Последнее интервью MM (перевод и оригинал)
24-07-2007 15:25
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
В июле 1962 года Ричард Меримэн провёл следующее интервью с Мэрилин Монро. Текст ниже демонстрирует только ответы Мэрилин в течение интервью. Оно было опубликовано в очередном выпуске журнала "Лайф" 3 августа 1962 года под заголовком "Мэрилин Монро изливает свою душу"
Иногда, накинув платок и плащ, без макияжа, я выхожу за покупками, а заодно прогуляться или просто взглянуть на прохожих. И, знаете, всегда появляются какие-нибудь подростки, доброжелательные и острые на язык, которые говорят: «Эй, одну минуточку, вы знаете, кто это, мне кажется?!». Они выстраиваются в хвост. И я не против. Я понимаю, им надо просто убедиться, что я реальное существо. У этих ребятишек расцветают лица, они в восторге: «Вот здорово!» – и ждут, не дождутся, когда смогут рассказать о нашей встрече своим дружкам. А какой-нибудь старик скажет: «Постойте, я позову свою жену». Словом, эта встреча меняла все их первоначальные планы на день.
По утрам, стоит мне появиться в дверях, мусорщики, проходящие по 57-й стрит, говорят: «Мэрилин, привет! Как Ваше самочувствие сегодня?». Для меня это честь, и я люблю их за это. А рабочие, когда я прохожу, начинают свистеть. Сначала просто потому, что вот, мол, девушка-блондинка и вроде недурно сложена, а потом восклицают: «О Боже, да это же Мэрилин Монро!». И, вы знаете, в такие минуты как-то радостно, что люди знают, кто ты, радостно, что ты для них что-то значишь.
Не могу объяснить, но я каким-то образом чувствую, что они понимают: я искренна с ними, всегда приветствую их и желаю добра. А они, со своей стороны, думают: «Как здорово, а ведь такое может случиться и со мной».
Но когда ты знаменита, то порой сталкиваешься с людьми и в ином, более остром плане. Ведь слава вызывает зависть. Некоторые думают: кто она, собственно, такая, что она из себя мнит, «эта Мэрилин Монро». Им кажется, что моя известность дает им право подойти и сказать всё, что вздумается, не заботясь о том, что это, быть может, тебя оскорбляет, как будто ты вроде как вещь.
Однажды я искала для покупки дом и остановилась у здания, которое меня заинтересовало. Из дома вышел мужчина и очень вежливо и приветливо сказал: «Минуточку, я хочу, чтобы вы встретились с моей женой». Вот, а она вышла и говорит: «А ну-ка выкатывайтесь с моего порога». Как часто приходится сталкиваться с непонимающими тебя людьми.
Взять хотя бы некоторых актёров или режиссёров. Обычно они не высказывают свое мнение, а торопятся сообщить его в газету – от этого им больше толку. Знаете, если обругают в лицо, это не произведёт большого эффекта. Все, что я могу сказать в ответ: буду рада с вами больше не встречаться. А вот если в газету – это уж от одного побережья до другого и на весь мир. Я не могу понять, почему бы людям не быть немного подобрее друг к другу? Мне не хочется так думать, но боюсь, что в основе этого очень много зависти. Всё, что я могу сделать, это остановиться и сказать себе: «Со мной все в порядке».
Например, вы, наверное, читали, что один актёр сказал: «Поцеловать Мэрилин – все равно, что поцеловать Гитлера». Так вот, я считаю, что это его проблема. Если мне приходится играть с кем-то, кто испытывает ко мне такие чувства, я вынуждена включать своё воображение: «Долой его. Да здравствует моё воображение. Он просто не существует».
Популярность имеет одну особенность: чем значительнее, или, наоборот, чем проще люди, тем больше благоговеют перед тобой. Они не считают себя вправе быть с тобой агрессивными или грубыми. Ты можешь встретить Карла Сандберга, и он будет рад тебя видеть, захочет узнать, как ты поживаешь, и ты ответишь ему тем же. Он никогда не подведёт. Или можешь встретить просто рабочих, которых интересует твоя работа. Стараешься объяснить так, чтобы не разочаровывать и не уверять их, как будто это нечто невозможное. Они смотрят на тебя как на что-то весьма отдалённое от их повседневной жизни. Кажется, это называют областью развлечений или уходом от будничного мира.
Иногда это немного огорчает. Хочется встречаться с людьми как с равными. Приятно быть предметом фантазии людей, но не менее приятно, чтобы тебя признавали такой, какая ты есть в жизни.
Я не рассматриваю себя как вещь, но знаю, что многие относятся ко мне именно так. В том числе одна солидная корпорация – я её не назову. Если в моих словах почувствуют обиду, то это так и есть. Иногда мне кажется, что у меня уйма хороших друзей и вдруг – кто бы мог подумать – я наталкиваюсь совсем на другое. Они сообщают о тебе Бог знает что в прессу, рассказывают своим друзьям разные сплетни – как это обидно.
Конечно, все зависит от того, с кем имеешь дело, но порой меня приглашают, чтобы придать больше блеска какому-нибудь ужину, как музыканта, который что-нибудь пробренчит на рояле после застолья, и я понимаю, что приглашена я, но не как я. Так, нечто вроде антуража.
Когда мне было пять лет – мне кажется, уже тогда я захотела стать актрисой – я обожала играть. Мне не нравился мир вокруг меня, он был довольно мрачным, а мне нравилось играть в «дом», где я создавала свою обстановку, воображала какие-то ситуации, иногда выходящие за «стены» этого «дома», и если ребята были склонны к фантазии, я им внушала: «Представьте, что вы такие-то и такие-то, а я такая-то – разве это не интересно?». И если они говорили: «О, да!», я предлагала: «Ты будешь лошадью, а ты...». Это была игра, точнее игры. И вот, когда я услыхала, что играть – значит быть актрисой, я сказала себе: хочу быть актрисой, чтобы играть. Лишь позже с возрастом я узнала, что же такое актёрская игра, сколь трудной она может оказаться.
Кое-кто из моих приёмных родителей, чтобы избавиться от моего присутствия в доме, отправлял меня в кино, там я просиживала с утра до позднего вечера, одна в первом ряду перед огромным экраном, и хоть в руках у меня не было леденцового петушка, мне это нравилось. Мне нравилось всё, что двигалось мимо меня, ничто не ускользало от моего глаза.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мир, прежде закрытый для меня, – так, во всяком случае, мне казалось, – вдруг приоткрылся. Даже девочки стали проявлять ко мне внимание – «С ней имеет смысл общаться», считали они. Мне предстоял длинный путь пешком в школу – две с половиной мили туда и две с половиной обратно; это было сплошное удовольствие. Каждый шофёр сигналил, рабочие, спешащие на работу, махали мне, и я отвечала им тем же. Мир стал дружелюбным.
Мальчики-разносчики газет собирались у дома, где я жила и часто «висела» на какой-нибудь ветке в простой рубашке – тогда такие рубашки не ценились, я мечтала о настоящем свитере, но это было недоступно для меня. Так вот, они на своих велосипедах окружали дерево, с которого я свисала, как обезьяна. Спускаться я как-то стеснялась и лишь придвигалась, срывая листья, ближе, чтобы поговорить и послушать, не больше. Иногда мой веселый громкий смех вызывал тревогу у приёмных родителей, им казалось, что это истерика. Но уж очень неожиданной показалось мне свобода; я спрашивала у мальчиков разрешения покататься на велосипеде, и они отвечали – «конечно», тут я начинала кружиться вокруг дома, громко сигналя и радуясь встречному ветру, а мальчишки стояли и терпеливо ждали моего возвращения. Мне нравился ветер. Мне казалось, он ласкает меня.
Однако все это было палкой о двух концах. Тогда же, когда мне открылся мир, я поняла, что люди легко преступают границы дозволенного и становятся более чем дружественными, рассчитывая на очень многое за очень малое.
Когда я стала старше, то стала посещать Китайский театр Граумана и даже пыталась оставить там свои следы в цементе. «О, – говорила я себе, – мои ноги слишком велики, поэтому не получается». И когда, много позже, я наконец погрузила свою ногу в мокрый цемент, возникло странное чувство. Я поняла, что это означало для меня: всё возможно, почти всё.
Меня всегда поддерживали творческие устремления. Чувствуя себя актрисой, я получаю истинное удовольствие от момента, когда сыграла «в точку». Мне кажется, что у меня всегда было слишком много фантазии, чтобы быть просто домохозяйкой. И кроме того, мне надо было на что-то жить. Скажу откровенно, меня никто никогда не содержал. Я всегда сама содержала себя. И всегда гордилась тем, что живу на собственный счёт. Лос-Анджелес был моим домом, и когда мне говорили: «Езжайте домой», я отвечала: «А я дома».
Впервые я ощутила себя знаменитой, когда, подвозя кого-то в аэропорт, увидела там, на фасаде кинотеатра, сверкающее огнями своё имя. Я остановила машину немного поодаль, не отважившись приблизиться, и первое, что я сказала себе: «О Боже, кто-то совершил ошибку». Но всё-таки оно было там – моё имя, высвечивающее огнями. «Вот оно как», – подумала я. Всё это было так странно для меня, ведь на студии твердили: «Помните, вы не звезда». И вот мои буквы засверкали всё-таки в лучах огней.
И мне на самом деле пришла в голову мысль стать звездой, или чем-то в этом роде, для журналистов, я имею в виду мужчин, а не женщин, тех журналистов, которые брали у меня интервью и были ко мне добры и благосклонны. Кстати, эта часть прессы, я говорю о журналистах-мужчинах, если у них нет личных претензий ко мне, всегда очень приветлива и доброжелательна ко мне. Они говорили: «Знаете, вы единственная звезда», и когда я переспрашивала: «Звезда?» – они смотрели на меня как на помешанную. Я думаю, именно они и заставили меня поверить, что я знаменита.
