Смерть в представлении С. Кьеркегора тесно связана с духовным миром человека. Не сам ее факт, но осмысление "конца всего" является предметом философии смерти. Вообще подход к смерти как к биологическому факту, т. е. подход научный, "беспристрастный" (по мнению Кьеркегора, попросту тщеславный) не адекватен человеческому запросу, т. к. "беспокойство - это истинное отношение \…\ к нашей личной реальности" \1, 251\. Следовательно, необходимо не столько удовлетворить "бесчеловечное любопытство" \1, 251\, сколько избавить от естественной тревоги. Такова побудительная причина и одновременно цель рассуждений о смерти.



Смерть, однако, стоит не в одном ряду с теми предметами, которые вызывают обычную озабоченность, это совершенно особенный, по мнению Кьеркегора, феномен. Некоторые события мы определяем для себя, как долженствующее произойти с необходимостью, но осознание их рождает самый разный отклик нашего духа, в то время как осознание смертности порождает отчаяние ("болезнь к смерти"). Метафора болезни дает представление о природе отчаяния: очаг можно подавить, однако семена болезни остаются в теле до нового рецидива. Отчаяние излечимо только чудом (фактически - верой в абсурдное), поскольку эта болезнь такова, что возобновляясь, она перечеркивает весь период здоровья духовного, которое было до настоящего момента. Причем отчаяние - та болезнь, большее внимание к которой и большее понимание механизмов которой только обостряет страдание зараженного. самое подлинное отчаяние настигает индивида, прекрасно знающего как свое "Я", так и природу своего недуга. Болезнь к смерти действует и через эмоции (подавленности, страха, неудовлетворенности), и через интеллект, т. е. на всех ступенях рефлексии человека. В этом отношении заражены все люди, все человечество - а отчаяние является важнейшей характеристикой нашего существования.



Термин "отчаяние", т. о., приобретает у Кьеркегора новые коннотации. Теперь это не столько отказ от надежды, т. е. не столько некий отрицательный итог определенных усилий, сколько состояние, постоянная оценка своих действий как обессмыслившихся. Кьеркегор стоит на позиции христианина и человека европейской культуры. Тот, кто не вылечен от отчаяния панацеей абсурдного (=иррационального) упования на Бога, для него является безусловно отчаявшимся, причем философ отметает при этом самооценку индивида: для него совершенно непоказательно, считает он себя зараженным отчаянием или нет, счастлив он или нет. Одно душевное состояние скрывается внутри "Я" от другого - но речь идет как будто не о бессознательном. "Отчаявшийся" или "неотчаявшийся" незаметно становятся оценочными характеристиками, наподобие "нравственный" - "безнравственный", "спасенный" - "погибший" (в смысле "праведник" - "грешник"). Ситуация усугубляется, когда Кьеркегор пытается проследить процесс "излечения". С одной стороны, отчаяние необходимо осознать, высветить, отрефлексировать, чтобы от него, из самых его глубин закономерно обратиться к вере. С другой - чем яснее болезнь, которая требует лечения, тем острее она переживается, тем недоступнее кажется спасение. Убегая от осознания отчаяния в повседневность, забываясь временными интересами (позже Фромм назовет это "бегством от свободы"), человек борется с отчаянием без радикального вмешательства и проигрывает. Сталкиваясь с ним напрямую, он осознает свое поражение, и может быть спасен только актом веры.



Для сравнения рассмотрим другую точку зрения. Мартин Хайдеггер, заимствовавший некоторые представления у Кьеркегора (в частности, понятие "страха"), создал более схематичную и менее соотнесенную с догматами веры концепцию смерти. Интерес хайдеггеровского подхода в том, что здесь смерть является одинаковой реалией с такими феноменами как "решимость", "страх", "зов совести". Так же, как Кьеркегор, в качестве данности Хайдеггер рассматривает переживание эмоций по поводу смерти и так же считает их постоянной составляющей бытия, которая бытие структуирует.



Отношение Хайдеггера к смерти определяется общей сутью его философии. По мнению философа реально существующее (бытие) есть Dasein. Исходная точка философствования Хайдеггера - субъективность наших ощущений. Ключевым моментом в ней является осознание себя, как существующего здесь и сейчас, это и есть Dasein. Все прочее существует только для Dasein, а значит, является, по сути дела, ее состоянием. Реальности, данные нам как существующие в Dasein (а иначе ничто существовать и не может), Хайдеггер называет экзистенциалами. Они характеризуют бытие Dasein.



