Старика Эпидельфоровича в деревне не любили. В 1937 году он разбил бутылку водки. Потом по его вине пропал баянист Гоша главный в стенгазете «ДЕРЕВЕНСКАЯ ПРАВДА» - боевого листка серой власти деревенской. Сказали, что это Эпидельфорович его сгубил. Кто-то, якобы слышал из-под лавки, как он ругал Гошу матом, что, мол, боевой листок - это не газета какой-нибудь партии, и нечего в нем голых баб рисовать. Вот Гоша и пропал, что найти не могут до сих пор…
Поэтому Эпидельфорович сидел и не высовывался, тихо играя на завалинке на гавайской гитарке грустные песни времен первого пилотируемого полета, под спиртец разведенный, байконуровский еще…
А деда Онуковича на деревне все мужики боялись - а как же, он ведь был единственный среди них обладатель черного пояса по домино. Его так и называли – Проффессор, с четырьмя «р»…
А деду Макаровичу было все НЕ ТАК. А тетке Натахе было все так, но не здесь, не в деревне, а вообще неизвестно где. Прогрессивная она была какая-то…
А драчун Витька все кричал ПОРА. Но что пора и, право слово, кому пора, Витька по молодости лет не знал. Зато ходил и приставал ко всем с вопросом, а нельзя ли приобрести жизненный опыт оптом…
Были еще зеленые, которые всегда ходили зелеными. И апельсиновые, которые живых апельсинов-то и не видели никогда. Только внутри конфет. Были такие, кто называл себя народными прямо. Было какое-то то ли ВЧ то ли ВИЧЕ. Все приговаривали, мол, приглядывайте за инженерами - они начинают с сеялки, а заканчивают атомной бомбой… Была девка горластая, Нюркой звали. Коса у нее была русая до земли, глазки острые до губки бритвочкой. Терпеливая была и красивая, как ангел. А ангельское терпение требует дьявольской силы… Петька был, в коммуну звал, да Сашка – в социализм европейский. Все допытывался, а у китайцев есть нецензурные иероглифы? Да все к Нюрке клеился, да приговаривал: «Нюр, а Нюр, я - не пошляк, я - эpотический шyтник». Много, короче, было всякого…
В той деревне считали - есть вещи, которые стоят того, чтобы им хранили верность. Например, водка. Когда наступило время определить, а кто же будет в деревне главным, водка приобрела еще большее значение. Без неё уже вообще никуда не ходили и не ездили. Причем, не только в тяпницу (такой деревенский день недели) – законное время выпить.
Деревенские напивались каждый день и любовались собой, выступая с завалинок, а самые смелые, вылезали даже на заборы, крыши домов и, о Боже, на колокольню. Но лгали они. Порядок такой в деревне был. Обычай что ли. Ложь, говорили старые люди – это деятельность, бурно осуществляемая перед выборами, во время войны и после охоты. И были они глухими. Власть никогда не слышит народ – и никакой слуховой аппарат тут не поможет. И были они ленивыми. Ленивые всегда собираются сделать что-нибудь. Любили они поспать. Работа облагораживает человека, а безделье делает его счастливым, считали они. А между тем, сон - наполовину смерть. Жизнь - на одну треть сон. Значит жизнь - на одну шестую смерть…
Жил-был в деревне и спирт. В анкетах о своем семейном положении он всегда писал – «разведен»…
Но пил его только Эпидельфорович. Но был он старым. Да и не любили его в деревне…
Деревня!