Помню, когда я получила роль в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок», Джейн Рассел – она была брюнеткой в этом фильме, а я блондинкой – получила 200000 долларов за свою роль, я же получала свои 500 долларов в неделю, что, тем не менее, было для меня весьма значительно. Она, кстати, очень хорошо относилась ко мне. Правда, я так и не смогла получить отдельную уборную и в конце концов заявила, что имею на это право: «Смотрите, я блондинка, а ведь фильм – "Джентльмены предпочитают блондинок"...». На что они продолжали твердить: «Вы не звезда». – «Да, – возражала я, – но блондинка здесь только я».
Хочу сказать, что если меня признают звездой, то это заслуга народа, который увидел меня такой. Не студия, не какая-то персона, а народ. Это отклики, присланные на студию, – почта болельщиков. Когда я появлялась на премьере или на выставке, люди хотели встретиться со мной. Все бросались ко мне, а я в испуге оглядывалась, чтобы посмотреть, кто там сзади меня, и шептала: «О Боже!». Я была перепугана до смерти. У меня возникало ощущение – оно появляется еще и сейчас, – что я кого-то обманываю. Я не знаю кого, быть может, саму себя.
Я всегда чувствовала, даже в самой маленькой сцене, такой, например, как войти и сказать «Привет!», что зритель должен получить то, что он ожидал получить за свои деньги, и моя обязанность отдать ему всё лучшее, на что я способна. Иногда, играя в сценах очень значительных по смыслу, у меня появляется желание стать просто уборщицей. По дороге на студию, проезжая мимо них, я говорю себе: вот кем бы мне следовало быть. Вот это моё призвание. Наверное, все актёры через это проходят. Вам не только хочется играть хорошо – вы просто обязаны играть хорошо.
Знаете, если говорить о нервозности, то мой учитель Ли Страсберг, когда я ему сказала: «Не знаю, что происходит со мной, но я немножко нервничаю» – ответил: «Когда вы перестанете нервничать, откажитесь от актёрской работы, нервозность свидетельствует о способности чувствовать».
И борьбы с застенчивостью тоже в каждом актёре больше, чем можно себе представить. У каждого из нас внутри цензор, диктующий, до какого уровня позволено идти, как ребёнку в игре. Я знаю, многим кажется, будто мы выходим и всё как-то само собой получается. А ведь это настоящая борьба. Я принадлежу к числу самых нерешительных людей. Мне действительно приходится многое преодолевать в борьбе.
Актёр – не машина, сколько бы не утверждали обратное. Творчество начинается с человечности, а раз вы человеческое существо, значит, бываете веселы, больны, взвинчены – что угодно. Как любой живой творческий человек. Мне бы хотелось лучше себя контролировать, чтобы было немного легче, когда режиссёр говорит: «Одна слеза, прямо сейчас, чтобы вытекла именно одна слеза». А у меня выступили две, потому что я подумала: «Да как он смеет!».
Гёте утверждал, что талант требует уединения. И это в самом деле так. Не все понимают, что актёр нуждается в уединении. Вы как бы оберегаете в себе ряд секретов, которые открываете людям только во время игры.
Но каждый из сидящих в зале всегда чего-то требует от вас. Каждому хочется оторвать от вас что-то только для себя. Не знаю, отдают ли они себе отчёт в том, что просто разрывают вас на части: рррр – сделай это, рррр – сделай то. А вам хочется оставаться неприкасаемой, неприкасаемой и на своих ногах.
Я прихожу к выводу, что, когда ты знаменит, любую твою слабость преувеличивают. Киноиндустрия должна действовать как мать, чей ребёнок вдруг выбежал на дорогу перед машиной. А она, вместо того чтобы обнять ребёнка, его же и наказывает. Вам, например, нельзя схватить насморк! Я хочу сказать, администраторы могут простуживаться и вечно сидеть дома, сообщая об этом по телефону, но пусть посмеет только актёр схватить насморк или грипп… Знаете, никто не чувствует себя хуже, чем заболевший актёр. Я бы хотела, чтобы кто-нибудь попробовал играть с высокой температурой и вирусной инфекцией. Я не принадлежу к актрисам, которые являются на студию только в порядке дисциплины. Это не имеет ничего общего с искусством. Я хотела бы стать более дисциплинированной в своей работе, но только с пользой для актёрского творчества, а не во избежание дисциплинарных выговоров от администрации киностудии. В конце концов, я не в военном училище. Предполагается, что это храм искусства, а не фабричное заведение.
Чувства, помогающие мне играть, заставляют и соответственно реагировать. Ведь актёр – чувствительный инструмент. Исаак Штерн заботится о своей скрипке. Что было бы, если бы каждый ударял по его скрипке?
Вы обратили внимание, в Голливуде, где добывались миллион и миллиарды долларов, нет никаких памятников и музеев – я не считаю след ноги в Китайском театре Граумана памятником, хоть это когда-то и оказало на меня эмоциональное воздействие. Нет, никто ничего не оставил. Они хватанули, утащили и удрали – те, кто заработал миллионы, а не те, кто работал.
Знаете, у многих есть свои проблемы, самые неожиданные, которыми не очень- то хочется делиться. Но одну из мои проблем не скроешь – мои опоздания. Полагаю, люди воспринимают причину моих опозданий как своего рода высокомерие, а я считаю, что это противоположность высокомерию. Я вовсе не чувствую себя участницей этого большого американского бега, - надо торопиться и идти быстро только если на то есть причины. И главное, я хочу, придя на съёмки, показать хорошую игру, во всяком случае всё, на что способна.
Мне часто приходилось наблюдать, как многие приходят вовремя, но ничего не делают, просто сидят и потихоньку болтают о светской жизни. Кларк Гейбл сказал обо мне: «Когда она здесь, она здесь. Она здесь вся. Она здесь, чтобы работать».
Для меня было честью получить приглашение на торжественный вечер по случаю дня рождения президента в Мэдисон Сквер Гарден. Зал сразу смолк, когда я стала петь «Счастливого дня рожденья», как если бы у меня вдруг показалась из-под юбки комбинация или что-нибудь в этом роде. Тогда у меня мелькнула мысль: «О Боже, а что если за этим последует гробовое молчание…».
Хотя вот такое полное молчание со стороны публики в то же время как-то согревает. Это как объятия. В такой момент думаешь: «О Господи, спою эту песню, если это последнее, что мне предстоит сделать и для всего народа». Помню, подойдя к микрофону и посмотрев вверх и вокруг себя, подумала: «Вот где я была бы, на одной из этих стропил под самым потолком, уплатив свои два доллара за вход».
За пением последовал какой-то приём. Я была со своим бывшим свёкром Исидором Миллером и, видимо, совершила ошибку, когда меня представили президенту. Вместо того чтобы поздороваться с ним, я сказала: «Это мой бывший свёкор, Исидор Миллер. Он приехал сюда как иммигрант – ему 75 или 80 лет – и я подумала, что это будет одно из величайших событий в его жизни, о котором он будет рассказывать своим внукам…» и всё такое. А следовало сказать просто «Здравствуйте». Но свою песню я уже исполнила, так что, думаю, на эту неловкость никто не обратил внимания.
Я должна констатировать: слава обременительна. Конечно, не могу сказать, что мне неприятно это бремя – быть привлекательной и сексапильной. Неприятно лишь то, что может этому сопутствовать, как в случае с мужчиной, который хотел показать мне дом, а жена его сказала: «Катись с моего порога». Мне кажется, красота и женственность лишены возраста, а привлекательность (хотя мои слова и не понравятся владельцам фирм) не может быть создана искусственно. Настоящая привлекательность всегда проистекает от женственности. Считаю, что и сексуальность привлекательна только когда она естественна и спонтанна. Вот почему многие не достигают желаемого. Мы все, слава Богу, рождаемся сексуальными существами, но жаль, что многие разрушают и презирают этот естественный дар. Искусство, подлинное искусство, исходит от него, и многое другое тоже.
Я никогда не понимала выражения «символ секса». Я всегда считала символами какие-то предметы. То-то и печально, что секс-символ становится вещью. А мне противно быть вещью. Но если уж мне суждено быть символом, то лучше быть символом секса, чем чего-либо другого.
Многие девушки хотят походить на меня. То ли студии их на это толкают, то ли это их собственная идея. Но, увы, им не хватает… Можно гадать, чего им не хватает... То ли внешних данных, то ли внутренних. Нужна золотая середина.
Все мои приёмные дети несут на себе груз моей славы. Иногда им приходится читать ужасные вещи обо мне, и я волнуюсь, не оскорбит ли это их. Я говорю им: «Не прячьте таких вещей от меня, лучше сразу задавайте вопросы, и я на них отвечу. Не бойтесь спрашивать. В конце концов, я поднялась с самого низа».
Я хочу, чтобы они знали жизнь не только такой, как их жизнь. Я рассказывала им, например, что за пять центов в месяц мыла по сто тарелок, а дети удивлялись – сто тарелок! А я говорю: «И не только мыла, а перед тем счищала с них объедки, потом ставила на подставку, где с них стекала вода. Но, слава богу, мне не приходилось их ещё и вытирать».
