Сосай Масутацу Ояма три года прожил в горах. Он мечтал стать великим воином и хотел, чтоб никто ему не мешал колошматить камни. Об камни он планировал развить дух и тощее Сосайское тело.
В горах холодно и голодно. К тому ж валуны оказались более твёрдой субстанцией, чем представлялось с дивана.
Он спустился с гор злой, как пенсионерская болонка. По дороге встретил телёнка и вместо чтоб там поздороваться - с правой засандалил в лоб – бычий сын с испуга сел на задницу.
Тут все решили, что сенсей Ояма навострился кулаком в лоб коров опрокидывать.
Ну понятно, нет такого великого воина, который счёл бы свой лоб крепче бычьего. И все признали Ояму самым великим – лишь бы сберечь самурайские мозги от сотрясений.
Сосай Масутацу Ояма был рад: ибо главное умение каратиста, - писал он потом в мемуарах, - не довести дело до рукоприкладства.

Мой дед, Гаврила Степанович Корж, тоже не умел кулаком в лоб скотов сражать. Он вообще не стремился оббивать костяшки о твёрдое и бугристое.
Если бык не слушался, дед тюкал его в мягкий глаз, хватал за рога и каким-то хитрым рывком опрокидывал копытами вверх. Не то, чтоб дед отдавал предпочтение джиу-джитсу в ущерб киокущинкай... Просто злой был как чОрт. Все его боялись, даже осы. Дед ловил их руками и давил, а они - терпели. Из страха и уважения. Самых честных правил был дед. Он всех уважать себя заставил, только кошки не поддавались. Извечный кошачий нигилизм деда раздражал.
Любил он только меня и ласточек. Про меня в другой раз, а с ласточками вот что: кошки тоже любили ласточек. Всей душой. Может вы не знаете, но кошачья душа растёт не из сердца, как у приматов, а из желудка. Поэтому иногда случались аварии. Не от голода, а от любви одной.
Оставшиеся в живых ласточки жаловались деду, он выбегал, находил лапки-крючочки и произноил загадочную фразу:
- От же ж биссоваа невирря!

А я уже говорил, что дед был злючий. Он молотил фашистов все пять лет войны, и даже фашисты деда не смогли победить. Гаврила Корж, кубанский казак и майор-миномётчик вернулся домой неудовлетворённым. Фашисты кончились, а педагогические амбиции остались.
Дома подсобралось хозяйство: три коровы, индюки, гуси, семь дочек, куры и кубинские почему-то утки. Времени на эволюцонное развитие этических норм у кошек сильно не хватало.
Поэтому, не досчитавшись ласточки, ГаврилСтепаныч хватал первую попавшуюся кошку за хвост, раскручивал над головой (летящая по кругу кошка не царапается) и со словами «не ишь ласточок» не сильно ударял об угол.
Немногословный был дед. Но очень убедительный.
После этого примерно год ласточки могли плясать на кошачиьх головах пассадобль и все кошки квартала только улыбались.

Я, в принципе, весь в деда. Особенно - лысиной похож.