| Он бежал домой, с хрипом глотая выстуженный воздух. Он, не снимая обуви и не раздеваясь, сел в кресло, еще хранящее ее запах, вспоминание о тепле ее тела. И он писал. Он писал, ощущая, что кто-то вливает в его разум слова и строки. И все было важно: каждая запятая, каждая точка. Ведь он писал то, что не писал еще никто до него: чужую жизнь. Нещадными штрихами он вычеркивал из нее все обиды, горечи, злобу. Быстрым, размашистым почерком вносил в нее тепло, улыбки, солнечный свет. Он не придумывал событий, лиц, разговоров: он просто хотел, чтобы жизнь была чуть более благосклонная к большеглазой печальной девочке. Он не стал ставить последнюю точку – ведь он писал жизнь, а не смерть. И даже седая старуха, что неотступно стояла за его спиной и ждала, когда последнюю букву выведет перо в его руках, лишь покачала головой и ушла , так и не забрав причитающуюся ей жертву. |