Дети отличаются от взрослых. Вы знаете, когда взрослеешь, то порой появляется горечь – так бывает – дети ведь воспринимают тебя именно такой, какая ты есть. Я всегда говорю им: «Не спешите восторгаться кем-то лишь потому, что он взрослый или говорит то-то и то-то, а сначала понаблюдайте за ним немного». Пожалуй, это мой лучший совет им. Понаблюдайте за людьми и сделайте собственные выводы. Я говорила им это и про себя. «Посмотрите, достойна ли я быть вашим другом. Ваше дело решить это через некоторое время».
Слава для меня лишь временное и частичное счастье. Даже для беспризорницы, а именно такой я росла. Слава не годится для ежедневного рациона, она не может питать вас. Она лишь согреет вас немного, да и то на время. Это как черная икра. Вы знаете, икру приятно есть, но не тогда, когда ее надо есть ежедневно и взамен всех остальных блюд.
Я не привыкла быть счастливой и потому не считала счастье чем-то обязательным для себя. В какой-то мере его давала супружеская жизнь. Видите ли, я росла не так, как средний американский ребёнок. Средний ребёнок всегда ожидает счастья, успеха, которые должны прийти в определённое время. Однако именно благодаря славе мне удалось встретить двух самых замечательных мужчин, каких только можно встретить, и выйти за них замуж.
Я не думаю, что народ отвернется от меня, во всяком случае, по своей воле. Я люблю людей. «Зритель» пугает меня, вызывает у меня страх, а людей я люблю. Конечно, на них может повлиять пресса или студия, когда начинает распространять всевозможные истории. Но я думаю, что, когда народ идет смотреть фильмы, он может сам судить обо всем. Мы, люди, – странные существа и все же обладаем правом жить собственным умом.
Однажды я оказалась, что называется, у финишной черты – это в самом деле могло быть моим концом. Когда г-н Миллер был под судом за «неуважение к конгрессу», какой-то чиновник заявил, что он должен назвать фамилии, и я должна его заставить их назвать, иначе мне грозил конец карьеры. На что я ответила: «Я горжусь позицией моего мужа и буду всегда стоять за него». – «С вами все кончено», – сказали мне в суде. – «Больше о вас никто никогда не услышит».
Мне кажется, что вот это чувство обречённости таит в себе и какое-то облегчение. Это похоже на то, что испытываешь, когда не знаешь, у какой черты ты находишься, и вдруг оказывается, что у конечной, и ты вздыхаешь с облегчением: я сделала все, что могла. Но нет, ни в коем случае не сдаваться, надо все начинать сначала и обязательно верить и всегда соответствовать своим потенциальным возможностям.
Сейчас я живу работой и общением с узким кругом друзей, на которых по-настоящему могу рассчитывать. Слава может плестись где-то сбоку, и привет, с меня довольно тебя – славы. И даже если она и дальше будет мне сопутствовать, я всегда знаю: это штука переменчивая. По крайней мере, это нечто мной уже испытанное, но отнюдь не то, чем я ныне живу.
Ричард Меримэн, журнал Лайф
перевод предоставила Оксана Сурженко
Оригинал:
Marilyn's Last Interview
By Richard Meryman
1962
Sometimes wearing a scarf and a polo coat and no make up and with a certain attitude of walking, I go shopping or just looking at people living. But then you know,there will be a few teenagers who are kind of sharp and they'll say, "Hey, just a minute. You know who I think that is?" And they'll start tailing me. And I don't mind. I realize some people want to see if you're real.The teenagers, the little kids, their faces light up. They say, "Gee," and they can't wait to tell their friends. And old people come up and say, "Wait till I tell my wife." You've changed their whole day. In the morning, the garbage men that go by 57th Street when I come out the door say, "Marilyn, hi! How do you feel this morning?" To me,it's an honor, and I love them for it. The working men, I'll go by and they'll whistle. At first they whistle because they think, oh, it's a girl. She's got blond hair and she's not out of shape, and then they say, "Gosh,it's Marilyn Monroe!" And that has it's, you know, those are times it's nice. People knowing who you are and all of that, and feeling that you've meant something to them.
I don't know quite why, but somehow I feel they know that I mean what I do, both when I'm acting on the screen or when if I see them in person and greet them. That I really always do mean hello, and how are you? In their fantasies they feel "Gee,it can happen to me!"
But when you're famous you kind of run into human nature in a raw kind of way. It stirs up envy, fame does. People you run into feel that, well, who is she who does she think she is, Marilyn Monroe? They feel fame gives them some kind of privilege to walk up to you and say anything to you, you know, of any kind of nature and it won't hurt your feelings. Like it's happening to your clothing. One time here I am looking for a home to buy and I stopped at this place. A man came out and was very pleasant and cheerful, and said, "Oh, just a moment, I want my wife to meet you." Well,she came out and said, "Will you please get off the premises?" You're always running into peoples unconscious. Let's take some actors or directors. Usually they don't say it to me, they say it to the newspapers because that's a bigger play. You know, if they're only insulting me to my face that doesn't make a big enough play because all I have to say is, "See you around, like never." But if it's in the newspapers, it's coast to coast and all around the world. I don't understand why people aren't a little more generous with each other. I don't like to say this, but I'm afraid there is alot of envy in this business. The only thing I can do is stop and think, "I'm all right but I'm not so sure about them!" For instance, you've read there was some actor that once said that kissing me was like kissing Hitler. Well, I think that's his problem. If I have to do intimate love scenes with somebody who really has these kinds of feelings toward me, then my fantasy can come into play. In other words, out with him, in with my fantasy. He was never there.
But one thing about fame is the bigger the people are, the simpler they are, the more they are not awed by you! They don't feel they have to be offensive, they don't feel they have to insult you. You can meet Carl Sandburg and he is so pleased to meet you. He wants to know about you, and you want to know about him. Not in any way has he ever let me down. Or else you can meet working people who want to know what it is like. You try to explain to them. I don't like to disillusion them and tell them it's sometimes nearly impossible. They kind of look toward you for something that's away from their everyday life. I guess you call that entertainment, a world to escape into, a fantasy. Sometimes it makes you a little bit sad because you'd like to meet somebody kind of on face value. It's nice to be included in peoples fantasies but you also like to be accepted for your own sake. I don't look at myself as a commodity, but I'm sure alot of people have. Including, well, one corporation in particular which shall be nameless. If I'm sounding picked on or something, I think I am. I'll think I have a few wonderful friends and all of a sudden, ooh, here it comes. They do alot of things. They talk about you to the press, to their friends, tell stories, and you know, it's disappointing. These are the ones you aren't interested in seeing everyday of your life.
Of course, it does depend on the people, but sometimes I'm invited places to kind of brighten up a dinner table like a musician who'll play the piano after dinner, and I know you're not really invited for yourself. You're just an ornament.
When I was 5 I think, that's when I started wanting to be an actress. I loved to play. I didn't like the world around me because it was kind of grim, but I loved to play house. It was like you could make your own boundaries. It goes beyond house, you could make your own situations and you could pretend, and even if the other kids were a little slow on the imagining part you could say, "Hey, what about if you were such and such, and I were such and such wouldn't that be fun?" And they'd say, "Oh, yes," and then I'd say, "Well, that will be a horse and this will be..."it was play, playfulness. When I heard that this was acting, I said that's what I want to be. You can play. But then you grow up and find out about playing, that they make playing very difficult for you. Some of my foster families used to send me to the movies to get me out of the house and there I'd sit all day and way into the night. Up in front, there with the screen so big, a little kid all alone, and I loved it. I loved anything that moved up there and I didn't miss anything that happened and there was no popcorn either.
When I was 11, the whole world which was closed to me. I just felt I was on the outside of the world. Suddenly, everything opened up. Even the girls paid a little attention to me because they thought, "Hmmm, she's to be dealt with!" And I had this long walk to school 2 1/2 miles to school, 2 1/2 miles back. It was just sheer pleasure. Every fellow honked his horn you know, workers driving to work, waving, you know, and I'd wave back. The world became friendly. All the newspaper boys when they delivered the paper would come around to where I lived, and I used to hang from the limb of a tree, and I had sort of a sweatshirt on. I didn't realize the value of a sweatshirt in those days, and then I was sort of beginning to catch on, but I didn't quite get it, because I couldn't really afford sweaters. But here they come with their bicycles, you know, and I'd get these free papers and the family liked that, and they'd all pull their bicycles up around the tree and then I'd be hanging, looking kind of like a monkey, I guess. I was a little shy to come down. I did get down to the curb, kinda kicking the curb and kicking the leaves and talking, but mostly listening. And sometimes the family used to worry because I used to laugh so loud and so gay; I guess they felt it was hysterical. It was just this sudden freedom because I would ask the boys, "Can I ride your bike now?" and they'd say, "Sure." Then I'd go zooming, laughing in the wind, riding down the block, laughing, and they'd all stand around and wait till I came back, but I loved the wind. It caressed me. But it was kind of a double edged thing. I did find too, when the world opened up that people took alot for granted, like not only could they be friendly, but they could suddenly get overly friendly and expect an awful lot for very little. When I was older, I used to go to Grauman's Chinese Theater and try to fit my foot in the prints in the cement there. And I'd say, "Oh, oh, my foot's too big! I guess that's out." I did have a funny feeling later when I finally put my foot down into that wet cement. I sure knew what it really meant to me. Anything's possible, almost.