Главная задача онтологии Хайдеггера, на мой взгляд, "обнаружение структурной целостности" экзистенциальных модусов Dasein, то есть раскрытие и прояснение бытия Dasein не в последовательности его экзистенциалов, а как целостной структуры. И целостность бытия можно раскрыть, "глядя на один исходно единый феномен, уже лежащий в целом, так что он онтологически фундирует каждый структурный момент в его структуральной возможности". В качестве такого феномена Хайдеггер называет феномен страха (Angst). Феноменологически Хайдеггер описывает "страх" как отличный от боязни. Разница заключается в том, что боязнь - это всегда боязнь чего-то предметно определенного. Страх же приходит из "ниоткуда". Из неопределенного "ниоткуда" онтологически означает из "мира". Страх вообще непредметен, как говорит Хайдеггер, с ним невозможно иметь дело, он неинтенционален. Страх указывает на непрерывную соотнесенность человеческого существования с бытием. Таким образом, страх раскрывает Dasein не как обычное сущее, которое просто "есть", но как особое сущее, всегда относящееся к способу своего бытия, существующее как целостность, самость. Пониманием страха как предельного опыта "возможного" Хайдеггер обязан, в основном, Кьеркегору. Страх, во-первых, раскрывает для Dasein за предметным сущим его исходное онтологическое основание; во-вторых, раскрывает целостность самого Dasein в его одиночестве, показывающем всегда имеющуюся возможность быть целым. Однако феномен страха лишь указывает на бытие Dasein как на целое. Экзистенциально-онтологическую целостность Dasein Хайдеггер выражает как "заботу" (Sorge). Как "забота" Dasein обладает характером "впереди-себя-бытия". "Забота" включает в себя три феноменальных элемента. Во-первых, заботу об окружающих вещах; во-вторых, заботу о других; в-третьих, заботу о своей собственной идентичности. Dasein отлично от вещи не только тем, что оно заботится, но прежде всего тем, что оно и есть "забота".



Способ бытия, который открывает смерть и страх как возможности Хайдеггер называет "забегающим вперед". "Забегание вперед", в возможность или невозможность нашего существования - это "собственный" способ бытия. Это предвосхищающий характер бытия Dasein, раскрывающий его как целое, Хайдеггер называет "решимостью". Решимость определяется как "молчаливое, готовое к ужасу бросание себя на самое свое бытие-виновным…" В этом употреблении "решимости" видны два аспекта. С одной стороны, собственный акт волевой решимости как открытости Dasein "зову совести", раскрывающему "виновность" Dasein; с другой - непрерывная открытость Dasein бытию, предвосхищение им своих возможностей как понимание своей открытости бытию. Онтологический характер "решимости" - это прежде всего открытость Dasein по отношению к бытию: "решимость есть отличительный модус разомкнутости Dasein". "Решимость", как указывает Хайдеггер, есть, во-первых, определенная расположенность (настроенность) к страху; во-вторых, определенное понимание, "предвосхищающее" понимание смерти; в-третьих, определенное выражение речи, а именно как в молчании раздающийся "зов совести". "Страх", "предвосхищение смерти" и "зов совести" должны, по мнению Хайдеггера, стать радикальными возможностями Dasein, которые позволили бы Dasein преодолеть его "падшесть" в неопределенность пребывания среди "людей", "несобственность" его повседневного бытия.

Если теперь сравнить метафизику смерти Кьеркегора и Хайдеггера, мы можем заметить, что в обоих случаях речь идет о некоем предстоянии перед концом. Хайдеггер говорит о разомкнутости "того, что присутствие как брошенное бытие экзестирует к своему концу" \3, 251\ - разомкнутость есть страх. Кьеркегор говорит об "отчаянии" - причем оба философа настойчиво приписывают отсутствие отчаяния или страха бегству от него, самоскрыванием, отчуждением смерти. Вообще малая озабоченность смертью якобы свидетельствует либо о недостаточно развитой способности рефлексии, либо о беспечности (проще - обывательской сытой успокоенности), либо о тщательно скрываемом осознании своей духовной пустоты (т. е. либо думать просто не умеют, либо умеют, но не хотят заниматься этим трезво и самостоятельно, либо, наоборот, способны к самоанализу, но он так ужасает их, что остается только бежать). Такая причина как, например, поглощенность каким-либо делом, страсть, отвлекающая от мысли о смерти как мысли в принципе не интересной, не насущной, ими не рассматривается. Они оба просто не поверят такой позитивной захваченности и заклеймят ее "самообманом" (хотя Кьеркегор очарован именно страстным, захватывающим служением Богу). Ограничиваясь посюсторонними изысканиями, философ, тем не менее, произвольно отбросили посюсторонние же представления о загробной жизни (не обязательно касающиеся конкретной религии, но, конечно, являющиеся предметом уверования). Это неоправданный шаг, если избранный подход к феномену смерти обращается к жизни духа, ищет универсальные переживания духа. Представления такого рода могут быть существенной составляющей духовной жизни. Опосредованно переживая чужую смерть, индивид может так же опосредованно переживать переход чужой жизни в другое качество.



