Никас САФРОНОВ современный «возрожденец»


Будучи как-то в мастерской Никаса Сафронова, я автоматичес-ки несколько часов отмечал жесты, энергетику художника, в том числе и в общении его с многочисленными заказчиками и поклонниками. Ещё в период первоначального знакомства с ним чувствовал, что где-то уже видел, изучал, был подвергнут магнетическому притяжению личности, втянут в круг действий человека или его фантома, внешне и энергетически похожего на Никаса как две капли воды. И вот, будучи не в ладах с его мобильником, я попросил Никаса набрать телефонный номер. И, о чудо! Я увидел непроизвольный жест Никаса: левой рукой он оперся на колено и стал правой рукой набирать требуемые цифры телефона. Борода его решительно выдвинулась вперед, взгляд темно-карих глаз сконцентрировался… И я вспомнил папский дворец Ватикана, апартаменты Борджа (в нынешних итальянских каталогах этого названия нет)1 , фрески Пинтуриккьо, его «Спор Святой Екатерины с императором Максимилианом», где в позе Никаса сидит император, написанный со знаменитого Цезаря – Чезаре Борджа, неукротимого сына Римского Папы Александра VI. К слову, Св. Екатерина Пинтуриккьо – самый достоверный образ сестры Чезаре, тоже знаменитой – Лукреции Борджа.
Несмотря на поразительное внешнее сходство Чезаре Борджо и Никаса Сафронова, адекватность их энергетических ресурсов, удивительное обаяние, перед которым трудно устоять не только «слабому полу», но и закалённым жизненным опытом зрелым мужчинам, это два разнонаправленных эмоционально-интеллектуальных субъекта. Чезаре исключительно приспособлен к политическим интригам, с логическим типом мышления, обусловленного работой левой корочки головного мозга, которое напоминает ЭВМ. Это типичный политик-робот, который действует, как бездушная машина, нацеленная на конечный результат. Если политическая фигура мешает её планам, является неким препятствием, то она устраняется. И в этом кратчайший путь политической робототехники к намеченной цели. Так, Никколо Макиавелли подпал под обаяние Чезаре с осени 1502 года, находясь в его ставке с флорентийским посольством, которое предпринимало дипломатические ходы в то время, когда герцог Романьи – титул, только что полученный Чезаре от отца, — уже вступил на флорентийскую землю. Годом раньше в качестве военного инженера к Чезаре подрядился и Леонардо да Винчи.
Восхищенный Цезарем Макиавелли писал Синьории, что «герцог так смел, что самое большое дело кажется ему легким. Стремясь к славе и новым владениям, он не даёт себе отдыха, не ведает усталости, не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услышать о его отъезде из другого. Он пользуется расположением своих солдат и умеет собрать вокруг себя лучших людей Италии. Кроме того, ему постоянно везёт. Всё это вместе взятое делает герцога победоносным и страшным». У Чезаре была и очевидная сверхзадача: из большого количества зачастую противоборствующих мелких (и не очень) государств, княжеств, графств и иных владений на Аппенинском полуострове создать Единую Италию. Могучее государство, которое не позволило бы себя терзать ни императору Священной Римской империи германской нации, ни французскому королю. И не вина Чезаре, что внутренние центробежные устремления у итальянцев оказались сильнее. Чезаре проиграл, несмотря на титанические усилия истинного «возрожденца» со всеми его талантами и незаурядной энергией. В 1503 году умер его отец – Папа Александр VI, а в 1507 году погиб сам Чезаре Борджа, прожив жизнь кондотьера – 32 года…
А вот двойник его внешнего облика и энергетической начинки – художник Никас Сафронов, сегодня, 8 апреля 2005 года, отмечает 49-ю годовщину свой жизни, написав более тысячи картин, из которых около семисот находятся в публичных собраниях крупнейших музеев мира и многочисленных частных коллекциях как за рубежом, так и у нас (например, в первоклассном собрании К., имеющем мировой уровень).
