По пустым коридорам Московской Консерватории быстро идёт девушка в белом плаще с огромной плоской сумкой на плече. Торопится, цепляясь сумкой за перила и углы, тихо ругается. Бросает взгляд на часы, стискивает зубы, прибавляет шагу. А вот и нужная дверь в конце коридора четвёртого этажа. Из-за неё доносятся гитарные переборы, легкий перестук барабанных палочек. Девушка распахивает дверь и вваливается в кабинет. Вернее, девушка входит, а вот её планшет, (в сумке на плече) именно что вваливается.

- Всем Привет!

- Заждались, Юленька, заждались.

- Простите, ребята. Задержалась на консультации. А там ведь дождь, пакет для планшета искала.

- Могла бы позвонить, - Сергей возится со своим синтезатором, ища нужную настройку.

- Брось, Серёж, всё равно мы только разобрались в новой партитуре. Кстати, браво, Лёша! Никогда не догадывался, что ноты можно записывать неразборчиво!

- Лёш, у тебя что-то новое? А почему ты молчал?

- А когда бы я сказал?

- Юль, он написал песню днём, в перерыве на обед. Потом отпросился и приехал сюда, наши партии отсматривал да отыгрывал, аранжировкой занимался. Герой, блин!

- Лёш, я тебя просто обожаю! А стихи чьи?

- Твои, Юль. Твои стихи.

- Откуда?

- Сама же мне тетрадку дала.

- Так это когда было!

- Ну и что? Я её всё время за собой таскаю, вместе с Даниной. На всякий случай, вдруг пробьёт! Мне ведь не очень удобно без текстов ваять музыку. Это вон, по Серёгиной части, - кивает в сторону Сергея, сосредоточенно вертящего какой-то регулятор.

- Да.… И я даже когда-нибудь осчастливлю вас, друзья, своей музыкой, если разберусь в том бардаке, что учинил в моём синтезаторе наш Моцарт. Нельзя тебя, Лёша, с твоими горилльими руками к инструменту подпускать.  Что ты тут мне навертел? Чёрт ногу сломит!

- Серёж, будь проще. Человек песню написал, для тебя же старался, время твоё пожалел, сам в партии клавишных разобрался. А ты ворчишь, как старуха-ключница.

- Сам ты старуха… Ага! Вот оно! Всё, ребята, я готов, инструмент приведён в чувство!

- Ну что, играем?

- Подождите, ребята! Что за стихотворение?

- «Небо  в алмазах».

- Боже, Лёша, ты написал музыку на «Небо в алмазах»? Ты просто бог! Не представляешь, как я хотела, чтобы оно стало песней!

- Твоя мечта исполнена, моя Белая Госпожа!

- Лёш, сейчас ты споёшь, пусть Юля послушает.

- Угу.

                       Ребята берутся за инструменты. Стас отстукивает ритм, завораживающе медленный и тихий, на пределе возможностей ударных. Затем вступает Сергей. Сумасшедшие, длинные, тягуче-гипнотизирующие арпеджио мучительно-медленно рвут на части реальность, раздвигают скучные бледно-жёлтые стены, уводят потолок в чёрную бесконечность.… А потом в черноте одна за другой загораются звёзды – это вступил Лёша. И откуда-то издалека, из другого, забытого, суетно-постылого мира доносятся до Юли его слова:

- Извини, это поётся гораздо громче, но мне на такой высоте сложно будет вытянуть. Партия-то женская, уж не обессудь. 

                   И он начинает петь.

                                         Я…

                    Сердце сжимается в крошечный комок, алмазные точки в бездонном небе расплываются, теряя чёткость.

                                        Умираю...

                                        И это не страшно…

                                        Даже тому, кто не видел ни разу…

                                        Смерть…

                                        Лишь кажется выше и краше

                                         Небо… в алмазах…

                         Бесконечные паузы между словами тупыми иглами вонзаются в сердце. Небо, полное ледяных звёзд, равнодушно глядит прямо в её глаза.

