помнится, когда-то мы были вместе. этот промежуток времени остался на моей шее черным шелковым лоскутом, который переодически сдавливает белое горло. Это нестерпимо. Так что запасайся песком, смолой и огнем. Моя война начинается каждый раз, когда память рождается снова. и слова, оброненные много-много-много раньше, наваливаются острыми локтями мне на виски и заламывают мне руки за спину и бьют острыми носками сапогов под колено.
Тогда бы я скинула тебя с крыши. Не жалея и не задумываясь. А теперь высшим благом было бы прыгнуть вслед за тобой. Мои мысли витают под облаками, лаская в пухлых ручках осиновые луки с калиновыми стрелами. Иногда спускаются и шепчут мне *возьми его за руку. Шагните вниз вместе. Возьми его... Вместе...* И тогда я начинаю плакать. Корчась, ломая тело пополам и сминая его об углы кроватей-диванов-столов-табуреток, ползу через пространства комнат, желая найти в них хоть кусочек тебя. Хоть лоскуток кожи, хоть пятно крови, хоть капельку спермы, хоть волосок, хоть рисничку... Я унижаю себя все выше и выше, все виртуозней и виртуозней делаю себе больно, делаю себе плохо, пока не видит Никто, но слышат Все. Пока ты далеко и готовишься шагнуть с крыши с кем-то еще. С кое-кем еще. С ней, дада, с ней.
Я устала говорить о ней. Меня тошнит образами ее безупречной красоты и идеального тела. Я бы искромсала его плетью и бритвой. Давила бы веревками до кровоподтеков, загоняла бы под трапецевидные, чистые ногти ржавые иглы. Сшила бы губы шелковой нитью - она режет кожу, она очень крепка. Заколола бы веки булавками. Пока она будет корчится на заранее растеленной по полу пищевой пленке, я сварю на кухне ароматный травяной чай замляника, мята, бергамот + чуть-чуть апельсиновой эсенции] и сильный соляной раствор. Вернусь к нашей с тобой красавице. Пну ее под ребра. Потом опущусь рядом, поставлю кастрюлю с горячим варевом над ее безупречно рыжей головой, достану из нагрудного кармана маникюрные ножнички. Аккуратно и нежно разрежу шелковую нить. Она уже пыталась освободить от нее свои пухленькие розовые губки - кое-где нить порвала мякоть кожи и висела бирюзово-коричневой полосой. остальные я срезала. Нежно вытащила из дырочек и ошметков губ. Вместо ротика-баньтика получилась кровавая бахрома, разъехавшаяся на половину лица.
- не красиво, милочка... Надо исправить.
И маникюрными ножничками начну подравнивать ее губы. Она будет кричать, честно. Будет вопить и вертеться, извиваться. Тогда я разозлюсь,- ведь она мешает мне делать ее лучше!- и оболью ее корчащаеся тело соляным раствором.
На несколько секунд она замрет. Потом изогнется такой дугой, что померещиться - вот-вот сломается в позвоночнике. Раскроет обезображенный ротик в немом вопле. Соль с водой попала ей в горло - она не может кричать, лишь задыхается. От страха смерти и непроходящей боли она начнет размахивать безупречно длинными руками и ногами. Заденет липкой ладонью мою белоснежную блузку. Кровь я оставлю. Покажу потом тебе, а ты возгордишься мной. Если не умрешь тут же от горя и отвращения. Но я не позволю тебе умереть, верь... Я спокойно буду смотреть на ее агонию, попивая ароматный травяной чай с земляникой, мятой, бергамотом и капелькой апельсиновой эсенции. Что делать с этой сукчой дальше, я подумаю завтра. А пока пойду спать и видеть махровые сны про мишек Гамми. Спокойной ночи.











не нужно над этим думать.