Живописная манера Никаса Сафронова вызывает у меня воодушевление, ностальгию по юношеским порывам, когда тебе кажется, что ты можешь всё, любой существующий стиль и жанр живописи тебе «по плечу» – от кубизма, пуантилизма и сюрра до академического пейзажа в манере Клевера и Айвазовского, от сосредоточенной и углублённой иконописи до парадного портрета.
Когда-то, за несколько лет до рождения Никаса, я вместе с Ильей Глазуновым (с разницей, кажется, в полтора года) поступил в Ленинградскую академию художеств (тогда называемую Художественным институтом имени И. Е. Репина). Однако другая моя страсть – атомная энергия (и возможность пропитания) победила: на радиохимическом отделении Ленгосуниверситета давали тогда (по указанию Л. П. Берия) повышенную (в 3 раза) стипендию по сравнению с общеобразовательным химическим факультетом и 24 талона на «усиленное питание». Как потом оказалось, эти блага надо было отрабатывать несколько лет с 1-го курса: мы определяли глубину наведённой радиоактивности по выходу радона в образцах почвы, попавшей в зону термоядерного эксперимента со взрывом 50-мегатонной бомбы на Новой Земле...
Но на вечерних курсах в академии я несколько лет учился рисованию и живописному мастерству. И ещё: курсы истории искусств мы проходили непосредственно на семинарах Эрмитажа. Наверно, на каких-то занятиях встречал я красивого парня с каштановыми кудрями – Илью Глазунова, усердно работающего над заданными штудиями.
Несмотря на успехи в живописи, я понял, что художником быть не хочу, а желаю всей душой проникать в творческие «кухни» великих мастеров, изнутри изучать исторические эпохи Ренессанса и Золотого века живописи. И, действительно, с успехом копировал Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Джорджоне и далее, Веласкеса, Ван-Дейка и начинал работать над картиной Рубенса, но её пока не завершил...
Мы с Никасом учились у одних и тех же великих мастеров. И в этом, очевидно, наше творческое родство, хотя Никас написал тысячу первоклассных картин, а я едва ли более десяти. Однако благородный Никас меня успокоил: «А вот Леонардо да Винчи написал всего двенадцать картин».
И всё-таки Никас обладает каким-то творческим секретом, который я пока не разгадал. В его живописи есть тайна, которая ускользает от моего понимания, хотя я часами вглядываюсь в подаренную мне Никасом картину «Воспоминание о Ван Гоге». Сквозь белую, молочную пелену тумана с трудом просматривается вангоговская «Церковь в Овере» (1890 г.). Я утверждаю, что вместо этой церквушки можно было дать любое строение тем более, что оно едва просматривается. Ван Гогом здесь не «пахнет», и ничего нельзя Ван Гогом объяснить: здесь только Никас Сафронов со своей тайной, а имя Ван Гога стоит по наивности, и можно поставить другое громкое имя.
Еще со школьных лет Никас неплохо рисовал, а проницательный преподаватель Ростовского художественного училища Василий Петрович посчитал Никаса талантливым парнем вопреки мнению комиссии, которой Никас показался несерьезным и легкомысленным человеком, а его работы ужасными и непонятными. Разве нам из нашего прошлого не помнятся такие комиссии? Бал в них правили месткомовские бабы, главным профессиональным занятием которых было распределение уценённых ковров и предоставление льготных санаторных путевок, каковые загадочным образом попадали к ним же в руки. И ездили они на отдых за наш счёт не только сами, но вывозили отдыхать свои семейства. У каждого порядочного человека подобные несправедливости, к сожалению, создавали негативный фон тогдашнему социальному строю, который подобными людишками ?а деле подрывался. А ведь если сравнивать по существу, всерьёз, то теоретически выводы социализма совпадают или адекватны заповедям христианских теологов.