                                          Теперь… уж ничто меня не пугает,

                                          Ни ночь… ни возможность Его отказа,

                                          И давит, всё вокруг заполняя,

                                          Небо… в алмазах…

                         Сердце почти не бьётся больше. В нём слишком много тупой, рвущей в клочья изнутри, боли. Небо везде, даже под ногами, хотя откуда она знает?.. Туда не взглянуть – нет сил…                             

                                      Это… простой и банальный конец…

                                      Непримечательного рассказа.

                                      И лишь нестерпимо ярок венец…

                                     Неба… в алмазах…

- Прости, это слишком высоко, но ты ведь поняла, какая нота?

                  Это голос из-за неба и звёзд, откуда-то с другой планеты.… Наверное, вопрос адресован ей, хотя, как такое может быть? Ведь её больше нет Там… и здесь её тоже скоро не будет, её сердце разорвётся на части, конец уже близко. Она ощущает дыхание смерти – это вступил Данила, это Стас вывел установку из «режима оцепенения», это Лёша сменил застывающе-мерцающие переборы на низкий стон, от которого где-то внутри напряжённо вздрагивает гулкая ледяная пустота, это Сергей увёл арпеджио в недосягаемые высоты и сорвался вниз безжалостными, кричащими о непереносимой боли, ударами аккордов... И звёзды в черной бездне закружились дьявольским калейдоскопом… Свет померк, стало нечем дышать, боль потеряла значение, потому что какое значение может иметь то, из чего состоит мир?.. Или она, наоборот, теперь единственная имеет значение?..

                   А потом всё исчезло, даже боль. Юля в спешке собирает и пытается склеить мелкие осколки того, что пять минут назад было её душой.

                   Резко распахивает покрасневшие от слёз глаза. Хватает ртом воздух. Со странным удивлением смотрит на скучные жёлтые стены и родные лица своих друзей. Всё на месте. Мир не рухнул, за окном шумит московский вечер. Словно настойчивый задорный сквозняк, врываются в её пустое сознание голоса:

- Знаешь, по-моему, вот здесь, в пятой цифре, в самом первом такте, надо сменить гармонию.

- Ты что! Куда ж гармонию менять, это чёткий ми-бемоль, что ты ещё туда воткнёшь?

- Ладно, просто смени ступень. Доминанту вместо тоники. Или лучше я сразу доминант-септ вобью, м?

- А ну, дай посмотреть!

                     Звук клавишных. Несколько раз повторяются два аккорда.

- Да, пожалуй, ты прав. Но у нас с Даней лучше оставить как есть.

- Это даже необходимо. А ну, возьми.

                      Аккорд на клавишных и одновременно гитарный.

- Ох, рвёт! Серёга, красавчик!

- Лёш, ты уверен, что я в пятой цифре должен вступить в начало такта? А что если я немного запоздаю и сразу тарелками?

- Надо будет попробовать. Дань, у тебя что-нибудь есть?

- Да, пара вопросов, но это уже по ходу надо смотреть.

- Юль, ты чего молчишь?

- Меня всё устраивает. Только сам её больше не пой.

- Что, так кошмарно пою?

- Нет. Просто, когда я сама пою, я не так остро боль ощущаю. А если я её ещё раз услышу со стороны, то останется пойти и застрелиться. Потом, когда поработаем над ней как следует, выбьем из сердца репетициями да прогонами по цифрам, тогда смогу слушать запись. А пока нет. И слава богу, что необходимости такой нет.

- Ну, значит вставай, бери микрофон. Текст помнишь?

- Обижаешь! Мой же текст.

- Ну и хорошо. Начнём. Ага?

