Сегодня я поняла очень многое, просто по небу прочитала. Все свои необходимости, и первую из них – любить, хотя бы себя.

Что ж, мило.
Надо любить себя, но не заниматься самолюбованием. Филигранная потребуется работа, камень попался с выбоинкой…



Я на земле уж сто веков
И нет таких оков,
Что были б в пору мне, из стали иль воды.

Я закрываю за собой все двери,
И за мною в стаи звери
Собираются, я знаю все твои ходы.

Что мне до чьих-то песен,
Мне весь мир отныне тесен и
Переполнен холодом.

Я раскрываю щели,
В вековые сосны-ели
Вобью вековое долото,
Чтобы стало

Припев:
Больше места в этом мире,
И свободнее, и шире,
Чтобы снова я смогла летать.
Травы пламенем укрою,
Кони яро землю роют,
Ожидая тех, кому пора.

Закат утонет в молоке,
Туман разлился по реке,
И я услышала, как бьётся.

Под травяным покровом сна
Вселенной сердце, и она
От счастья радостно смеётся, и плачет

Мне пора умчаться в дали,
Где меня совсем не ждали,
И из-под копыт летит земля.

Серебром на плечи
Лунный свет, и путь мой Млечный
Пролегает там, где нет тебя.

Припев:
Больше места в этом мире,
И свободнее, и шире,
И снова я могу летать.
И трава огнём укрыта,
Молоком земля залита,
И никто не знает, где искать,
Где меня искать.





Не вселенский ли холод заставляет меня дрожать?

Одна лишь мысль о ней – сладкая, трепетная, греховная – и дрожь по телу разбегается острыми иголками до самых кончиков нервов.

Задумчиво, она облокотилась на дубовый стол. У меня нет сил, чтобы поднять взгляд.

-Ты звал меня – она усмехнулась, но в усмешке сквозил северный ветер. – Нарочно ли, нет…

Нет, сказал я себе.

-..но я тебя услышала.

Молчание. В молчании сотни маленьких детских свистков резали мой слух, постепенно наращивая силу, становясь нестерпимыми, я поморщился и тряхнул головой. Свист стал невыносимым…

-Подними глаза.

Я поднял.

Вспышка. От боли всё тело напряглось, в виски жадно впились клыки неведомого зверя.

-До свидания.

Красная пелена, тёплая соль на губах.