Вернёмся к нашему современному двойнику «возрожденца» Чезаре, тоже «возрожденцу» – Никасу Сафронову, создавшему за пятнадцать-двадцать лет свыше тысячи талантливых картин, среди которых есть подлинные шедевры под стать лишь «Титану Возрождения». Моя любимая картина Никаса – шедевр необыкновенный – «Древо истории живописи, Путаный сон в XV в.». Автор словно камуфлирует свой, по-детски чистый взгляд восхищённого ребёнка перед волшебством метаморфоз живописи XV в., гениально созидавшей культурно-цивилизационный прорыв, по недоразумению называемый Возрождением (см. «Слово», №35, 2004).
Сказочное дерево-девушка и маленькие деловитые человечки, занятые подобно работящим гномикам или троллям своей немудреной работой, рождают шедевр…
От картины к картине развивается тема маленьких сказочных человечков, которые не только трудятся, но и играют, катаются на карусели, органично вовлекают бабушку Никаса с её внутренним вниманием к делам и заботам этих маленьких человечков. Незамысловатый сюжет «Воспоминания моей бабушки о карусели истории», несмотря на серьезное название картины, продолжает сказочную тематическую идею-волну, обретающую подлинное сказочное направление творчества, превращая его в постоянное течение, захватившее автора и постепенно создающее вокруг него, да и в нём самом сказочную реальность.
Никасу прощаешь и «нежное кощунство» в наплыве двух образов прекрасных женщин из разных эпох, а именно маленькую голую фигурку, закрывшую своей нижней частью левый глаз роскошной красавицы. Это – совсем не беда…
В картине «Америка» чувствуется «северный наплыв Рокуэлла Кента» на фоне Нью-Йорка, но маленькие человечки со своими делами опять уносят нас в сказку…
Никасу почти безошибочно удаётся вжиться в манеру художника, стиль которого заинтересовал его в данный момент. Однако едва ли целесообразно воспроизведение сюрреалистических произведений в стиле Дали, который дрожал всю жизнь, что он не разбогатеет, не станет великим, и, ухватившись, как за спасительный якорь, за русскую бабу Галю, выпустил из человека всю дрянь, которая в нём содержится. Дали в этом смысле едва ли сможет быть «переплюнут». Поэтому, повторяю, воспроизведение картин в стиле Дали будет всегда эпигонством. На это не стоит тратить время и энергию, ибо это будет украдено от собственной гениальности, от созидания сказочного мира, который в наше непростое время дорогого стоит.
Подчеркну ещё, что сказочная волна, тонко поданная Никасом, вошла даже в его парадные портреты, ибо это сказки уже особого рода.
Портрет красивого Путина только бы выиграл, если бы в нём фигурировали маленькие, известные нам, человечки. Это талантливая сказка про президента, что-то в этом роде писал когда-то Пушкин... Всякий, знакомый с творчеством Никаса Сафронова, поймёт, что во всех его парадных портретах живут и играют, хотя и виртуально, сказочные человечки…
Но вот «Портрет отца» – это не сказка. Это уже попытка проникнуть внутрь образа так же, как в случае «Портрета Софи Лорен». Следует обратить внимание на технику отцовского портрета. Сначала идет линия, как в римско-флорентийской школе Ренессанса (Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело, Пинтуриккьо и др.). Второй и третий слой – штрих, приближающийся к венецианской школе и барокко…
«Художник от рождения», Никас Сафронов обладает, конечно, художественным мышлением, т. е. мыслит образами – правой корочкой головного мозга, чем радикально отличается от своего двойника Чезаре, жившего ровно пятьсот лет назад. Образное мышление – это не второсортный ум. Оно позволяет методом энергоинформационных подбарьерных переходов, происходящих в подкорковой части мозга (в подсознании) и могущих, вероятно, открывать энергоинформационные поля Космоса (или Высшего разума) и, таким образом, выдавать открытия или откровения, опережающие время. В такой связке образное мышление придаёт этим сигналам понятную для человека форму и позволяет достичь решения задачи скорее, нежели путём логических умозаключений. Стройная математическая формула, выработанная в уютном кабинете и определяющая нам «счастливую жизнь», может не учитывать влияния иных факторов — тех, что происходят за окном, за стенами уютного кабинета с компьютером и электронной почтой и изменяют жизнь по формуле «полностью до наоборот».
