молчать
- и гибнуть без позора!
Молитесь - если не нелепо
в минуту страха или горя
взывать к Тому, кто сам когда-то
не избежал смертельной чаши:
едва ли выпросишь у неба,
чего не выпросил у моря.
Смешна стихиям эта трата
словес.
Но, впрочем, дело ваше.
Меня же ждут мои творенья,
мои труды, мои бумаги.
Пойду готовить их к печати,
чтоб не пропали в царстве рыбьем:
стекло подарит им спасенье,
сургуч предохранит от влаги...
На всякий случай - все прощайте.
Но если выплывем,
то выпьем.
(С)
[показать]М.Щербаков
Не надо было думать, что само растает наважденье к лету,
что призрак этот канет в лету сам без помощи властей.
Вот если бы, едва пришёл он к нам, его мы посадили в клетку,
тогда бы ни скандала,
ни страстей.
А нынче впору в область почту слать, явился, мол, пришелец нервный,
которому не то что "руки вверх!", но скажешь только "эй!",
и он уже шумит, как море, а море миру недруг верный,
и призрак тоже недруг,
знать бы чей.
Хотя бы знать, умён ли, глуп ли он, повадлив на какие плутни,
Из тех ли он, бразды при ком не взрой и сотки не засей.
Кто наши все початки прекратит, отменит черенки и клубни,
вкушай потом объедки,
латки шей.
Пытались проходимца лестью взять, мол, очень ты шумишь искусно.
Надеялись, размякнет недруг, но сказали только "эй",
и он уже молчит, как камень, а камню никогда не грустно,
ему заботы нет ни до кого,
его пренебреженье таково,
его предупрежденье грозово,
не надо было думать, что само.
А надо было белый, что ли, флаг пошить из лоскутов и латок,
послать уведомленье в область, пусть готовят толмачей.
Одеться максимально скромно, остаться без щитов, не в латах,
забыть на время злость и доблесть и кинуться пришельцу в ноги.
Сказать ему, что самый острый меч повинной головы не рубит,
мол, если мы не правы, что ж, казни, но лучше пожалей.
А он опять шумит, как море,
а море никого не любит,
а море не жалеет никого
уже по той причине, что оно
море.
(С)