[425x318]
В колонках играет - тату
Настроение сейчас - чесн хз, на душе как-то тяжело...

Любовь – чувство настолько цельное, что разбивать его на части кажется кощунством. Ведь и призвание любви – соединять двоих в одно целое. Такую задачу выполнить или даже приступить к ней может только тот, кого любовь уже собрала в одно целое, внутренне сплотила настолько, что он готов сплотиться с другим. Но именно поэтому так важно понимать, из чего состоит любовь, что входит в ее состав, чтобы не принять за любовь лишь одну из ее частей.

Четыре основных составляющих любви: желание, вдохновение, нежность и жалость. Любовь легко спутать с каждой из этих частей, принять желание за любовь при отсутствии нежности, либо принять за любовь жалость при отсутствии вдохновения. Желание и вдохновение – то, чем одаряет любимый любящего. Нежность и жалость – то, чем любящий одаряет любимого.

Итак, четыре составляющих любви. Нельзя сказать, какая из них важнее. Нельзя предсказать, какой из них начнется любовь, а какими будет дальше выращена до неделимого целого.

Любовь может начаться с желания. Видишь перед собой существо, которое скроено по твоей мерке, каждым своим изгибом создано прилегать к тебе, словно вы выведены по одному лекалу. Или слышишь голос, в котором звучит все женское мира: оборачиваешься – Она. Ты начинаешь бредить этим существом, в тебе раскрывается внутренняя пустота, которую только оно может заполнить... Но вот начинается разговор – и может оказаться, что это существо с другой планеты. Оно с резким, неприятным акцентом говорит на твоем языке, и на каждом слове мысль спотыкается, не находит отклика, блуждает в потемках, наощупь. Семя желания падает на каменистую почву: любовь здесь никогда не взойдет… Желание кажется таким бесспорным, бесстыдным, а на самом деле оно очень уязвимо. Желание можно сравнить с пехотой, которая первой идет на место будущей любви и часто гибнет, ничего не успев и не создав. Как пехотинец зацепляется рукой за кустик, подтягивается и ползком, по камешку, по травинке, осваивает незнакомую землю, – так и желание ближе всего, в упор подходит к желаемому и может «запасть» на чем угодно: на глазах, на волосах, на каком-нибудь «изгибчике», – чтобы потом, чуть остранившись, ахнуть: да вот же оно, самое мое! И этот мгновенный перебег желания от частицы к целому задает тот уже более крупный масштаб «целостной личности», к которому обращаются потом вдохновение, нежность и жалость. Заново это любимое деля, проникая в тончайшие извилины, западая в каждый волосок и припухлость, но уже исходя из данности целого, которая для них была завоевана желанием, изнемогающим от блаженной усталости пехотинцем.

Любовь может начаться с вдохновения. Первым предчувствием начинающейся или хотя бы возможной любви становится странная свобода, которую двое, едва познакомившись, вдруг испытывают в присутствии друг друга. Между ними открывается воздушное пространство – не разделяющее, а сближающее: они могут сходиться и расходиться, их голоса могут сплетаться и расплетаться, но в этом пространстве каждое слово обретает гулкость созвучия и отголоска. Все границы отступают до самого горизонта, который сам отступает с каждым приближением к нему. Все свое, каждое движение, слово, запинка, заминка, неловкость, смена ритма и ракурса вдруг приобретает смысл в глазах другого: он принимает меня всяким, каким я могу быть. Это уже росток той свободы, которая необходима для последующего преображения: меня еще нет, но я делаюсь возможным, я становлюсь собой в глазах другого. Он не хочет меня поработить, применить ко мне общую мерку – он хочет меня свободным, непредсказуемым, он хочет Меня во мне. В самом начале любви особенно ясно, что она творится «из ничего», она не знает своих путей, она не находит подсказки ни в устройстве человеческого тела, ни в заповедях богооткровенных книг. У нее нет имени. И лишь потом выясняется, что это и есть ее призвание: творить новых личностей из того состава, в котором они встретились на ее пути. Сама возможность такого взаимотворения рождает желание: этому человеку суждено стать твоим, влиться в тебя каждой клеточкой своей плоти, перемешаться с тобой в том тигле, где расплавляются и вылепляются новые существа.

Любовь может начаться с нежности. Вот перед тобой существо столь совершенное, или столь живое, или столь особенное, ни на что не похожее, что хочется окружить его собой, защитить от всего и от всех, не дать ни малейшей серости и шероховатости прикоснуться к нему. Порою в этом существе ощущается нежный росток человека, дитя, которое нуждается в твоей заботе или с которым просто хочется играть, резвиться, устраивать всякие шалости. Поначалу тебе ничего не нужно от этого существа, ни физической близости, ни полета в область фантазии и вдохновения, – только бы оно было, какое есть, только бы резвилось, лепетало, издавало лишь ему присущие звуки. Хочется долго на него смотреть, как на морские волны или языки пламени, с их неуследимой подвижностью и неистощимой новизной. Никогда не приедается смотреть, слушать, быть рядом, оберегать. И вот несешь это колеблющееся пламя в себе – и постепенно сам делаешься мягким, как воск, и принимаешь форму этого пламени, расплавляешься на нем. Возникает желание, чтобы это существо вошло в тебя, поделилось с тобой своим чудесным составом, чтобы в тебе самом побежали эти морские струйки или язычки пламени.

Любовь может начаться с жалости. Вдруг чувствуешь, что в другом человеке проседает жизненная основа, почва уходит из-под ног. Чего-то ему не хватает, о чем-то он – сплошная боль и вопрошание. А в тебе есть именно то, к чему он может прислониться. Тебя хватит и на себя, и на него. Ну пусть он за тебя хоть немного подержится в той тряске, которую приготовила ему судьба как раз в момент встречи с тобой. И ты протягиваешь ему руку, начинаешь выводить с тряского места. Вот по этой тропочке, а теперь сюда, здесь тверже и суше. Он никак не может сосредоточиться на предстоящей ему работе – ты обсуждаешь с ним тезисы, набрасываешь черновики, вместе вы добираетесь до сути. Он страдает от брошенности и одиночества, от неудачи прежней любви, – ты стараешься его рассеять, водишь в театры и на концерты. У него кризис мировоззрения, он утратил веру в высший промысел и справедливость, жизнь потеряла смысл, – ты обсуждаешь с ним мирообъемлющие вопросы, делишься опытом своим прежних кризисов и их преодоления. И вдруг оказывается, что именно в той точке, где вы обсуждаете потерю смысла, этот смысл восстанавливается. Может быть, он для того и был потерян, чтобы заново его обрести именно в тебе. И тряское место уже позади, а отнимать руку не хочется, она уже приросла к другой руке. И теплое чувство жалости вдруг горячеет желанием, и вам уже никуда не деться друг от друга.

Есть разные типы любви. Вероятно, у мужчин любовь чаще начинается с желания, а у женщин – с жалости. Возможно, у интровертов в любви преобладает вдохновение, а у экстравертов – нежность. Эти вопросы могут и должны обсуждаться, но уже на полях любви. Все мы разные, и любовь поворачивается к нам то одной, то другой стороной, но смысл любви как раз и состоит в том, чтобы достраивать нас, частичных, до целого, вписывать наши разносторонние, перекошенные четырехугольнички и ромбики в свой растущий круг. С чего бы ни начиналась и чем бы ни становилась любовь, она может остаться любовью, лишь соединив в себе желание и вдохновение, нежность и жалость.