Образное мышление – могучий инструмент. Однако в познании истины он может оказаться недостаточным, как это случилось с Дюрером, который, исчерпав ресурсы своего образного мышления (правой корочки головного мозга), принялся с большим усердием изучать математику. Под «исчерпанием образных ресурсов» надо понимать, что Дюрер, вероятно, подошёл своим мышлением художника к бесконечной бездне предстоящего перед человеком познания. Так, дойдя до линии горизонта образным мышлением и познав находящуюся на ней загадку, человек видит новый горизонт и новые загадки. И так – до бесконечности. Заботясь о хлебе насущном, Дюрер, явно стремясь попасть в поле зрения императора Максимилиана I и украсив императорский молитвенник своими рисунками, затем в течение трёх лет трудился над колоссальной гравюрой 1515 года (3,5 х 3 м). Тогда он и познакомился с императорским астрологом и математиком Иоганном Стабием, с помощью которого пытался углубить свои знания математики. То есть Дюрер стремился подключить логический аппарат мышления (левую корочку мозга) к решению той же задачи познания истины. Как следует из работ Дюрера последних лет, логический или математический путь познания показал ему, вероятно, что истина лежит на конгениальном пересечении двух параллельных путей познания: логического и образного. Но мы знаем, что такое пересечение двух параллельных лежит в бесконечности, то есть не в нашем мире, не в нашем измерении. Итак, Дюреру в конце жизни осталась мистика – единственный путь тогдашних, да и нынешних времен, дающий отдушину разуму, цепенеющему перед бездной бесконечности, перед недоступностью конечного познания. Драмой Альбрехта Дюрера стали его наивные попытки ввести в свои работы мистические символы. «Оживить» мистические символы еще никому не удавалось, ибо они служат лишь прикрытием человеческого бессилия перед бездной познания…
Никас – счастливец, он сумел избежать драмы «впадения» в мистическое коловращение. При этом образное мышление Никаса – своеобразный атавизм детства. Детское мышление потому гениально, что оно является образным в чистом виде. Оно не замутнено логическим умствованием, которым ребёнок ещё не владеет. И, конечно, детский незамутненный взгляд не затуманен жизненным опытом. Действительно, и жизненный опыт, и логические построения не дают человеку впоследствии смотреть на мир глазами ребёнка. Всё это приводит изначально гениальную способность видеть абсолютную гармонию и красоту мира к усреднённому и опосредованному постоянными подсказками логического аппарата взгляду обычного, дюжинного человека.
В редких случаях гениальность сохраняется при взрослении человека с помощью таланта и труда при бережном отношении к дару детскости, к той детской наивности, которая способна обозревать и фиксировать изначальную красоту мира. Ребёнок восхищенно рассматривает эффектную окраску шмеля, не зная, что это прекрасное существо может его больно ужалить… В этом состоянии «детскости» мозг человека способен принимать энергетическую информацию напрямую из «кладовой» окружающей нас живой природы. Сущность же этой «кладовой» такова, что она испокон веков непрерывно пополняется энергией и обменивается ею (в том числе ежесекундно биополями каждого из нас), сохраняет ее и всегда по законам диалектики находится в эволюционном движении вперед, в будущее. Возможно и улавливание в любой момент в состоянии «детскости» рождающихся где угодно, порой на огромных расстояниях, энергоинформационных излучений биообъектов о своем состоянии. Равным образом реально предопределение решений задач, предварительно сформулированных в подсознании, — очевидно, при торможении импульсов органов чувств. Художник в этом состоянии линиями и красками изображает гармоническую картину объекта, натуры, которая, вероятно, начинает резонировать с энергоинформационной средой и её «кладовыми», направляя кисть художника… Так, рождается гениальное произведение.
