Лето в тот год началось как и прежде, рано. В начале февраля. Вот так резко и без слюнявых рассусоливаний на тему романтики, весны и прочего безобразия. Яркие лучи радиоактивного солнца, кажется, заполнили собою все свободное, не занятое тенью, пространство, вытеснив людей, зверей и дома. В общем, одни только деревья да птицы радовались этой неожиданной почти африканской жаре в плюс 4 градуса. Остальные из тех, что еще могли самостоятельно перемещаться, вляпывались в потайную нежность зимы, забытую добрыми собачками и собачниками, и тихонько матерясь оставляли свой яркий и несомненный след в природе.
Он вышел из темноты подъезда немного щурясь, потеряв бдительность. Чем неприминули воспользоваться озлобленные пернатые — белое пятно со звонким радостным всплеском не менее радостно расплылось по черной куртке прохожего.
— Ежтвоюмедь!
Похлопав по карманам и не обнаружив в них платка (да и откуда ж ему там взяться, коли в сих карманах сопливчиков со времен слюнявого детства не водилось!), Он стал судорожно соображать: чем бы обтереться и к чему вообще такая примета.
— Вроде к деньгам. Или к счастью?
Пока думал, к счастью или деньгам, вслед за птичьей радостью на голову, наполненную изобилием мыслей, приземлился ржаво-рыжий жизнеутверждающий кирпич, своим появлением прервавший всякие дальнейшие процессы означенного организма. Процесс разложения можем исключить, ибо, как говорится, без вариантов.