                   *Начнём, Лёшенька, препарировать убийственную песню, чтобы навсегда изгнать её из души. Откуда столько боли? Где ты её только взял? Всё, сегодня ты нарвался на разговор, устала я строить догадки. Всё мне расскажешь, как на духу. Что да как, да почему у тебя сердце так болит. А сейчас начнём.*

                    По пустым коридорам консерватории гуляют звуки. Гитарные переборы, звон тарелок, грустные вздохи клавишных и женский голос, полный невыразимой печали. Вечерами здесь репетирует молодая рок-группа. «Небо стеной».                                                          

-Леха, чай будешь?

- А есть?

- Есть.

- Я имею в виду, приготовишь?

- Ну, приготовлю, конечно, разве я могу тебе отказать?

Юля идет в кухню. Слышится звук нажатой кнопки, следом медленно разгоняясь, звук шипящей воды, кнопка отбивается, журчит вода, сыпется сахар и, наконец, Юлин крик:

- Леха, чай готов.

Леша приходит на кухню. На столе печенье, в двух кружках чай.

Юля сидит, оперевшись о стену, смотрит на Лешу задумчиво, с улыбкой.

- Присаживайся, друг мой. Не буду долго ходить вокруг темы. Я просто сегодня офигела. И теперь меня интересует вопрос – как ты научился писать такую музыку? Кто тебя научил? Чьи это мысли? Чьи переживания? Чья боль?

*Боль? Я сказала «боль» в отношении Леши?*

- Все мое.

- Не верю.

- Отчего же?

- Я, конечно, понимаю, что ты на самом деле не такой балагур и весельчак, как кажется на первый взгляд, но ты не можешь так страдать. Это чересчур для тебя. Прости, конечно.

Леша усмехается, откидывается на спинку стула и делает глоток из кружки.

- Вкусный чай. Как раз как я люблю. В меру сахара, в меру заварки, в меру горячий. Что ты хотела бы узнать этим чаем?

Юля смущается, но, не удивляясь Лешиной проницательности, прямо отвечает:

- Я хотела бы узнать, как у тебя это получилось? Удача? Неожиданно с неба свалилось?

- Если бы ты была первая, я бы огорчился и расстроился, что ты могла так обо мне подумать. Но, не обижайся, я знаю, что никто и представить теперь не может, отчего у меня получается такая музыка.

- Я вся внимание.

Леша еще раз откидывается на спинку стула, делает большой глоток чая, хитро-задумчиво смотрит на Юлю.

*Бедная девочка. Сама захотела. Я знал, что они все равно рано или поздно об этом узнают. Что ж. Тогда ты будешь первая. Слушай.*

- Хорошо, слушай. Ты ж знаешь, что я из Тагана. Ну, я с детства жил в самом бандитском районе города. Родители у меня обычные работяги. Не слишком интеллигентные, но вполне сознательные и образованные люди, чтобы успеть еще до моего рождения понять, что меня нужно с малых лет оградить от этой жизни. Поэтому когда я родился, рядом со мной посадили бабушку, которой строго-настрого запретили всяческие детские садики и дворы. Я сидел дома или ездил с родителями куда-нибудь в центр города или на базу.  Не сказать, что я был прямо-таки замкнутым и забитым ребенком, просто я с детства дружил с детьми из приличных семей. Одна из таких жила в нашем доме. Двумя этажами выше меня. С Димкиными родителями мои дружили еще со своего детства, и когда пришло время в той семье рожать, моя мамка уже произвела меня. В общем, нас с Димкой воспитывали одинаково. Мы были ровесниками, с одинаковыми жизненными ценностями, позициями и даже увлечениями. Лет в 11 мы увлеклись астрономией. Я когда в школу пошел, понял вдруг, что из района никого не знаю. А школа-то районная. Знаешь, я с детства был амбициозен. Спокоен, но наступить на себя не давал. Оказывается, из-за того, что я не выходил во двор гулять с мальчишками, меня признали надменным. И озлобились. С Димой произошло то же. Мы попали с ним в один класс. И вдвоем создавали оппозицию всем. Сначала пытались это дело кулаками решить, но толком ничего не вышло. Избить нас им, конечно, не удавалось, но и мы не могли их победить. В итоге решили просто игнорировать. А те, пока мелкие были, тоже не особенно в себе силу чувствовали. Прожили мы так до 16 лет. Была весна. Мы заканчивали десятый класс. Шли вечером с Димкой домой. Как раз с астрономических наблюдений. Болтали. Было часов 9 – не очень поздно. Тем более, что мы как раз позвонили родителям, что уже возвращаемся. Разговаривал я, попросил маму передать Диминым родителям, что скоро будем. В наш двор нельзя войти, не пройдя через подворотню. Мы как раз направились к ней. Там как всегда ошивались ублюдки из параллельного класса. Как всегда пили. Видать, они уже хорошенько приняли к моменту нашего прохода через подворотню.

