А где-то в вышине, над моим мнением, над словами и смыслами, над фермами перекрытий ледовых арен, над облаками, над трассами самолётов несётся в пустоту, огибая планеты и звёзды, Ветер Времён. Он пахнет озоном, апельсином и лотосом, он прохладный, стремительный и неуловимый, и вот я протягиваю руку, привлечённая серебристым сполохом, но пальцы хватают пустоту.

А потом на ладонях останутся искры, которые я ещё долго не смогу смыть.

Джонни очень красивый. Я иногда забываю, насколько, и тогда это как шок. Но сегодня я подготовилась. Воздуха в грудь набрала побольше, и уж тогда нажала на кнопку с треугольным значком.

А он красивый, красивый, Красивый, у него такие волшебные руки, такие воздушные волосы, такие огромные глаза с силой гравитации чёрной дыры. А ещё я помню, какой от него запах, и какие его ладони на ощупь…

И потрясающая лёгкость в прыжках, и эти убийственные выезды, и финальное вращение в заклоне с захватом лезвия – вот она, смерть моя рука (ну и нога) мастера.

Прошлогоднее душу вынувшее фортепианное соло сменила виртуозная скрипка, такая вся_на_надрыве, в полёте и пении, что забирается глубже глубокого и что-то там бередит, смычком по голым нервам… боюсь надеюсь, к концу сезона вынет-таки то, что там после «Юноны» отрасти успело. И Джонни, он весь в этом пении и полёте, непрерывном стремлении оторваться ото льда, одновременно в него неумолимо врастая всё глубже и глубже. Дорожка шагов… чувствую, будет просто мясо, а пока по живому режет.

Режет меня по живому, но если резать, то только так.

Только так, Джонни, и ещё глубже, ещё резче, ещё больнее. Растерзай меня, Джонни, разорви в клочья, впусти в меня ветер, унеси душу к звёздам на крыльях времён.

Я отдёрнула занавес, я распахиваю объятия острым ледяным иглам, стремительно летящим навстречу.

Мне страшно, вдруг потом мне станет больно, но уже по-другому..? И я прошу, сейчас… Джонни… чтобы нечему было уже болеть... не оставь от меня ничего.