Злопамятные цветы Незабудки.
Пчела пыталась своим жужжанием внушить злопамятным цветам Незабудкам, что она мотылёк. Но злопамятные цветы Незабудки знали, что мотыльки не жужжат, и смотрели на наивную Пчелу своими белёсыми зенками с жёлтым зрачком, как на дуру. Пчела дурой себя не считала, за то она считала, что все мотыльки придурки, а бабочки дуры и шлюхи. Поэтому пчела решила, что ей таки удалось загипнотизировать Незабудок и она принялась за дело. Незабудки были до глубины души возмущены беспардонным поведением Пчелы, но у них не было выбора. Смахнуть с себя Пчелу они не могли. С другой стороны, хоть Пчела в их белёсых глазах с жёлтыми зрачками и выглядела распоясавшейся плебейкой и хамкой, но когда пчела ненароком щекотала их своим ворсистым брюшком им было приятно.

Пещера.
Как любая женщина Пещера была очень болтлива. Но вот уже как полгода ей не с кем было поговорить. И она вновь и вновь прокручивала в своей памяти тот разговор и депрессировала. А дело было так:
Он вместо того, чтобы поздороваться стал кричать «Ау». Пещера даже сначала обрадовалась и несколько раз ответила ему «Ау! Ау, ау» А он так и не поздаровавшись нагло вошёл в неё и начал кричать всякие гадости и хихикать. Она хотела возмутиться и хотела сказать, что про мать нельзя так говорить, как он стал хихикать. И у неё получилось только «Мать! Мать. мать». Больше она ни чего не успела сказать, так как он стал кричать снова какие-то пакости, повторять которые пещера не могла себе позволить. Но и промолчать она не могла, а лишь обескуражено повторяла окончания этих отвратительных слов. А потом она разозлилась и засыпала его камнями. Он ещё пытался что-то сказать из под камней, но Пещера была так зла на него, что не стала слушать. Вскоре он затих. «Наверное обиделся» решила тогда пещера. «Ну и пусть, будет знать. как кричать мне всякие пакости»» сказала она сама себе. Ещё пару месяцев она была зла на него. А он так и не пытался снова поговорить с ней. Так и молчали оба, вот уже полгода.

Лягушата.
Дети всегда смеются над взрослыми. Ни один лягушонок не поверит. Что ещё через неделю он станет жабой, а через месяц начнёт, также, как и эти надутые чванливые взрослые бесцельно сидеть на берегу возле самой кромки воды и тупо лопать мошек.
И единственной мечтой, которая сможет поместиться в его голове, будет мечта о том, что если ему повезёт, то завтра он успеет первым занять во-он ту, очень удобную для охоты, кувшинку. Нет, друзья мои. Ни один лягушонок в такое не поверит.

Утрата.
Он просто их потерял. Обидно и глупо потерял. Ещё утром он был с ними, а ещё с мамой. Они спали, уткнувшись друг в друга носами, лапами, спинами. Потом проснулись и как всегда поели и стали играть. А мама выхватывала кого-нибудь одного, кто зазевался и не успел спрятаться, и вылизывала. Это было одновременно приятно и скучно. Приятно, потому, что мама, а скучно, потому, что все играют и тебе хочется, но мама не пускает, и лижет тебя, лижет… Потом их забрали от мамы. Тот, кто забрал был тоже свой – родной. Он часто их брал к себе на руки и гладил своими мягкими тёплыми пальцами. Это было приятно, почти также приятно, как когда вылизывала мама. Поэтому ему не было страшно, когда этот – свой забрал их от мамы. А потом было холодно и много чужих запахов. Но и тогда не было страшно. Ведь свой был с ними и они были вместе.
А теперь он всех потерял. Он сидит тут на улице, где нет ни чего знакомого. Один. Ему холодно страшно и хочется есть. Он просто их потерял.


Гномы.
Тема не вставила. Пардоньте.

Ручеёк
Он привык быть всем нужным. Ему нравилось бежать по одной и той же дорожке и днём и ночью. Ему нравилось всё время быть другим, при этом оставаясь самим собой. Он радостно пел тихую песенку, в которой не было слов. За то в ней было то, для чего слова не нужны. Да и не придумал ни кто таких слов.
А потом, приехала большая машина, из неё вышли усталые люди. Было утро, а люди уже были усталые. Нои немного постаяли, угрюмо глядя на него. И он пел им свою тихую жизнерадостную песню без слов.
Петрович провёл рукой по лицу, как будто смахивая с глаз наваждение. Ещё раз присмотрелся к свищу в трубе из которого по асфальту ручьём бежала чистая вода. Опусти на лицо сварочную маску с непроницаемо чёрным стеклом. Чиркнул электродом по ржавой трубе, проверяя наличие тока в аппарате. И принялся заваривать дыру в трубе.

Жизнеутверждающий и полный…
Солнце садилось за горизонт. Оно садилось привычно уверенно, и не спеша.
Довольная собой Пчела торопливо летела в улей. Ей не терпелась рассказать своим родичам, как она загипнотизировала злопамятные цветы Незабудки.
Незабудки, примятые к земле толстой и наглой Пчелой, затаили злобу. И неуклюжа распрямляя свои стебельки, клялись друг другу, что несмотря ни на какие приятности от ворсистого брюшка., они больше ни когда не позволят этой плебейке Пчеле так с собой обращаться.
Лягушата засыпали, не замечая, как их тела раздуваются, а маленькие озорные мыслишки в их головках сливаются в одну фундаментальную мысль о том, что завтра, если повезёт, то каждый из них займёт воон ту кувшинку.
Петрович, помог погрузить в машину сварочный аппарат, пожал мозолистые руки своих коллег-слесарей и потопал домой. Ему на глаза попался пушистый котёнок, который, грустно опустив голову, сидел посередине дороги. Увидев Петровича, котёнок жалобно запищал. Петрович остановился, котёнок ещё раз пискнул и робко подошёл. «Встретились два одиночества» буркнул Петрович и осторожно взял котёнка на руки. Он шёл домой, бережно держа на руках котёнка, и улыбался. Улыбался он потому, что наконец-то он заварил этот проклятый свищ в трубе и людям дадут воду. Они уже месяц сидят без воды. А ещё потому, что у него в руках доверчиво спал котёнок, и от этого на душе у Петровича было хорошо. Просто хорошо.
И только Пещера не обращала внимание ни на закат, ни на пролетающую мимо довольную собой Пчелу, ни на злопамятные цветы Незабудки, расправляющие свои стебельки. Пещера ждала, когда тот, кого она завалила камнями, опять что-нибудь ей крикнет.