- Э, голуби, а у вас закурить не найдется?

Я сказал: «Нет» Дима промолчал. Ублюдку показалось мало:

- Ты че, дерзишь? Ты дерзишь мне, парень? Ты, очкарик е*аный. Ты, х*есос. А ну иди сюда.

Мы шаг не ускоряли, шли так же спокойно. Мы их не провоцировали. Кстати, я ведь не рассказал тебе про Диму. Представь себе высокого брюнета с густыми волосами. Настолько густыми, что их даже приходилось специально редить в парикмахерской. Длинные волосы он не носил. У него было проколото одно ухо в двух местах, и он носил в одной дырке кольцо, в другой «Л» - Лиса, его девушка Алиса. Она жила в центре, фиг знает, как они познакомились. Но это было очень серьезно и очень красиво. Я завидовал, хотя всегда по-дружески. Одевался он всегда стильно. Ну, мы с ним очень похожи. Но главное – зрение у него было не очень испорчено¸ но он следил за этим и носил тонкие изящные очки. Ублюдок решил, что наше поведение наиболее красноречиво посылает его в задницу и понял, что должен отомстить за поруганную честь. То же решили и его друганы. Мы уже почти вышли из подворотни, как они догнали нас и повалили на землю. Били чем придется: ногами в заляпанных грязью ботинках, а потом и в нашей крови. Их было семеро. Мы просто не успели сориентироваться. Били дубинками, которые всегда носили с собой. Какими-то найденными здесь же камнями. Один ублюдок сгонял на ближайшую свалку и притащил небольшую медную трубу. Я услышал звон стекла и понял, что Диме дали по лицу. Хотя я потом долго пытался понять, как мне удалось сделать тогда хотя бы какое-то умозаключение – я не просто был как в огне, я горел в лаве, а в меня продолжали втыкать раскаленные вилы. Ублюдок с трубой подошел ко мне и, размахнувшись, заехал ею в висок. Я вырубился сразу. Когда очнулся, было темно и тихо. Сначала меня поразила темнота. Потом тишина. Потом звуки шагов, проходящих мимо людей. Проходя мимо меня, они ускоряли шаг. В этот момент я все понял. Встал, подошел к Диме….. то есть к телу….. Вытащил из его груди медную трубу, положил рядом, поднял его на руки. Я знал, где находится ближайшая поликлиника, и шел туда. Я шел, а моя рубашка все больше пропитывалась кровью из груди Димки. Дойдя до больницы, я вошел в приемную и позвал врача. Толстая тетка с бутербродом в руке вышла сказать мне, что доктор занят, но вся позеленела и попросила подождать. Из коридора неслись ее истеричные выкрики, потом, судя по звуку, ее стошнило, и она побежала дальше. Через пару минут, пока я изучал плакат: «Как не заразиться СПИДом», держа Диму на руках, пришли санитары, забрали его, и я тут же потерял сознание снова. Потом меня долго лечили. Дяди, тети, идиотские таблетки, мама в шоке, папа в шоке. Школу я закончил, видимо, из жалости. Я целый год там даже не появлялся, потом получил аттестат с тройками и четверками от особенно участливых учителей. Не знаю, что там с этими ублюдками сделали, я не интересовался. Милиция приходила, но мама сказала, что не даст допрашивать сына, и выставила их вон. Когда я сказал, что хочу поступать в консерву, то возражений не было. Более того, я ведь давно клево играл на гитаре, и мама была рада, что я наконец уеду из этого райончика. У родителей не было денег, чтобы переехать в другой, а содержать меня в Ростове хоть частично деньги были. Ты не думай, Таганрог отличный город. Но это в центре и днем. А вечером, да еще в бандитском районе… Такое в любом городе России есть. Я не дрожу, когда приезжаю туда, просто ненавижу и все. Хотя я совсем немного раз там был за это время. Знаешь, я ведь очень долго не мог простить себе того, что тогда потерял сознание. Они ведь решили, что убили меня, и всемером накинулись на Диму. Я по большому счету струсил в тот момент, когда терял сознание. Так я поначалу, но очень долго, думал. Однажды ко мне пришла Алиса. От красивой девушки не осталось ничего. Я думаю, что у нее вообще больше не было шансов хоть когда-нибудь стать вновь красивой. Мы болтали, пили чай. Ни слова о Диме и том вечере. Но напоследок она сказала мне не свое обычное «До свидания», а «Прощай». Мать долго от меня это скрывала, но я понял уже в тот момент – конечно, она покончила с собой, когда еще и часа не прошло после нашей встречи. Есть еще вопросы, откуда такая музыка?