Сходны по сути и предложенные Кьеркегором и Хайдеггером пути преодоления ужаса (или отчаяния). Фактически оба проповедуют решимость: Хайдеггер - "заступания в возможность", принятия своей смертности в своем одиночестве. Позитивное в этом - размыкание себя себе самому. "…всякое бытие при озаботившем и всякое событие с другими отказывает, когда речь идет о самой своей способности быть" \3, 263\. Приняв смерть, человек уже никуда не бежит и ни в ком не растворяется. Кьеркегор говорит о решимости пройти до конца свое отчаяние, в результате чего "Я" сначала отказывается от себя в акте смирения, а потом обретает во всей полноте в даре Божьей любви. Нельзя не заметить, что важное, сделанное Кьеркегором все-таки второстепенным (а именно - обретение "Я" себя) у Хайдеггера стоит на первом месте. Собственно через решимость вернуться к себе возможно преодоление отчаяния. В сопоставлении двух концепций особенно ясно видно, насколько искуственно (хотя и убедительно в силу своей искренности) привнесено Кьеркегором в метафизику смерти христианство. "Для Бога" или "для разомкнутости бытия" - основание возвращения к "Я", к его ценностям совершенно формально. Естественно, верующий ни за что не откажется от своего отчаяния ради какой-то туманной разомкнутости, но это всего лишь вопрос приоритетов.



"Пограничная ситуация" - это событие, приводящее человека к конфронтации с его экзистенциальной ситуацией в мире. "Конфронтация с личной смертью ("моей смертью"), - пишет Ялом, - это ни с чем не сравнимая пограничная ситуация, способная вызвать значительное изменение стиля и характера жизни индивида в мире. "Физически смерть разрушает человека, но идея смерти может спасти его". Смерть действует как катализатор перехода из одного состояния бытия в другое, более высокое - из состояния, в котором мы задаемся вопросом о том, каковы вещи, в состояние потрясенности тем, что они есть".



Смерть напоминает нам, что существование не может быть отложено. И еще есть время. Время для жизни. Если человек встретился со своей собственной смертью и осознал жизнь как "возможность возможности" (Кьеркегор), и узнал смерть как "невозможность дальнейшей возможности" (Хайдеггер), - то этот человек знает, что пока он жив, он обладает возможностью изменить всю свою жизнь до того, как наступит конец - но только до того. И это, по-моему, очень обнадеживает.



Мысли о смерти особенно терзают нас в середине жизни, я бы даже сказала, в возрасте 30-40 лет, когда мы особенно терзаемся тем, что жизнь проходит, а мы не оставляем в ней следа. Как у Данте: "Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…"



Вообще человек привыкает ко всему, даже к своей собственной смертности. Если человек постоянно сталкивается со своим страхом смерти, то он ослабевает просто потому, что становится знакомым.



Многие исследователи считают (и я присоединяюсь к ним), что тревога смерти обратно пропорциональна удовлетворенности жизнью. На первый взгляд должно быть наоборот: неудовлетворенным, разочарованным жизнью смерть должна приветствоваться как избавление от страданий. Но это не так! Если есть чувство реализованности, ощущение, что жизнь прожита хорошо, то смерть не представляется такой ужасной. Повторюсь и еще раз приведу пример из своей жизни: ужас смерти обычно чаще охватывает меня в те периоды моей жизни, когда я живу неполно, неинтересно, бессмысленно; когда я не ощущаю себя реализованной в работе, а отношения с людьми формальны. Ницше говорил: "То, что стало совершенным, все, что созрело, - хочет умереть. Все, что незрело, хочет жить. Все, что страдает, хочет жить, чтобы стать зрелым, полным радости и жажды - жажды того, что дальше, выше, ярче". Эта идея дает терапевту опору и надежду: если он сумеет помочь испытать пациенту удовлетворенность жизнью, он сможет ослабить тревогу смерти.