It was the creative part that kept me going, trying to be an actress. I enjoy acting when you really hit it right. And I guess I've always had too much fantasy to be only a housewife. Well, also, I had to eat. I was never kept, to be blunt about it. I always kept myself. I have always had a pride in the fact that I was my own. And Los Angeles was my home, too, so when they said, "Go home!" I said, "I am home." The time I sort of began to think I was famous, I was driving somebody to the airport, and as I came back there was this movie house and I saw my name in lights. I pulled the car up at a distance down the street, it was too much to take up close, you know, all of a sudden. And I said, "God, somebody's made a mistake." But there it was, in lights. And I sat there and said, "So that's the way it looks," and it was all very strange to me, and yet at the studio they had said, "Remember you're not a star." Yet there it is up in lights. I really got the idea I must be a star, or something from the newspapermen, I'm saying men, not the women who would interview me and they would be warm and friendly. By the way, that part of the press, you know, the men of the press, unless they have their own personal quirks against me, they were always very warm and friendly and they'd say, "You know, you're the only star," and I'd say, "Star?" and they'd look at me as if I were nuts. I think they, in their own kind of way, made me realize I was famous.
I remember when I got the part in Gentlemen Prefer Blondes. Jane Russell, she was the brunette in it and I was the blonde. She got $200,000 for it, and I got my $500 a week, but that to me was ,you know, considerable. She by the way, was quite wonderful to me. The only thing was I couldn't get a dressing room. I said, finally, I really got to this kind of level, I said, "Look, after all, I am the blonde, and it is Gentlemen Prefer Blondes!" Because still they always kept saying, "Remember, you're not a star." I said, "Well, whatever I am, I am the blonde!" And I want to say the people, if I am a star, the people made me a star. No studio, no person, but the people did. There was a reaction that came to the studio, the fan mail, or when I went to a premiere, or the exhibitors wanted to meet me. I didn't know why. When they all rushed toward me I looked behind me to see who was there and I said, "My heavens!" I was scared to death. I used to get the feeling, and sometimes I still get it, that sometimes I was fooling somebody. I don't know who or what, maybe myself.
I've always felt toward the slightest scene, even if all I had to do in a scene was just to come in and say, "Hi," that the people ought to get their money's worth and that this is an obligation of mine, to give them the best you can get from me. I do have feelings some days when there are scenes with alot of responsibility toward the meaning, and I'll wish, "Gee, if only I had been a cleaning woman." On the way to the studio I would see somebody cleaning and I'd say, "That's what I'd like to be. That's my ambition in life." But I think that all actors go through this. We not only want to be good, we have to be. You know, when they talk about nervousness, my teacher, Lee Strasberg, when I said to him, "I don't know what's wrong with me but I'm a little nervous," he said, "When you're not, give up, because nervousness indicates sensitivity." Also, a struggle with shyness is in every actor more than anyone can imagine. There is a censor inside us that says to what degree do we let go, like a child playing. I guess people think we just go out there, and you know, that's all we do. Just do it. But it's a real struggle. I'm one of the world's most self conscious people. I really have to struggle.
An actor is not a machine, no matter how much they want to say you are. Creativity has got to start with humanity and when you're a human being, you feel, you suffer. You're gay, you're sick, you're nervous or whatever. Like any creative human being, I would like a bit more control so that it would be a little easier for me when the director says, "One tear, right now," that one tear would pop out. But once there came two tears because I thought, "How dare he?" Goethe said, "Talent is developed in privacy," you know? And it's really true. There is a need for aloneness which I don't think most people realize for an actor. It's almost having certain kinds of secrets for yourself that you'll let the whole world in on only for a moment, when you're acting. But everybody is always tugging at you. They'd all like sort of a chunk of you. They kind of like to take pieces out of you. I don't think they realize it, but it's like "rrr do this, rrr do that." But you do want to stay intact. Intact and on two feet.
I think that when you are famous every weakness is exaggerated. This industry should behave like a mother whose child has just run out in front of a car. But instead of clasping the child to them, they start punishing the child. Like you don't dare get a cold. How dare you get a cold! I mean, the executives can get colds and stay home forever and phone it in, but how dare you, the actor, get a cold or a virus. You know, no one feels worse than the one who's sick. I sometimes wish, gee, I wish they had to act a comedy with a temperature and a virus infection. I am not an actress who appears at a studio just for the purpose of discipline. This doesn't have anything at all to do with art. I myself would like to become more disciplined within my work. But I'm there to give a performance and not to be disciplined by a studio! After all, I'm not in a military school. This is supposed to be an art form, not just a manufacturing establishment. The sensitivity that helps me to act, you see, also makes me react. An actor is supposed to be a sensitive instrument. Isaac Stern takes good care of his violin. What if everybody jumped on his violin?
If you've noticed in Hollywood where millions and billions of dollars have been made, there aren't really any kind of monuments or museums, and I don't call putting your footprint in Grauman's Chinese a monument, all right this did mean a lot, sentimentally at the time. Gee, nobody left anything behind, they took it, they grabbed it and they ran, the ones who made the billions of dollars, never the workers.
You know alot of people have, oh gee, real quirky problems that they wouldn't dare have anyone know. But one of my problems happens to show, I'm late. I guess people think that why I'm late is some kind of arrogance and I think it is opposite of arrogance. I also feel that I'm not in this big American rush, you know, you got to go and you got to go fast but for no good reason. The main thing is, I want to be prepared when I get there to give a good performance or whatever to the best of my ability. A lot of people can be there on time and do nothing, which I have seen them do, and you know, all sit around and sort of chit chatting and talking trivia about their social life. Gable said about me, "When she's there, she's there. All of her is there! She's there to work."
I was honored when they asked me to appear at the President's birthday rally in Madison Square Garden. There was like a hush over the whole place when I came on to sing Happy Birthday, like if I had been wearing a slip I would have thought it was showing, or something. I thought, "Oh, my gosh, what if no sound comes out!"
A hush like that from the people warms me. It's sort of like an embrace. Then you think, by God, I'll sing this song if it's the last thing I ever do. And for all the people. Because I remember when I turned to the microphone I looked all the way up and back, and I thought, "That's where I'd be, way up there under one of those rafters, close to the ceiling, after I paid my $2 to come into the place." Afterwards they had some sort of reception. I was with my former father-in-law, Isadore Miller, so I think I did something wrong when I met the President. Instead of saying, "How do you do?" I just said "This is my former father-in-law, Isadore Miller." He came here an immigrant and I thought this would be one of the biggest things in his life, he's about 75 or 80 years old and I thought this would be something that he would be telling his grandchildren about and all that. I should have said, "How do you do, Mr.President," but I had already done the singing, so well you know. I guess nobody noticed it. Fame has a special burden, which I might as well state here and now. I don't mind being burdened with being glamorous and sexual. But what goes with it can be a burden. Like the man was going to show me around but the woman said, "Off the premises." I feel that beauty and femininity are ageless and can't be contrived, and glamour, although the manufacturers won't like this, cannot be manufactured. Not real glamour, it's based on femininity. I think that sexuality is only attractive when it's natural and spontaneous. This is where alot of them miss the boat. And then something I'd just like to spout off on. We are all born sexual creatures, thank God, but it's a pity so many people despise and crush this natural gift. Art, real art, comes from it, everything.
I never quite understood it, this sex symbol. I always thought symbols were those things you clash together! That's the trouble, a sex symbol becomes a thing. I just hate to be a thing. But if I'm going to be a symbol of something I'd rather have it sex than some other things they've got symbols of! These girls who try to be me, I guess the studios put them up to it, or they get the ideas themselves. But gee, they haven't got it. You can make alot of gags about it like they haven't got the foreground or else they haven't the background. But I mean the middle, where you live.
All my stepchildren carried the burden of my fame. Sometimes they would read terrible things about me and I'd worry about whether it would hurt them. I would tell them, don't hide these things from me. I'd rather you ask me these things straight out and I'll answer all your questions. Don't be afraid to ask anything. After all, I have come up from way down.
I wanted them to know of life other than their own. I used to tell them, for instance, that I worked for 5 cents a month and I washed one hundred dishes, and my step kids would say, "One hundred dishes!" and I said, "Not only that, I scraped and cleaned them before I washed them. I washed them and rinsed them and put them in the draining place, but I said, "Thank God I didn't have to dry them." Kids are different from grown ups. You know when you get grown up you can get kind of sour, I mean that's the way it can go, but kid's accept you the way you are. Fame to me certainly is only a temporary and a partial happiness, even for a waif and I was brought up a waif. But fame is not really for a daily diet, that's not what fulfills you. It warms you a bit but the warming is temporary. It's like caviar, you know, it's good to have caviar but not when you have it every meal every day.
I was never used to being happy, so that wasn't something I ever took for granted. I did sort of think, you know, marriage did that. You see, I was brought up differently from the average American child because the average child is brought up expecting to be happy. That's it, successful, happy, and on time. Yet because of fame I was able to meet and marry two of the nicest men I'd ever met up to that time.
I don't think people will turn against me, at least not by themselves. I like people. The "public" scares me but people I trust. Maybe they can be impressed by the press or when a studio starts sending out all kinds of stories. But I think when people go to see a movie, they judge for themselves. We human beings are strange creatures and still reserve the right to think for ourselves.
Once I was supposed to be finished, that was the end of me. When Mr. Miller was on trial for contempt of Congress, a certain corporation executive said either he named names and I got him to name names, or I was finished. I said, "I'm proud of my husband's position and I stand behind him all the way," and the court did too. "Finished," they said. "You'll never be heard of."
It might be a kind of relief to be finished. It's sort of like, I don't know, what kind of a yard dash you're running, but then you're at the finish line and you sort of see you've made it! But you never have. You have to start all over again. But I believe you're always as good as your potential.
I now live in my work and in a few relationships with the few people I can really count on. Fame will go by and, so long, I've had you fame. If it goes by, I've always known it was fickle. So at least it's something I experienced, but that's not where I live.
