[400x300]
Душно и сыро. Почему-то совсем нет воздуха в этой комнатушке с так широко распахнутыми большими окнами. Она подошла ближе к окну и одернула шторы, чтоб хоть немного больше воздуха заходило в эту надоевшую комнату. Но она знает, что эта комната – это все, что ей осталось. В эту комнату ей выдохнуть последнюю свою порцию воздуха, в ее потолок она посмотрит последний раз. И это уже как-то совсем все равно. Сначала это ужасало, потом немного пугало, а теперь совсем все равно. Над кроватью висит старенькая картинка, найденная во время пятничной прогулки в парке на скамейке. Небрежно вырванная страничка их какого-то молодежного журнала, на ней – пересыщено переспевшая ромашка в серых растресканных руках. Ей вспомнилось детство. Не совсем счастливое, но насыщенное, немного "с черными дырами". Детство. Август. Может, сентябрь.
Почему-то вспомнилась первая любовь. Ромашечная. Совсем первая. И все было первый раз. И первое смущение. И не знаешь, куда деть свои глаза, и такой румянец, как на этой ромашке. И жарко-жарко. А на картинке написано «эта любовь». Да, любовь. Потому и вспомнилась любовь. Самая первая, детская.
А теперь, проснувшись этим душным утром, она видела уже не первую любовь на картинке, а последнюю. Ненавязчиво сытную. Откровенно вечернюю. Как летняя бабочка. Первая. Или последняя. Когда сложишь ее в книжку. Книжку ставишь на полку. Разворачиваешься и уходишь.
Циником. Жестким и сволочным.
Смотреть людям в глаза и не видеть их боль. Слышать стук их сердца и не слышать свою боль. Вообще никогда не слышать. Верить в то, что не услышишь.
Идти под холодным солнцем, пиная пустую пивную банку вдоль грязной улицы...
Она проснулась этим душным утром в сухом настроении во влажной комнате. И, как всегда, неспешно оделась и пошла в парк.
Она любила по утрам отсюда уходить. Ей много раз приходилось уходить. И сейчас она все еще здесь, хоть и пришла пора уходить, она уходит каждое утро в парк и снова здесь. Пришла пора уходить. Уходить и знать, что все "первый раз" уже были. Остался только первый раз конца. И многие "последний" уже были. И это не вызывает никакой тоски. Вообще ничего не вызывает.
Так бывает иногда. Едешь в маршрутке и смотришь на небо. А оно молчит. И ты впервые не рад молчанию.
А оно молчит. А когда приходит дождь, то ты виновато смотришь ему в глаза. Вы не рады друг другу.
И только сердце стучит. Также. Наверное...
Идешь по парку и так людно и так обычно людно…
И слышишь смех и восторженные громкие слова окружающих, и тебя они не веселят, но и не раздражают. Абсолютно все равно. Что они плакали бы, что смеялись. И уже не вспоминаешь, как в детстве, когда видел, как кто-то плачет, ты так мечтал, что все-все в мире будут радоваться, а теперь вроде и замечаешь их радость но не участвуешь в ней никак, даже своим вниманием и пониманием. Совсем все равно.
Она не запоминает погоду. Сейчас она идет, пряча руки в карманы от холода, а завтра утром снова не вспомнит, как оно сегодня было.
Люди проходят мимо. А она как будто стоит в переходе в метрополитене. А они скользят. Мимо.
Кто-то почти задевает. Но ей все равно. Кто-то смотрит любопытно. Кому-то все равно.
Но больше всех все равно именно ей. Она закрывает глаза. Открывает. Вокруг никого. Потому что не надо. Потому что солнце холодное. Потому что - все. Уже все.
И оно не только холодное...
Его, может, и нету вовсе.
Бессмысленная лампочка, подвешенная к ненужному потолку каким-то трусом, боявшемся увидеть мир без этой лампочки. И вокруг этого всего навертелось иллюзий - не разгребешь.
И умом она понимает, что это не так, что оно настоящее, но и это все равно. Август. И холодно. И ни одного запаха. Вообще ни одного.
Так она идет по парковой алее и боится обернуться. Смотрит упрямо перед собой.
Видит кусочек стены. Это спокойно. Это надежно.
И он шепчет:
«Тебе все равно», но это надежно и это почему-то успокаивает. Хоть и все равно.
А кожа на лице ловит ветер вокруг. Он шевелит каждый волосок. «Тебе приятно. Но ты гонишь это прочь». Потому что все равно.
Потому что - не надо. Потому что не знаешь, а сможешь ли... Выдержишь...
Или уже не успеешь, не хватит тебя.
Почти не осталось тебя. Весь закончился. И этот ветер уносит минуты, но уже все равно.
Пусть уносить.
Ну их... бессмысленные мгновения улетают мимо, не задевая ни одной мысли, но ты Четко знаешь, что уже ты не сильный. Да и не слабый уже.
Потому что все равно.
Все. И равно. Равно между собой. Равна сила и слабость. Время и ветер. Все равно. И бессмысленно. Не нужно совсем.
И возникает паническая мысли: "а зачем тогда, раньше, зачем оно все было???". Но она знает, что раз было, то было зачем. А уже не зачем, и не надо значит, чтоб оно было.
Оно было. Было зачем. То зачем уже не зачем сейчас.
И она думает, а найду ли я новое зачем? Воздух легким облачком вылетает из ее рта. Потому что холодно.
А может это кусочки ее души... Уходят. Как зачем.
Все равно. Ни выпукло, ни вмято.
Раньше ее пугали такие странные внутренние диалоги, ей казалось, что она сходит с ума, но когда-то ей стало совсем все равно.
Она присела на скамейку и сама не заметила, как стала думать уже вслух. Да и не был того, кто бы это заметил. Но ей в это время казалось, что то, чем она занята сейчас – это единственное, чем вообще можно заниматься – ничем.
И зачем уже равно не зачем. Но только как-то непонятно, почему так стало пусто и никак, когда стало незачем, а когда было зачем, то что-то ведь было... оно было не пусто. И даже когда было холодно, то было тепло. Но это было. И больше не будет. Будет все равно. И будет конец. Или конец уже был, и ты тогда уже после конца. Конец был, когда закончилось зачем.
Она почувствовала себя актрисой и поняла, что сейчас следовало бы заплакать, но не стала этого делать.
И, щурясь на выглянувшее солнышко, она прошептала.
«Глупый. Смотри не назад. Смотри вперед". А ты упрямо мотаешь головой.
Как же вперед, когда позади все понятное. А впереди? А есть ли оно вообще это впереди...
Ведь ты слабый, ты знаешь, то, что знаешь. Ведь ты сильный, ты можешь узнать.

Ее пальцы касаются такой монолитной стены. Она холодная и слегка влажная. Она надавливает сильнее. Крошками красного отсыревшего кирпича она остается на руках.
Она вглядывается вперед, щуря свои непослушные веки, и не видит уже ничего.
впереди ничего нет. Все только позади.
И ей остается только сесть на скамейку, набрав полные карманы семечек и, одевшись потеплее, ждать, пока то, что впереди ее само найдет.




Проходит время. Пакет семечек остается нетронутым. Она все сидит на такой удобной скамейке. Ладони касаются сиденья. Облупившаяся местами краска так похожа на кожу человека. И ей кажется, что скамейка держит ее за руку.
Держит? Или она держится.
И где-то ленивым откормленным зоопарковским дельфином проплывает мысль, а что если там, чуть в сторонке, так же застыло ТО, ЧТО ВПЕРЕДИ. И так же смотрит. Также ждет...