      Юля молчит, вжавшись в стену. Она смотрит на Лешу, как на дьявола, сидящего перед ней. Он рассказывает ей об этом, как об истории прочитанной в газете. Плакать она не может. Не может говорить. Если бы в руках ее была кружка, то она бы уже давно разлетелась на части, будучи раздавленной. Все, что она может сказать в итоге……..

- Боже мой……………….Леша………….

- Так, вот только не надо мне этих концов света. Сама видишь, я говорю об этом спокойно. Когда меня лечили, то довели до того, что я вообще ничего больше не чувствую. Это для меня только факт, статистика. С тех пор я стал думать, почему столько разговоров, что жизнь высшая ценность, если люди ее вовсе не ценят? Вокруг меня ее с легкостью дарили и отнимали. У меня во дворе, в школе и классе были девочки, которые отдавались куче парней, потом рожали детей или делали аборты в одной и той же подворотне. И детей своих они оставляли в той же самой подворотне. Повезет – заберет скорая в детдом. Сдохнешь через год. Не повезет - сдохнешь почти сразу. Я слышал крики умирающих младенцев. И тогда я стал ценить момент жизни, а не факт ее наличия. По-моему это логичнее. Ну? Думаешь, что я циник? Нет. Я просто сгоревший изнутри человек. Ну, не все сгорело. Но ценность, касающаяся жизни погибла в адском огне. Отсюда и боль…… Юль, не думай об этом. Я же не думаю, и ты не парься.

-……………………………………………………………………………..................Пожалуйста…………………………У меня одна только просьба…………………….если в ближайшее время что-нибудь напишешь, не играй это мне……………….Хорошо? Хотя бы некоторое время…………….

- Хорошо. Как скажешь. И постарайся это как можно быстрее пережить………..

Леша встает, берет Юлину остывшую кружку и делает ей новый чай, треплет по голове и выходит из кухни. Юля берет в руки горячую кружку, смотрит в московское окно на московскую ночь, закидывает голову назад и беззвучно рыдает. Кружка жжет руки, а ночь удивительным образом подпевает любым ее эмоциям. Стучит колесами поездов метро, шумит машинами на МКАДе, аплодирует дверьми в домах и приемных. И это тоже музыка. И тоже музыка боли. Общей боли. И твоей.