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
В июле 1962 года Ричард Меримэн провёл следующее интервью с Мэрилин Монро. Текст ниже демонстрирует только ответы Мэрилин в течение интервью. Оно было опубликовано в очередном выпуске журнала "Лайф" 3 августа 1962 года под заголовком "Мэрилин Монро изливает свою душу"
Иногда, накинув платок и плащ, без макияжа, я выхожу за покупками, а заодно прогуляться или просто взглянуть на прохожих. И, знаете, всегда появляются какие-нибудь подростки, доброжелательные и острые на язык, которые говорят: «Эй, одну минуточку, вы знаете, кто это, мне кажется?!». Они выстраиваются в хвост. И я не против. Я понимаю, им надо просто убедиться, что я реальное существо. У этих ребятишек расцветают лица, они в восторге: «Вот здорово!» – и ждут, не дождутся, когда смогут рассказать о нашей встрече своим дружкам. А какой-нибудь старик скажет: «Постойте, я позову свою жену». Словом, эта встреча меняла все их первоначальные планы на день.
По утрам, стоит мне появиться в дверях, мусорщики, проходящие по 57-й стрит, говорят: «Мэрилин, привет! Как Ваше самочувствие сегодня?». Для меня это честь, и я люблю их за это. А рабочие, когда я прохожу, начинают свистеть. Сначала просто потому, что вот, мол, девушка-блондинка и вроде недурно сложена, а потом восклицают: «О Боже, да это же Мэрилин Монро!». И, вы знаете, в такие минуты как-то радостно, что люди знают, кто ты, радостно, что ты для них что-то значишь.
Не могу объяснить, но я каким-то образом чувствую, что они понимают: я искренна с ними, всегда приветствую их и желаю добра. А они, со своей стороны, думают: «Как здорово, а ведь такое может случиться и со мной».
Но когда ты знаменита, то порой сталкиваешься с людьми и в ином, более остром плане. Ведь слава вызывает зависть. Некоторые думают: кто она, собственно, такая, что она из себя мнит, «эта Мэрилин Монро». Им кажется, что моя известность дает им право подойти и сказать всё, что вздумается, не заботясь о том, что это, быть может, тебя оскорбляет, как будто ты вроде как вещь.
Однажды я искала для покупки дом и остановилась у здания, которое меня заинтересовало. Из дома вышел мужчина и очень вежливо и приветливо сказал: «Минуточку, я хочу, чтобы вы встретились с моей женой». Вот, а она вышла и говорит: «А ну-ка выкатывайтесь с моего порога». Как часто приходится сталкиваться с непонимающими тебя людьми.
Взять хотя бы некоторых актёров или режиссёров. Обычно они не высказывают свое мнение, а торопятся сообщить его в газету – от этого им больше толку. Знаете, если обругают в лицо, это не произведёт большого эффекта. Все, что я могу сказать в ответ: буду рада с вами больше не встречаться. А вот если в газету – это уж от одного побережья до другого и на весь мир. Я не могу понять, почему бы людям не быть немного подобрее друг к другу? Мне не хочется так думать, но боюсь, что в основе этого очень много зависти. Всё, что я могу сделать, это остановиться и сказать себе: «Со мной все в порядке».
Например, вы, наверное, читали, что один актёр сказал: «Поцеловать Мэрилин – все равно, что поцеловать Гитлера». Так вот, я считаю, что это его проблема. Если мне приходится играть с кем-то, кто испытывает ко мне такие чувства, я вынуждена включать своё воображение: «Долой его. Да здравствует моё воображение. Он просто не существует».
Популярность имеет одну особенность: чем значительнее, или, наоборот, чем проще люди, тем больше благоговеют перед тобой. Они не считают себя вправе быть с тобой агрессивными или грубыми. Ты можешь встретить Карла Сандберга, и он будет рад тебя видеть, захочет узнать, как ты поживаешь, и ты ответишь ему тем же. Он никогда не подведёт. Или можешь встретить просто рабочих, которых интересует твоя работа. Стараешься объяснить так, чтобы не разочаровывать и не уверять их, как будто это нечто невозможное. Они смотрят на тебя как на что-то весьма отдалённое от их повседневной жизни. Кажется, это называют областью развлечений или уходом от будничного мира.
Иногда это немного огорчает. Хочется встречаться с людьми как с равными. Приятно быть предметом фантазии людей, но не менее приятно, чтобы тебя признавали такой, какая ты есть в жизни.
Я не рассматриваю себя как вещь, но знаю, что многие относятся ко мне именно так. В том числе одна солидная корпорация – я её не назову. Если в моих словах почувствуют обиду, то это так и есть. Иногда мне кажется, что у меня уйма хороших друзей и вдруг – кто бы мог подумать – я наталкиваюсь совсем на другое. Они сообщают о тебе Бог знает что в прессу, рассказывают своим друзьям разные сплетни – как это обидно.
Конечно, все зависит от того, с кем имеешь дело, но порой меня приглашают, чтобы придать больше блеска какому-нибудь ужину, как музыканта, который что-нибудь пробренчит на рояле после застолья, и я понимаю, что приглашена я, но не как я. Так, нечто вроде антуража.
Когда мне было пять лет – мне кажется, уже тогда я захотела стать актрисой – я обожала играть. Мне не нравился мир вокруг меня, он был довольно мрачным, а мне нравилось играть в «дом», где я создавала свою обстановку, воображала какие-то ситуации, иногда выходящие за «стены» этого «дома», и если ребята были склонны к фантазии, я им внушала: «Представьте, что вы такие-то и такие-то, а я такая-то – разве это не интересно?». И если они говорили: «О, да!», я предлагала: «Ты будешь лошадью, а ты...». Это была игра, точнее игры. И вот, когда я услыхала, что играть – значит быть актрисой, я сказала себе: хочу быть актрисой, чтобы играть. Лишь позже с возрастом я узнала, что же такое актёрская игра, сколь трудной она может оказаться.
Кое-кто из моих приёмных родителей, чтобы избавиться от моего присутствия в доме, отправлял меня в кино, там я просиживала с утра до позднего вечера, одна в первом ряду перед огромным экраном, и хоть в руках у меня не было леденцового петушка, мне это нравилось. Мне нравилось всё, что двигалось мимо меня, ничто не ускользало от моего глаза.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мир, прежде закрытый для меня, – так, во всяком случае, мне казалось, – вдруг приоткрылся. Даже девочки стали проявлять ко мне внимание – «С ней имеет смысл общаться», считали они. Мне предстоял длинный путь пешком в школу – две с половиной мили туда и две с половиной обратно; это было сплошное удовольствие. Каждый шофёр сигналил, рабочие, спешащие на работу, махали мне, и я отвечала им тем же. Мир стал дружелюбным.
Мальчики-разносчики газет собирались у дома, где я жила и часто «висела» на какой-нибудь ветке в простой рубашке – тогда такие рубашки не ценились, я мечтала о настоящем свитере, но это было недоступно для меня. Так вот, они на своих велосипедах окружали дерево, с которого я свисала, как обезьяна. Спускаться я как-то стеснялась и лишь придвигалась, срывая листья, ближе, чтобы поговорить и послушать, не больше. Иногда мой веселый громкий смех вызывал тревогу у приёмных родителей, им казалось, что это истерика. Но уж очень неожиданной показалось мне свобода; я спрашивала у мальчиков разрешения покататься на велосипеде, и они отвечали – «конечно», тут я начинала кружиться вокруг дома, громко сигналя и радуясь встречному ветру, а мальчишки стояли и терпеливо ждали моего возвращения. Мне нравился ветер. Мне казалось, он ласкает меня.
Однако все это было палкой о двух концах. Тогда же, когда мне открылся мир, я поняла, что люди легко преступают границы дозволенного и становятся более чем дружественными, рассчитывая на очень многое за очень малое.
Когда я стала старше, то стала посещать Китайский театр Граумана и даже пыталась оставить там свои следы в цементе. «О, – говорила я себе, – мои ноги слишком велики, поэтому не получается». И когда, много позже, я наконец погрузила свою ногу в мокрый цемент, возникло странное чувство. Я поняла, что это означало для меня: всё возможно, почти всё.
Меня всегда поддерживали творческие устремления. Чувствуя себя актрисой, я получаю истинное удовольствие от момента, когда сыграла «в точку». Мне кажется, что у меня всегда было слишком много фантазии, чтобы быть просто домохозяйкой. И кроме того, мне надо было на что-то жить. Скажу откровенно, меня никто никогда не содержал. Я всегда сама содержала себя. И всегда гордилась тем, что живу на собственный счёт. Лос-Анджелес был моим домом, и когда мне говорили: «Езжайте домой», я отвечала: «А я дома».
Впервые я ощутила себя знаменитой, когда, подвозя кого-то в аэропорт, увидела там, на фасаде кинотеатра, сверкающее огнями своё имя. Я остановила машину немного поодаль, не отважившись приблизиться, и первое, что я сказала себе: «О Боже, кто-то совершил ошибку». Но всё-таки оно было там – моё имя, высвечивающее огнями. «Вот оно как», – подумала я. Всё это было так странно для меня, ведь на студии твердили: «Помните, вы не звезда». И вот мои буквы засверкали всё-таки в лучах огней.
И мне на самом деле пришла в голову мысль стать звездой, или чем-то в этом роде, для журналистов, я имею в виду мужчин, а не женщин, тех журналистов, которые брали у меня интервью и были ко мне добры и благосклонны. Кстати, эта часть прессы, я говорю о журналистах-мужчинах, если у них нет личных претензий ко мне, всегда очень приветлива и доброжелательна ко мне. Они говорили: «Знаете, вы единственная звезда», и когда я переспрашивала: «Звезда?» – они смотрели на меня как на помешанную. Я думаю, именно они и заставили меня поверить, что я знаменита.