Как-то раз или два я слышал от Никаса, что он – мистик. При этом произнёс он эту сентенцию как-то неуверенно. Возможно, некто из «пишущей братии», крутившийся около модного и успешного художника, эту фразу услышал, а затем «тиснул» в прессе, указав читателям в качестве аргумента на «загадочные» фигурки маленьких человечков на картинах Никаса. Сказочную волну, которая живет в воображении Никаса, создавая ему для себя и своих единомышленников и поклонников свой добрый сказочный мир. И этот мир, в котором воображению удобно расположиться и жить, попытались принизить до какой-то мистики! Простой, добрый, светлый талант с гениальным детским восприятием мира опустить до тривиального понятия можно, приписав Никасу мистику, конечно, самого дешевого разбора. Ибо к серьезному понятию мистики, о чем говорилось выше как о категории с мощным участием логического мышления, которое запрограммировано изначальным творением на бесконечное время, но без волшебства, колдовства и прочей нечисти, Никас как художник отношения не имеет.
Что же касается мистического ширпотреба как стремления к восприятию непостижимых для человеческого разума тайн фантастическим путём некоего озарения, которого пытаются достигнуть различными средствами (экстазом, умерщвлением плоти, необычайным и продолжительным телодвижением и, наконец, наркотиками), то такая мистика – элементарная болезнь. Она угрожает, во-первых, ясному восприятию мира и, во-вторых, физическому здоровью, основам творческого процесса художника. Никасу этого не надо.
Интересно смоделировать ситуацию какого-нибудь ренессансного праздника с участием нашего современного «возрожденца» Никаса, организованного другим «возрожденцем» Чезаре. Например, знаменитого бала каштанов 31 октября 1501 г. в честь Лукреции Борджа по случаю её предстоящей свадьбы с наследником герцога Феррары. Пишущий дневник Бурхард2 , не получивший приглашения, описывает это увеселение с чужих слов:
В нём приняли участие полсотни весёлых девиц, вполне благовоспитанных, из тех, кого называют куртизанками и кто не принадлежит к отребью. После ужина они танцевали вместе со слугами и прочими лицами, там находившимися. Сначала они были в платьях, затем разделись донага. После окончания трапезы находившиеся на столах подсвечники с зажжёнными свечами были переставлены на пол, и между подсвечниками все стали бросать каштаны, которые на четвереньках собирали обнажённые куртизанки. Папа, герцог и Лукреция были там и смотрели. Наконец, были выставлены шёлковые плащи, несколько пар туфель, заколки для волос и другие предметы, которые были обещаны тем, кто быстрее других сможет плотски познать как можно больше вышеупомянутых куртизанок, коих и отделывали здесь же в зале, у всех на виду. Гости, выступавшие в качестве судей, дали призы тем, кого признали победителями.
Находясь в компании своего отца – Папы Александра VI и брата Чезаре, Лукреция, воспитанная отцом, далёким от предрассудков, к тому времени уже дважды побывавшая замужем, не была ни целомудренной, ни ханжой. Как и большинство «возрожденцев», она любила красоту и, вероятно, наслаждалась видом резвящихся прекрасных созданий. Мы знаем, что её современницы – целомудренная Изабелла Гонзага, её будущая золовка, приняла посвящение «Трактата о любви» Эквиолы – сочинения весьма скабрезного; Маргарита Наваррская написала малопристойный «Гептамерон», и все, особенно монахи и монахини, читали в своих кельях новеллы Боккачо. В те времена, начало XVI века, о стыдливости и благопристойности имели свои понятия…
Ну а наш «возрожденец», которого мы виртуально поместили среди участников «бала каштанов», наш Никос наверняка пришел бы с папкой бумаги, итальянским грифелем и делал бы зарисовки особо эффектных моментов. Каждому – своё. Художник во всех случаях остаётся художником и видит красоту глазами, а не руками.
От всей души поздравляем раскрывающийся гений Никаса Сафронова, а ему самому желаем доброго здоровья, удач и человеческого счастья в день его рождения.

Академик РуАН Владислав КОЗЛОВ

http://www.gazeta-slovo.ru/slovo.nsf/327532c068cae...E63CF7B5694AE1C3256FDC003FD247

[500x375]