Когда мы познакомились, был разгар лета.
Солнце светило с неба как будто на следующий год никогда не наступит тёплая пора, а он шёл, как последний чудак в ярко красной бандане, которая так шла к его тёмным, кудрявым волосам, черной майке и чёрных джинсах, заправленых в гриндера.
Он слушал Мою песню, которую бы я узнала из тысячи. Он один, и такой странный.
Познакомились мы как-то нелепо. Я попросила передать мне песню, он попросил проводить меня домой.
Говорили мы о сигаретах, небе, тяжелом метале и смерти.
И звали нас странно: Веллиана и Ксексель.
Он часто любил повторять, что умрёт совсем рано, и так спокойно улыбался, как будто это была самая обычная вещь. Я ему не верила, говорила, что жить ещё и жить.
Никто не мог поверить, что сидя на скамеечке под дождем, мы вовсе не целовались, плотно накрывшись зонтиком, а считали капельки на зонтике. Никто не верил, что в подъезде вечером, закрыв двери и приперев их мешком цемента, я вовсе не делала ему минет, а вытирала слёзы с уставших глаз.
При нём я никогда не плакала, нет. Ему хватало своих трагедий.
Он был чудаком из всех чудаков, который летом ходил в гриндерсах, учил меня как правильно бить кулаком в лицо и курил сигареты только наполовину. Всегда.
Потом он уехал, и в какой-то забегаловке с глупым названием и замотавшимися официантками, я узнала случайно от подружки, что в пыльном автобусе в неизвестной дыре в Израиле случился терракт. И странного мальчика с невыговариваемым именем Ксексель не стало. Нашли кусочки, которые собрали отправили на Украину. И кто его знает, были ли этого кусочки его тела.