Помню, когда я получила роль в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок», Джейн Рассел – она была брюнеткой в этом фильме, а я блондинкой – получила 200000 долларов за свою роль, я же получала свои 500 долларов в неделю, что, тем не менее, было для меня весьма значительно. Она, кстати, очень хорошо относилась ко мне. Правда, я так и не смогла получить отдельную уборную и в конце концов заявила, что имею на это право: «Смотрите, я блондинка, а ведь фильм – "Джентльмены предпочитают блондинок"...». На что они продолжали твердить: «Вы не звезда». – «Да, – возражала я, – но блондинка здесь только я».
Хочу сказать, что если меня признают звездой, то это заслуга народа, который увидел меня такой. Не студия, не какая-то персона, а народ. Это отклики, присланные на студию, – почта болельщиков. Когда я появлялась на премьере или на выставке, люди хотели встретиться со мной. Все бросались ко мне, а я в испуге оглядывалась, чтобы посмотреть, кто там сзади меня, и шептала: «О Боже!». Я была перепугана до смерти. У меня возникало ощущение – оно появляется еще и сейчас, – что я кого-то обманываю. Я не знаю кого, быть может, саму себя.
Я всегда чувствовала, даже в самой маленькой сцене, такой, например, как войти и сказать «Привет!», что зритель должен получить то, что он ожидал получить за свои деньги, и моя обязанность отдать ему всё лучшее, на что я способна. Иногда, играя в сценах очень значительных по смыслу, у меня появляется желание стать просто уборщицей. По дороге на студию, проезжая мимо них, я говорю себе: вот кем бы мне следовало быть. Вот это моё призвание. Наверное, все актёры через это проходят. Вам не только хочется играть хорошо – вы просто обязаны играть хорошо.
Знаете, если говорить о нервозности, то мой учитель Ли Страсберг, когда я ему сказала: «Не знаю, что происходит со мной, но я немножко нервничаю» – ответил: «Когда вы перестанете нервничать, откажитесь от актёрской работы, нервозность свидетельствует о способности чувствовать».
И борьбы с застенчивостью тоже в каждом актёре больше, чем можно себе представить. У каждого из нас внутри цензор, диктующий, до какого уровня позволено идти, как ребёнку в игре. Я знаю, многим кажется, будто мы выходим и всё как-то само собой получается. А ведь это настоящая борьба. Я принадлежу к числу самых нерешительных людей. Мне действительно приходится многое преодолевать в борьбе.
Актёр – не машина, сколько бы не утверждали обратное. Творчество начинается с человечности, а раз вы человеческое существо, значит, бываете веселы, больны, взвинчены – что угодно. Как любой живой творческий человек. Мне бы хотелось лучше себя контролировать, чтобы было немного легче, когда режиссёр говорит: «Одна слеза, прямо сейчас, чтобы вытекла именно одна слеза». А у меня выступили две, потому что я подумала: «Да как он смеет!».
Гёте утверждал, что талант требует уединения. И это в самом деле так. Не все понимают, что актёр нуждается в уединении. Вы как бы оберегаете в себе ряд секретов, которые открываете людям только во время игры.
Но каждый из сидящих в зале всегда чего-то требует от вас. Каждому хочется оторвать от вас что-то только для себя. Не знаю, отдают ли они себе отчёт в том, что просто разрывают вас на части: рррр – сделай это, рррр – сделай то. А вам хочется оставаться неприкасаемой, неприкасаемой и на своих ногах.
Я прихожу к выводу, что, когда ты знаменит, любую твою слабость преувеличивают. Киноиндустрия должна действовать как мать, чей ребёнок вдруг выбежал на дорогу перед машиной. А она, вместо того чтобы обнять ребёнка, его же и наказывает. Вам, например, нельзя схватить насморк! Я хочу сказать, администраторы могут простуживаться и вечно сидеть дома, сообщая об этом по телефону, но пусть посмеет только актёр схватить насморк или грипп… Знаете, никто не чувствует себя хуже, чем заболевший актёр. Я бы хотела, чтобы кто-нибудь попробовал играть с высокой температурой и вирусной инфекцией. Я не принадлежу к актрисам, которые являются на студию только в порядке дисциплины. Это не имеет ничего общего с искусством. Я хотела бы стать более дисциплинированной в своей работе, но только с пользой для актёрского творчества, а не во избежание дисциплинарных выговоров от администрации киностудии. В конце концов, я не в военном училище. Предполагается, что это храм искусства, а не фабричное заведение.
Чувства, помогающие мне играть, заставляют и соответственно реагировать. Ведь актёр – чувствительный инструмент. Исаак Штерн заботится о своей скрипке. Что было бы, если бы каждый ударял по его скрипке?
Вы обратили внимание, в Голливуде, где добывались миллион и миллиарды долларов, нет никаких памятников и музеев – я не считаю след ноги в Китайском театре Граумана памятником, хоть это когда-то и оказало на меня эмоциональное воздействие. Нет, никто ничего не оставил. Они хватанули, утащили и удрали – те, кто заработал миллионы, а не те, кто работал.
Знаете, у многих есть свои проблемы, самые неожиданные, которыми не очень- то хочется делиться. Но одну из мои проблем не скроешь – мои опоздания. Полагаю, люди воспринимают причину моих опозданий как своего рода высокомерие, а я считаю, что это противоположность высокомерию. Я вовсе не чувствую себя участницей этого большого американского бега, - надо торопиться и идти быстро только если на то есть причины. И главное, я хочу, придя на съёмки, показать хорошую игру, во всяком случае всё, на что способна.
Мне часто приходилось наблюдать, как многие приходят вовремя, но ничего не делают, просто сидят и потихоньку болтают о светской жизни. Кларк Гейбл сказал обо мне: «Когда она здесь, она здесь. Она здесь вся. Она здесь, чтобы работать».
Для меня было честью получить приглашение на торжественный вечер по случаю дня рождения президента в Мэдисон Сквер Гарден. Зал сразу смолк, когда я стала петь «Счастливого дня рожденья», как если бы у меня вдруг показалась из-под юбки комбинация или что-нибудь в этом роде. Тогда у меня мелькнула мысль: «О Боже, а что если за этим последует гробовое молчание…».
Хотя вот такое полное молчание со стороны публики в то же время как-то согревает. Это как объятия. В такой момент думаешь: «О Господи, спою эту песню, если это последнее, что мне предстоит сделать и для всего народа». Помню, подойдя к микрофону и посмотрев вверх и вокруг себя, подумала: «Вот где я была бы, на одной из этих стропил под самым потолком, уплатив свои два доллара за вход».
За пением последовал какой-то приём. Я была со своим бывшим свёкром Исидором Миллером и, видимо, совершила ошибку, когда меня представили президенту. Вместо того чтобы поздороваться с ним, я сказала: «Это мой бывший свёкор, Исидор Миллер. Он приехал сюда как иммигрант – ему 75 или 80 лет – и я подумала, что это будет одно из величайших событий в его жизни, о котором он будет рассказывать своим внукам…» и всё такое. А следовало сказать просто «Здравствуйте». Но свою песню я уже исполнила, так что, думаю, на эту неловкость никто не обратил внимания.
Я должна констатировать: слава обременительна. Конечно, не могу сказать, что мне неприятно это бремя – быть привлекательной и сексапильной. Неприятно лишь то, что может этому сопутствовать, как в случае с мужчиной, который хотел показать мне дом, а жена его сказала: «Катись с моего порога». Мне кажется, красота и женственность лишены возраста, а привлекательность (хотя мои слова и не понравятся владельцам фирм) не может быть создана искусственно. Настоящая привлекательность всегда проистекает от женственности. Считаю, что и сексуальность привлекательна только когда она естественна и спонтанна. Вот почему многие не достигают желаемого. Мы все, слава Богу, рождаемся сексуальными существами, но жаль, что многие разрушают и презирают этот естественный дар. Искусство, подлинное искусство, исходит от него, и многое другое тоже.
Я никогда не понимала выражения «символ секса». Я всегда считала символами какие-то предметы. То-то и печально, что секс-символ становится вещью. А мне противно быть вещью. Но если уж мне суждено быть символом, то лучше быть символом секса, чем чего-либо другого.
Многие девушки хотят походить на меня. То ли студии их на это толкают, то ли это их собственная идея. Но, увы, им не хватает… Можно гадать, чего им не хватает... То ли внешних данных, то ли внутренних. Нужна золотая середина.
Все мои приёмные дети несут на себе груз моей славы. Иногда им приходится читать ужасные вещи обо мне, и я волнуюсь, не оскорбит ли это их. Я говорю им: «Не прячьте таких вещей от меня, лучше сразу задавайте вопросы, и я на них отвечу. Не бойтесь спрашивать. В конце концов, я поднялась с самого низа».
Я хочу, чтобы они знали жизнь не только такой, как их жизнь. Я рассказывала им, например, что за пять центов в месяц мыла по сто тарелок, а дети удивлялись – сто тарелок! А я говорю: «И не только мыла, а перед тем счищала с них объедки, потом ставила на подставку, где с них стекала вода. Но, слава богу, мне не приходилось их ещё и вытирать».
Дети отличаются от взрослых. Вы знаете, когда взрослеешь, то порой появляется горечь – так бывает – дети ведь воспринимают тебя именно такой, какая ты есть. Я всегда говорю им: «Не спешите восторгаться кем-то лишь потому, что он взрослый или говорит то-то и то-то, а сначала понаблюдайте за ним немного». Пожалуй, это мой лучший совет им. Понаблюдайте за людьми и сделайте собственные выводы. Я говорила им это и про себя. «Посмотрите, достойна ли я быть вашим другом. Ваше дело решить это через некоторое время».
