Общыюсь с ребятами по аське. Меня трясет. Реально трясет. "Не такая уж ты бесчувственная сволочь", - как сказал Мастер: "Сволочь, но не безчувстевнная". Да, я честно пытался нажрацца. Не получилось. Выкурил всю пачку кептена. И что? Ничего. Я держусь, держусь я. Вспоминаю поминки Моралиста. Как я держался до последнего. Как Гоблин и Лёсик откровенно плакали. Как ко мне прислонился Умка и сказал "Хекса, я не могу больше. Я сейчас заплачу". И я сказал: "Сейчас можно" и прижал его к себе. Да, я держался до последнего. И сейчас пытаюсь. И пишу ребятам, чтобы держались. Народ с Рогожки косит. Косит по черному. Мы последние. Если не мы, то кто?

Под знаменем Фортуны, до боли, до дрожи...

Под знаменем Фортуны, до боли, до дрожи,
Настраивал я струны, прости меня, Боже!
И пел в восторге диком о счастье великом.
А счастье было сладко, но редко и кратко.

Отцвел мой дальний берег давно и напрасно.
Звезда моих Америк взошла и погасла.
Поднявшись из долины почти до вершины,
Я двинулся обратно, зачем - непонятно.

Капризные арены мой дар погубили,
Корыстные царевны мой жар потушили.
Одна на свете дама, и та - моя мама,
Меня любила просто, ни за что, ни про что.

Смычок пришел в негодность, струна истрепалась,
Моя былая гордость до дна исчерпалась,
Людей просить не смею, царей не имею,
Тебя просить негоже, и все же, о Боже!

Познав любовь-измену от края до края,
Всему нашел я цену, цена небольшая.
Не дай мне, Боже, боле ни дрожи, ни боли.
Взамен всего такого - ты дай мне покоя.

Пускай дымятся где-то и степи, и горы.
Куда в мои-то лета мне эти просторы!
Пускай в иные страны текут океаны.
Зачем, зачем, Владыко, мне столько воды-то!

Ручей, очаг и ложе - не больше, о Боже.
Избавь мой слабый гений от всяких учений.
Не нужно мне Сорбонны, но дай мне свободы!
И я, презрев лавины, дойду до вершины.

До горнего утеса, до высшего класса,
До главного вопроса, до смертного часа,
Когда в одеждах белых сквозь первые вьюги
На мой отцветший берег слетят твои слуги.

(c)