Не вселенский же холод заставляет меня дрожать…


Я улыбнулась жёлтому маслянистому кругу луны. Протянула руку, и она мягко скатилась мне на ладонь прохладным шариком. Откатившись немного назад, луна остановилась во впадине моей ладони. Тяжёлая, словно шарик мутного стекла, она приятно тянулась, стремилась к земле, в непонятной мне спокойной страсти настойчиво утягивала центр ладони вниз; я лишь взглянула на неё, но не сжала – никуда не упадёт.
Вытянув вторую руку чуть дальше, я, аккуратно подцепив ногтем лучик звезды, отколупала её, и она упала в мою руку, мгновенно потёряв своё сияние в мягком но ярком свете луны. На вес она была точно из фольги, острые лучики покалывали складки моей ладони, а серебристое переливчатое её тельце покорно отражало лунные лучи.
Я потянулась за второй. Третья звезда дерзко уколола меня лучом под ноготь, и выступила кровь. Звезда уныло повисла на двух неотколупанных лучиках, а затем, не выдержав, упала на землю. Раздались восхищённые вздохи.
Тем временем капля крови, набухнув, медленно капнула на луну. Я чертыхнулась, а снизу донеслись крики. Лунная поверхность порозовела, а во впадинах мерно перетекала моя тёмно-алая кровушка. Ничего, отмою.
Дойдя до сто пятой звезды, я пересыпала первые сто четыре в карман. Луна долго и упорно не желала покидать мою ладонь, настойчиво перекатываясь от края к краю, измазав кожу невпитавшейся кровью. Пусть лежит – решила я.
К тому времени, как на небесном бархате осталась последняя серебристо-голубая звезда, мой карман заметно оттопырился, а несколько особо крепких звёзд проткнули его в добрых пяти местах. Шарик луны по-прежнему не покидал моей ладони, и, заметно потеплев, авторитетно лежал посередине.
Последняя звезда была почему-то шестиконечной – очень редкой. Стоило мне отколупнуть один её луч и приняться за другой, как тот, первый, приклеивался чудным образом на место. Не выдержав, я засунула луну в карман, и, взявшись обеими руками за оконечности, вырвала звезду из чёрного полотна вместе с туманными ошмётками чёрной материи. Едва заметно блеснув, звезда покорно отправилась в карман.
Теперь осталось только свернуть небосвод. Я медленно, на ощупь нашла грубый шов – портным не хватило одного куска ткани на бесконечность – и с силой дёрнула его вниз. Ткань поддалась, со скрипом и треском отдираясь от небесного потолка, открывая моему привычному взгляду голубо-мутную краску потолка. Отодрав один кусок, я разбудила дремлющего в углу паука. Нехай работает, вчерашний ветер разогнал его творения по миру, значит сегодня будет прясть весь день. Паук злобно щёлкнул челюстями-хелицерами, но проворно зашевелил лапами.
Второй отрез чёрной ткани дался тяжелее – сказались гвозди, неведомо кем прибитые по углам и по серёдке куска. Долго я искала, чем их достать, в результате дёрнула сильней – и ткань с хрустом отодралась. Правда, гвозди остались, как и ткань под ними – красивенькие такие чёрно-серебристые пятна на неидеальной синеве год назад крашеного потолка. Ничего, паук-ткач обещал сделать из них прекрасные грозовые тучи. А гвозди потом достану.
Довольно оглядев свою работу, я вспомнила: чего-то не хватает. Порывшись в сумке, я достала большой каравай мягкого, только что спечённого хлеба с ломкой коркой. С сожалением поглядев на него, я отщипнула кусочек – сзади, чтобы было незаметно, - и положила его в нишу. Хитро моргнув, каравай-солнце запылало, заплясали по потолку, который стал из мутно-голубого ярко синим, отблески. Вдоль притолоки поплыли создания старика-паука. Вроде, всё готово.
--Эх, гуляй, мать-Земля! – пропела я и быстро крутанула ногой шарище Земли, лежавший внизу. Тот медленно, лениво, словно нехотя тронулся с точки, скрытно пряча города за занавесями тумана и смога. Убедившись, что всё идёт так, как надо, я собралась выйти. Как вдруг вспомнила: луна-то неотмытая в кармане лежит, мне её ещё в инвентарную сдавать. И звёзды наверняка перепачкала.
И точно, звёзд эдак восемь лежали в красных подтёках, тускло серебрясь и позвенькивая. Откуда только столько крови взялось с одной капли?..
--Дождичку б, - хитро сказала я пауку. – Да облачко помочалистей.
Что-то проворчав, старик выплел мне средненькое дождевое облачко. Я лениво стала обтирать луну. Вниз закапали розоватые капли. Мне вдогонку понеслось:
--Гляди, над Землёй не вздумай мыть!
Виновато улыбнувшись, я стёрла последнее пятнышко, и, положив луну на свёрнутое полотно ночного неба – сушиться – принялась чистить звёзды.
Протерев последнюю звезду и выложив её в рядок с другими, я отжала облако, и вернула пауку. И вдруг поняла, до чего устала. Рядышком лежал второй, не занятый звёздами кусок чёрного неба, и я, приметив на нём вмятинку, устроилась туда. Вертелся неспешно, неторопливо земной шар, солнце-каравай сияло из своей ниши, до слуха доносилось бездарное пение паука-ткача, прядущего облака…Рядом, чуть поблёскивая, лежали неровные ряды звёзд, а луна, гордо переливаясь влагой, облюбовала себе ложбинку, и мягко дремала там. Глаза слипались…



В доме, где ноябрь
Никогда не будет вишни.
Растрескавшиеся губы
Облизывать тороплюсь.
Вот-вот отойдёт корабль.
Я смотрю на тебя неслышно
От границ ледяного куба:
Ты исчезнешь, а я вернусь.

Знаешь, те миллиарды строчек,
Проведённых в твоих руках,
Я туда так и не вернулась:
Ты за талию удержал.

Я отправлю тебе кусочек
Измерения тут, на днях…
Расколите же, я отвернулась!

Лишь бы ты там ещё ждал…