Слава для меня лишь временное и частичное счастье. Даже для беспризорницы, а именно такой я росла. Слава не годится для ежедневного рациона, она не может питать вас. Она лишь согреет вас немного, да и то на время. Это как черная икра. Вы знаете, икру приятно есть, но не тогда, когда ее надо есть ежедневно и взамен всех остальных блюд.
Я не привыкла быть счастливой и потому не считала счастье чем-то обязательным для себя. В какой-то мере его давала супружеская жизнь. Видите ли, я росла не так, как средний американский ребёнок. Средний ребёнок всегда ожидает счастья, успеха, которые должны прийти в определённое время. Однако именно благодаря славе мне удалось встретить двух самых замечательных мужчин, каких только можно встретить, и выйти за них замуж.
Я не думаю, что народ отвернется от меня, во всяком случае, по своей воле. Я люблю людей. «Зритель» пугает меня, вызывает у меня страх, а людей я люблю. Конечно, на них может повлиять пресса или студия, когда начинает распространять всевозможные истории. Но я думаю, что, когда народ идет смотреть фильмы, он может сам судить обо всем. Мы, люди, – странные существа и все же обладаем правом жить собственным умом.
Однажды я оказалась, что называется, у финишной черты – это в самом деле могло быть моим концом. Когда г-н Миллер был под судом за «неуважение к конгрессу», какой-то чиновник заявил, что он должен назвать фамилии, и я должна его заставить их назвать, иначе мне грозил конец карьеры. На что я ответила: «Я горжусь позицией моего мужа и буду всегда стоять за него». – «С вами все кончено», – сказали мне в суде. – «Больше о вас никто никогда не услышит».
Мне кажется, что вот это чувство обречённости таит в себе и какое-то облегчение. Это похоже на то, что испытываешь, когда не знаешь, у какой черты ты находишься, и вдруг оказывается, что у конечной, и ты вздыхаешь с облегчением: я сделала все, что могла. Но нет, ни в коем случае не сдаваться, надо все начинать сначала и обязательно верить и всегда соответствовать своим потенциальным возможностям.
Сейчас я живу работой и общением с узким кругом друзей, на которых по-настоящему могу рассчитывать. Слава может плестись где-то сбоку, и привет, с меня довольно тебя – славы. И даже если она и дальше будет мне сопутствовать, я всегда знаю: это штука переменчивая. По крайней мере, это нечто мной уже испытанное, но отнюдь не то, чем я ныне живу.
Ричард Меримэн, журнал Лайф
перевод предоставила Оксана Сурженко
Оригинал:
Marilyn's Last Interview
By Richard Meryman
1962
Sometimes wearing a scarf and a polo coat and no make up and with a certain attitude of walking, I go shopping or just looking at people living. But then you know,there will be a few teenagers who are kind of sharp and they'll say, "Hey, just a minute. You know who I think that is?" And they'll start tailing me. And I don't mind. I realize some people want to see if you're real.The teenagers, the little kids, their faces light up. They say, "Gee," and they can't wait to tell their friends. And old people come up and say, "Wait till I tell my wife." You've changed their whole day. In the morning, the garbage men that go by 57th Street when I come out the door say, "Marilyn, hi! How do you feel this morning?" To me,it's an honor, and I love them for it. The working men, I'll go by and they'll whistle. At first they whistle because they think, oh, it's a girl. She's got blond hair and she's not out of shape, and then they say, "Gosh,it's Marilyn Monroe!" And that has it's, you know, those are times it's nice. People knowing who you are and all of that, and feeling that you've meant something to them.
I don't know quite why, but somehow I feel they know that I mean what I do, both when I'm acting on the screen or when if I see them in person and greet them. That I really always do mean hello, and how are you? In their fantasies they feel "Gee,it can happen to me!"
But when you're famous you kind of run into human nature in a raw kind of way. It stirs up envy, fame does. People you run into feel that, well, who is she who does she think she is, Marilyn Monroe? They feel fame gives them some kind of privilege to walk up to you and say anything to you, you know, of any kind of nature and it won't hurt your feelings. Like it's happening to your clothing. One time here I am looking for a home to buy and I stopped at this place. A man came out and was very pleasant and cheerful, and said, "Oh, just a moment, I want my wife to meet you." Well,she came out and said, "Will you please get off the premises?" You're always running into peoples unconscious. Let's take some actors or directors. Usually they don't say it to me, they say it to the newspapers because that's a bigger play. You know, if they're only insulting me to my face that doesn't make a big enough play because all I have to say is, "See you around, like never." But if it's in the newspapers, it's coast to coast and all around the world. I don't understand why people aren't a little more generous with each other. I don't like to say this, but I'm afraid there is alot of envy in this business. The only thing I can do is stop and think, "I'm all right but I'm not so sure about them!" For instance, you've read there was some actor that once said that kissing me was like kissing Hitler. Well, I think that's his problem. If I have to do intimate love scenes with somebody who really has these kinds of feelings toward me, then my fantasy can come into play. In other words, out with him, in with my fantasy. He was never there.
But one thing about fame is the bigger the people are, the simpler they are, the more they are not awed by you! They don't feel they have to be offensive, they don't feel they have to insult you. You can meet Carl Sandburg and he is so pleased to meet you. He wants to know about you, and you want to know about him. Not in any way has he ever let me down. Or else you can meet working people who want to know what it is like. You try to explain to them. I don't like to disillusion them and tell them it's sometimes nearly impossible. They kind of look toward you for something that's away from their everyday life. I guess you call that entertainment, a world to escape into, a fantasy. Sometimes it makes you a little bit sad because you'd like to meet somebody kind of on face value. It's nice to be included in peoples fantasies but you also like to be accepted for your own sake. I don't look at myself as a commodity, but I'm sure alot of people have. Including, well, one corporation in particular which shall be nameless. If I'm sounding picked on or something, I think I am. I'll think I have a few wonderful friends and all of a sudden, ooh, here it comes. They do alot of things. They talk about you to the press, to their friends, tell stories, and you know, it's disappointing. These are the ones you aren't interested in seeing everyday of your life.
Of course, it does depend on the people, but sometimes I'm invited places to kind of brighten up a dinner table like a musician who'll play the piano after dinner, and I know you're not really invited for yourself. You're just an ornament.
When I was 5 I think, that's when I started wanting to be an actress. I loved to play. I didn't like the world around me because it was kind of grim, but I loved to play house. It was like you could make your own boundaries. It goes beyond house, you could make your own situations and you could pretend, and even if the other kids were a little slow on the imagining part you could say, "Hey, what about if you were such and such, and I were such and such wouldn't that be fun?" And they'd say, "Oh, yes," and then I'd say, "Well, that will be a horse and this will be..."it was play, playfulness. When I heard that this was acting, I said that's what I want to be. You can play. But then you grow up and find out about playing, that they make playing very difficult for you. Some of my foster families used to send me to the movies to get me out of the house and there I'd sit all day and way into the night. Up in front, there with the screen so big, a little kid all alone, and I loved it. I loved anything that moved up there and I didn't miss anything that happened and there was no popcorn either.
When I was 11, the whole world which was closed to me. I just felt I was on the outside of the world. Suddenly, everything opened up. Even the girls paid a little attention to me because they thought, "Hmmm, she's to be dealt with!" And I had this long walk to school 2 1/2 miles to school, 2 1/2 miles back. It was just sheer pleasure. Every fellow honked his horn you know, workers driving to work, waving, you know, and I'd wave back. The world became friendly. All the newspaper boys when they delivered the paper would come around to where I lived, and I used to hang from the limb of a tree, and I had sort of a sweatshirt on. I didn't realize the value of a sweatshirt in those days, and then I was sort of beginning to catch on, but I didn't quite get it, because I couldn't really afford sweaters. But here they come with their bicycles, you know, and I'd get these free papers and the family liked that, and they'd all pull their bicycles up around the tree and then I'd be hanging, looking kind of like a monkey, I guess. I was a little shy to come down. I did get down to the curb, kinda kicking the curb and kicking the leaves and talking, but mostly listening. And sometimes the family used to worry because I used to laugh so loud and so gay; I guess they felt it was hysterical. It was just this sudden freedom because I would ask the boys, "Can I ride your bike now?" and they'd say, "Sure." Then I'd go zooming, laughing in the wind, riding down the block, laughing, and they'd all stand around and wait till I came back, but I loved the wind. It caressed me. But it was kind of a double edged thing. I did find too, when the world opened up that people took alot for granted, like not only could they be friendly, but they could suddenly get overly friendly and expect an awful lot for very little. When I was older, I used to go to Grauman's Chinese Theater and try to fit my foot in the prints in the cement there. And I'd say, "Oh, oh, my foot's too big! I guess that's out." I did have a funny feeling later when I finally put my foot down into that wet cement. I sure knew what it really meant to me. Anything's possible, almost.
It was the creative part that kept me going, trying to be an actress. I enjoy acting when you really hit it right. And I guess I've always had too much fantasy to be only a housewife. Well, also, I had to eat. I was never kept, to be blunt about it. I always kept myself. I have always had a pride in the fact that I was my own. And Los Angeles was my home, too, so when they said, "Go home!" I said, "I am home." The time I sort of began to think I was famous, I was driving somebody to the airport, and as I came back there was this movie house and I saw my name in lights. I pulled the car up at a distance down the street, it was too much to take up close, you know, all of a sudden. And I said, "God, somebody's made a mistake." But there it was, in lights. And I sat there and said, "So that's the way it looks," and it was all very strange to me, and yet at the studio they had said, "Remember you're not a star." Yet there it is up in lights. I really got the idea I must be a star, or something from the newspapermen, I'm saying men, not the women who would interview me and they would be warm and friendly. By the way, that part of the press, you know, the men of the press, unless they have their own personal quirks against me, they were always very warm and friendly and they'd say, "You know, you're the only star," and I'd say, "Star?" and they'd look at me as if I were nuts. I think they, in their own kind of way, made me realize I was famous.
