В колонках играет - Хвангур - Русалочьи Очи
Настроение сейчас - хреновое

Офицер сидел на пригорке и не спеша пожевывал сухую травинку. Сумерки отступали, близилось утро. Все в лагере еще спали, кроме часовых, но Офицеру не спалось. Он сидел на мягкой траве, мокрой от росы, и встречал рассвет.
Перед ним был широкий , буйно заросший луг, покрытый белесым туманом, а невдалеке темнел хмурый лес. С другой стороны шелестел на легком предрассветном ветерке молодой березняк, и сквозь хрупкие тельца деревьев начинало просвечивать красное солнечное марево.
«Русь моя… Взрастили меня твои бесконечные поля, щедро напоили меня твои чистые холодные родники… Светловолосым ребенком бегал я по этой росистой траве, купался в твоих девственных водах… С детской радостью принимал я твой горячий хлеб, испеченный бабушкиными руками. Позже, когда я подрос, темное уединение твоих дремучих лесов поглощало меня, и там я постигал Родное мировоззрение и разговаривал с нашими Богами… И голосу предков всегда внимал мой разум. Ты подарила мне радость первой любви, огневласая ведьма очаровала меня синеокой своей улыбкой и сковала руническими чарами глупое сердце мальчишки… Звонкий девичий голос твоих праздников, хвалы Солнцу и заветы Щуров наших навсегда в моей душе… »
Офицер улыбался, и слезы текли по грубому, небритому лицу его, слезы радости, слезы искренней, беззаветной русской любви.
«Кровавой язвой живет и болит во мне память первых страданий, когда я, раздавленный и сокрушенный смертью любимой, бежал от всего, от всего… в твои глубокие чащи, прижимаясь горячей от слез щекой к коре твоих древних дубов и к твоим трепещущим листьям… и ты, как истинная мать, нежно утешила меня, земля приняла мою безумную боль в себя и влила в вены новую жизнь…
Русь моя…
Родина…
Род…
Что же случилось с тобой? Где же теперь твоя радость, твоя девственная непорочность, нежность твоя безграничная, почему так пугают меня твои материнские морщины? Ублюдки теперь скачут по земле твоей, впились своими жадными уродливыми руками в твои седые волосы, смеются над твоим криком, увечат, насилуют, плюют в лицо твое и жрут, жрут… Жрут, твари, все то, что ты с такой любовью дарила нам – детям твоим…
Я отомщу, Русь!
Только ты для меня – единственная вера! Единственная жизнь моя – только в тебе!
Ты, Русь – превыше всего!
Слава!»
Так думал, так чувствовал Офицер, и солнце уже поднималось, орошая ярым теплом Родную землю, и слезы уже не застилали глаза, прошла эта мимолетная слабость, и только чувство долга, чести, верности, жажды мести обжигало могучее славянское сердце.
«Вернем… Сбережем… Сохраним… Навсегда!»
Офицер встал во весь рост, выпрямил голову, и ладонь его легла на холодную рукоять именного пистолета.
- Рота, подъем!!!