Это цитата сообщения Йелла_охуелла Оригинальное сообщение

Юлия Кристева - Смерть в Византии

[207x335]
Детектив, вообще, жанр массовый, и возник он как массовый жанр, и стесняться этого нисколько не стоит. Те, кто хотят, употребляют Достоевского на завтрак, обед и ужин, и пусть их, а детектив – это логическая игра, возникшая из интереса к громкому и сиюминутному. Тут непременно должно быть убийство, и как говаривала Ариадна Оливер: «Как только я чувствую, что становится скучновато, то подбавляю парочку трупов». В смысле – лучше двух убийств могут быть только два убийства и громкая кража. Разумеется, из любого производственного жанра можно сделать черти что, но только тогда это уже и будет черти что, каким бы детективом это черти что не называли. Интеллектуальным, эротическим, эротико-интеллектуальным, филологическим, историческим и прочим – ическим, а все ж если там нет трех трупов и жутко умного полицейского со стальным взглядом и трубкой в зубах, то это уже, простите, то самое черти что.
Дэн Браун сам по себе был хорош. Как бы ни удобряла его огород широкая общественность, Браун все же мастер интриги и плевать, что он там думает по поводу святого Грааля. Понятно же, что чушь несет, но это как в «Войне и мире» - про войну можно пролистать, в конце-то концов. Интриге и трупам это не мешает.




Плохо то, что Браун породил брауновское движение - все эти бесчисленные толпы писателей – копателей, которые принялись рожать по сто тыщ книжек в год, зачав их все от старика да Винчи и Моны его Лизы. И еще бесчисленные толпы писателей, которые, провозгласив себя анти-брауновским движением, принялись зачинать от всего, что еще не было посмертно потревожено, начиная со старика Саксона Грамматика и заканчивая черным квадратом, который, конечно же, не самый простой черный квадрат, а завещание, написанное радиоактивными анализами Малевича. Как, вы не знали?..
Но хуже всего то, что роман Юлии Кристевой «Смерть в Византии» - это не первое и не второе. Разумеется, сама Кристева, как и положено, заявила анафему Брауну, но зачинать очередной великий роман современности стала, почти как Зевс, сама от себя. Вы знаете, каждый филолог, если только он хотя бы чуть-чуть филолог, а не зашел немножко поучиться на дипломированную жену с хорошими манерами, так вот, каждый филолог мечтает стать писателем. Даже я, что и греха таить, жду того момента, когда у меня будет достаточно денег, чтобы уехать на Иваньковское водохранилище и написать там семейную сагу про украденные подвески, дядю-говнофермера, куриный скелет как лейтмотив семейной жизни и роль народного образования и мужчин по имени Анатолий в жизни нашего рода. К сожалению, не все филологи ограничиваются одними мечтами. В случае с Кристевой ее писательский порыв не умер после тонны опубликованных монографий, статей и трудов. Уж не знаю, в чем тут дело – в некой графической дисфункции или естественном позыве сделать Дэна Брауна, но Кристева разродилась детективом.
Более всего в этом произведении мне понравились люди, которые писали аннотацию. Я всегда думала, что самый удачный образец залихватского вранья – это моя библиография к диплому, ан нет, люди – аннотаторы обошли меня еще в первом заезде. В книге нет детектива, нет расследования, нет даже приличного убийства – мы с первых страниц как-то вяло натыкаемся на восемь трупов, но никаких вам картинок и разговоров. Роман похож на сандвич с сомнительной начинкой – сверху вроде трупы, вроде есть убийца, есть даже инспектор со стальным взглядом, но это все длится ровно семьдесят страниц. А потом в романе появляется Стефани Делакур с ее монологом «за жизнь» на двести страниц, и если вы надеетесь, что этот монолог на жизнь как-то связан с интригой и расследованием, то вы глубоко заблуждаетесь. Делакур, по задумке Кристевой, милая пародия на саму Кристеву. Вышел, увы, шаржевый автопортрет, библейский келарь, бубнящий – масла столько-то кувшинов, муки столько-то тюков. Двести страниц Кристева разговаривает с читателем обо всем, что уже сказала раньше, но в сугубо научной форме. Об андрогинности, языке как единственном средстве самоидентификации, положении женщины, современной политической ситуации, Византии и Санта-Барбаре как аллегориях различных жизненных укладов. Увы, это неинтересно. Честно – совершенно неинтересно. Одно дело, скажем, писать научную работу по интертекстуальности. Тогда, через не хочу, исключительно из профессиональных интересов, все это можно съесть. Правда, любой филолог все это уже ел курсе на четвертом, особенно если слушал курс по зарубежной критике. Другое дело – засовывать «пламенную речь» в середину книги, на которой крупными буквами написано «детектив» с завиральной аннотацией, да еще и прикрывать это некими восемью трупами и воннегутовскими играми с медийным материалом. Любой нормальный читатель будет скучать. И это в порядке вещей, понимаете? Хорошо, если вам под видом хот-дога продадут, скажем, устриц – это хотя бы считается деликатесом, ну и пускай, что они пищат в желудке. Хуже, когда вам под видом хот-дога продают пустую булочку, уверяя, что это-то вот самый настоящий хот-дог, а если вы его не чувствуете, то это проблемы у вас.
Увы, господа, король голый. Хот-дог без сосиски. «Смерть в Византии» - скучнейший симулякр. Безусловно, это сейчас модно, беда лишь в том, что Кристева несколько не рассчитала границ симулякризации своего творения. Признаться в конце – да, это я вам вот написала нечитабельный детектив, вот такая я вся белая и загадочная – это уже даже не смешно. Даже Пелевин гораздо вежливее издевается над читателями. Впрочем, тут дела обстоят еще хуже: Кристева уверена, что сказала Слово и ждет похвал. Ее и похвалили. Прочие кукухи и петушки. И все это было бы не так грустно, если бы не братание с массовым жанром, который, как я уже сказала, игра в сиюминутность. И этой сиюминутности не нужно стыдиться. Лучше молча зарабатывать деньги, чем гадать, а не пернула ли ты, часом, в вечность. Особенно после того, как ты в этой вечности и останешься.

Настроение сейчас - это пост для мамы, которая жалуется, что я мало пишу