I remember when I got the part in Gentlemen Prefer Blondes. Jane Russell, she was the brunette in it and I was the blonde. She got $200,000 for it, and I got my $500 a week, but that to me was ,you know, considerable. She by the way, was quite wonderful to me. The only thing was I couldn't get a dressing room. I said, finally, I really got to this kind of level, I said, "Look, after all, I am the blonde, and it is Gentlemen Prefer Blondes!" Because still they always kept saying, "Remember, you're not a star." I said, "Well, whatever I am, I am the blonde!" And I want to say the people, if I am a star, the people made me a star. No studio, no person, but the people did. There was a reaction that came to the studio, the fan mail, or when I went to a premiere, or the exhibitors wanted to meet me. I didn't know why. When they all rushed toward me I looked behind me to see who was there and I said, "My heavens!" I was scared to death. I used to get the feeling, and sometimes I still get it, that sometimes I was fooling somebody. I don't know who or what, maybe myself.
I've always felt toward the slightest scene, even if all I had to do in a scene was just to come in and say, "Hi," that the people ought to get their money's worth and that this is an obligation of mine, to give them the best you can get from me. I do have feelings some days when there are scenes with alot of responsibility toward the meaning, and I'll wish, "Gee, if only I had been a cleaning woman." On the way to the studio I would see somebody cleaning and I'd say, "That's what I'd like to be. That's my ambition in life." But I think that all actors go through this. We not only want to be good, we have to be. You know, when they talk about nervousness, my teacher, Lee Strasberg, when I said to him, "I don't know what's wrong with me but I'm a little nervous," he said, "When you're not, give up, because nervousness indicates sensitivity." Also, a struggle with shyness is in every actor more than anyone can imagine. There is a censor inside us that says to what degree do we let go, like a child playing. I guess people think we just go out there, and you know, that's all we do. Just do it. But it's a real struggle. I'm one of the world's most self conscious people. I really have to struggle.
An actor is not a machine, no matter how much they want to say you are. Creativity has got to start with humanity and when you're a human being, you feel, you suffer. You're gay, you're sick, you're nervous or whatever. Like any creative human being, I would like a bit more control so that it would be a little easier for me when the director says, "One tear, right now," that one tear would pop out. But once there came two tears because I thought, "How dare he?" Goethe said, "Talent is developed in privacy," you know? And it's really true. There is a need for aloneness which I don't think most people realize for an actor. It's almost having certain kinds of secrets for yourself that you'll let the whole world in on only for a moment, when you're acting. But everybody is always tugging at you. They'd all like sort of a chunk of you. They kind of like to take pieces out of you. I don't think they realize it, but it's like "rrr do this, rrr do that." But you do want to stay intact. Intact and on two feet.
I think that when you are famous every weakness is exaggerated. This industry should behave like a mother whose child has just run out in front of a car. But instead of clasping the child to them, they start punishing the child. Like you don't dare get a cold. How dare you get a cold! I mean, the executives can get colds and stay home forever and phone it in, but how dare you, the actor, get a cold or a virus. You know, no one feels worse than the one who's sick. I sometimes wish, gee, I wish they had to act a comedy with a temperature and a virus infection. I am not an actress who appears at a studio just for the purpose of discipline. This doesn't have anything at all to do with art. I myself would like to become more disciplined within my work. But I'm there to give a performance and not to be disciplined by a studio! After all, I'm not in a military school. This is supposed to be an art form, not just a manufacturing establishment. The sensitivity that helps me to act, you see, also makes me react. An actor is supposed to be a sensitive instrument. Isaac Stern takes good care of his violin. What if everybody jumped on his violin?
If you've noticed in Hollywood where millions and billions of dollars have been made, there aren't really any kind of monuments or museums, and I don't call putting your footprint in Grauman's Chinese a monument, all right this did mean a lot, sentimentally at the time. Gee, nobody left anything behind, they took it, they grabbed it and they ran, the ones who made the billions of dollars, never the workers.
You know alot of people have, oh gee, real quirky problems that they wouldn't dare have anyone know. But one of my problems happens to show, I'm late. I guess people think that why I'm late is some kind of arrogance and I think it is opposite of arrogance. I also feel that I'm not in this big American rush, you know, you got to go and you got to go fast but for no good reason. The main thing is, I want to be prepared when I get there to give a good performance or whatever to the best of my ability. A lot of people can be there on time and do nothing, which I have seen them do, and you know, all sit around and sort of chit chatting and talking trivia about their social life. Gable said about me, "When she's there, she's there. All of her is there! She's there to work."
I was honored when they asked me to appear at the President's birthday rally in Madison Square Garden. There was like a hush over the whole place when I came on to sing Happy Birthday, like if I had been wearing a slip I would have thought it was showing, or something. I thought, "Oh, my gosh, what if no sound comes out!"
A hush like that from the people warms me. It's sort of like an embrace. Then you think, by God, I'll sing this song if it's the last thing I ever do. And for all the people. Because I remember when I turned to the microphone I looked all the way up and back, and I thought, "That's where I'd be, way up there under one of those rafters, close to the ceiling, after I paid my $2 to come into the place." Afterwards they had some sort of reception. I was with my former father-in-law, Isadore Miller, so I think I did something wrong when I met the President. Instead of saying, "How do you do?" I just said "This is my former father-in-law, Isadore Miller." He came here an immigrant and I thought this would be one of the biggest things in his life, he's about 75 or 80 years old and I thought this would be something that he would be telling his grandchildren about and all that. I should have said, "How do you do, Mr.President," but I had already done the singing, so well you know. I guess nobody noticed it. Fame has a special burden, which I might as well state here and now. I don't mind being burdened with being glamorous and sexual. But what goes with it can be a burden. Like the man was going to show me around but the woman said, "Off the premises." I feel that beauty and femininity are ageless and can't be contrived, and glamour, although the manufacturers won't like this, cannot be manufactured. Not real glamour, it's based on femininity. I think that sexuality is only attractive when it's natural and spontaneous. This is where alot of them miss the boat. And then something I'd just like to spout off on. We are all born sexual creatures, thank God, but it's a pity so many people despise and crush this natural gift. Art, real art, comes from it, everything.
I never quite understood it, this sex symbol. I always thought symbols were those things you clash together! That's the trouble, a sex symbol becomes a thing. I just hate to be a thing. But if I'm going to be a symbol of something I'd rather have it sex than some other things they've got symbols of! These girls who try to be me, I guess the studios put them up to it, or they get the ideas themselves. But gee, they haven't got it. You can make alot of gags about it like they haven't got the foreground or else they haven't the background. But I mean the middle, where you live.
All my stepchildren carried the burden of my fame. Sometimes they would read terrible things about me and I'd worry about whether it would hurt them. I would tell them, don't hide these things from me. I'd rather you ask me these things straight out and I'll answer all your questions. Don't be afraid to ask anything. After all, I have come up from way down.
I wanted them to know of life other than their own. I used to tell them, for instance, that I worked for 5 cents a month and I washed one hundred dishes, and my step kids would say, "One hundred dishes!" and I said, "Not only that, I scraped and cleaned them before I washed them. I washed them and rinsed them and put them in the draining place, but I said, "Thank God I didn't have to dry them." Kids are different from grown ups. You know when you get grown up you can get kind of sour, I mean that's the way it can go, but kid's accept you the way you are. Fame to me certainly is only a temporary and a partial happiness, even for a waif and I was brought up a waif. But fame is not really for a daily diet, that's not what fulfills you. It warms you a bit but the warming is temporary. It's like caviar, you know, it's good to have caviar but not when you have it every meal every day.
I was never used to being happy, so that wasn't something I ever took for granted. I did sort of think, you know, marriage did that. You see, I was brought up differently from the average American child because the average child is brought up expecting to be happy. That's it, successful, happy, and on time. Yet because of fame I was able to meet and marry two of the nicest men I'd ever met up to that time.
I don't think people will turn against me, at least not by themselves. I like people. The "public" scares me but people I trust. Maybe they can be impressed by the press or when a studio starts sending out all kinds of stories. But I think when people go to see a movie, they judge for themselves. We human beings are strange creatures and still reserve the right to think for ourselves.
Once I was supposed to be finished, that was the end of me. When Mr. Miller was on trial for contempt of Congress, a certain corporation executive said either he named names and I got him to name names, or I was finished. I said, "I'm proud of my husband's position and I stand behind him all the way," and the court did too. "Finished," they said. "You'll never be heard of."
It might be a kind of relief to be finished. It's sort of like, I don't know, what kind of a yard dash you're running, but then you're at the finish line and you sort of see you've made it! But you never have. You have to start all over again. But I believe you're always as good as your potential.
I now live in my work and in a few relationships with the few people I can really count on. Fame will go by and, so long, I've had you fame. If it goes by, I've always known it was fickle. So at least it's something I experienced, but that's not where I live.
Комментарии (3):
17-04-2011-16:37
удалить
здесь написано про приемных людей. но у ММ не было детей!
Комментарии (3):
вверх^
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Последнее интервью MM (перевод и оригинал) | Норма_Джин - Самое первое сообщество Marilyn Monroe - Не волноваться, а волновать... |
Лента друзей Норма_Джин
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»