От Питера до Хийтолы что-то километров сто шестьдесят, что ли. Чтобы добраться до Хийтолы, нужно собрать рюкзак (обязательно в последний момент) и добраться до Девяткино, а в Девяткино сесть на электричку до Кузнечного. В электричке милейшая кудрявая женщина Аник успевает ещё немного подремать, пока я, пользуясь свободным временем, мирно пытаю моего нолфинга. От Кузнечного же до Хийтолы два раза в день ходит странный маленький поезд, который называют „дизелем” и „подкидышем”.
Сама Хийтола — это такой не то посёлок, не то очень маленький город с домиками в минималистичном финском стиле и продуктовым магазином у станции. Работающим, что характерно, с 7 до 23. Но она ещё не конечная цель нашего похода. От станции до знака, обозначающего границу Хийтолы, меньше километра. От неё же до нашей конечной точки — около семи, и последние тридцать метров из них проходятся в горку градусов этак под сорок пять в среднем. Там, наверху — место нашей стоянки. Внизу, под тропинкой, — озеро и скалы. Можно было встать и снизу, конечно, но мешают гордость (мы не ищем лёгких путей!) и лень (проще воду затащить наверх, чем спустить оттуда дрова, которых внизу почему-то почти нет).
Озеро — на самом деле фьорд Ладожского. В нём растут камыши вдоль берегов, в середине встают мелкие каменные островки с растущими на них соснами и в отдельных местах есть течение. Скалы — гранитные массивы высотой метров около тридцати. Сверху вдоль них тут и там свешиваются верёвки. Это ради них мы здесь.
Там, в сосновых лесах рядом с Хийтолой, расположен детский скалолазный лагерь. Мы с лёгким офигением смотрим на то, как лазают эти дети, но потом слушаем окрики их тренеров, нам резко плохеет, и мы радуемся, что мы — не они.

Мы приезжаем втроём, оперативно ставим четырёхместную палатку, на газовой горелке завариваем чай. Смеёмся, что у любого пафосного знатока чая глаза бы на лоб полезли: потому что мы не только завариваем пафосные жасминовые жемчужины крутым кипятком, но ещё зачем-то кидаем туда листья земляники и ягоды можжевельника. Разговариваем про гордость и лень — такой, знаете, девиз, на щите можно чертить. Гордость без лени — травмоопасно, лень без гордости — печально. И только около часу ночи вдруг смотрим на часы и осознаём, что уже не десять. По виду-то не отличить: ночи — белые.

А с утра у входа в палатку меня встречает Влада с горстью земляники: „Духов гор надо подкармливать”. Я умиляюсь по самые уши: ну и как я теперь буду тебя пытать, милый мой нолфинг?
А земляника там везде. Особенно — наверху, где стоянка: куда бы ты ни шёл, всё равно в какой-то момент тебя притянет земляничник, и ты там зависнешь. Есть ещё и черника, хотя её меньше — она только начинается.
„Нам сказали, что нам можно штурмовать Бастион”, — говорит Влада, и я соглашаюсь: замечательное занятие!
Дети лазают, кажется, с десяти до трёх и с пяти до девяти. Мы замечательно укладываемся в противофазу: лениво просыпаемся, завтракаем, часам к двум как раз спускаемся вниз — часть трасс всё равно свободна, а остальные освободятся, когда дети уйдут на обед. После них — купание и обед у нас, а потом нам замечательно лазается снова — с девяти до часу или даже двух.
Я смотрю, как Влада вяжет узел-восьмёрку, страхую периодически Владу или Аника. Пою щербаковский Крым пополам с Mystйrieux personnage. И лазаю сама.
— Так, я тут могу упасть. Я вишу на одной правой руке.
— Брат, тебя цитировать надо.
Лазать — страшно. Каждый шаг даётся через офигение: ух ты, у меня это правда получилось?.. Я стою, зависаю, обнимаюсь с отдельными камнями скалы, как с родными. В какой-то момент на Квалификации я просто зависаю и понимаю, что не могу сдвинуться ни в какую сторону, хоть и вполне могу представить, что тут можно сделать. Не могу даже вниз: очень страшно. Странный такой страх — не адреналин, не дрожь, просто — ступор. Висишь и двинуться не можешь. О том, чтобы отцепиться от скалы и дать себя спустить, вообще не может быть и речи.
После этого меня целенаправленно учат висеть на верёвке, отталкиваясь от скалы только ногами. И… как-то внезапно получается.
Влада и Аник вылезают обе трассы до самого верха; потом лезут ещё и Эквилибриста с этой его хитрой трещиной вверху, где нужно ноги ставить на почти ровную поверхность. Аник на этой трещине срывается где-то с половины её, Влада проходит всё до верха и с лёгким недовольством говорит, что ещё не залезла ничего действительно сложного для себя.
Потом мы идём купаться. И плывём вместе с Владой до ближайшего острова, точнее, плывёт Влада, а я следую за ней. Мне очень страшно: я не знаю предела своих сил, а паранойя очень рано начинает говорить, что я не доплыву, что если вдруг, то ведь неизвестно, как я доберусь до берега… Я тяжело дышу, и даже переворот на спину не помогает: дыхание сбито не нагрузкой, а страхом. К тому же на спине не видно, куда плывёшь… В какой-то момент, переворачиваясь и оглядываясь, я обнаруживаю, что вокруг вода и до всех берегов далеко. И выдаю: „Блядь, где я?!!”
…Но добираюсь. И успешно вылезаю на заросшие мхом и травой валуны. А обратно тот же путь проделываю уже спокойно, не успев даже устать. И ещё долго удивляюсь тому, насколько я на самом деле недооценивала собственные силы.
Потом мы готовим, потом мы тупим. Я так вообще отключаюсь и сплю на пенке, и смотрю какие-то бессмысленные сны. Потом мы возвращаемся на скалы, совсем ненадолго, и на какой-то из трасс, где я страхую Владу, верёвка оказывается перекручена со страшной силой: под конец трассы нам с Аником приходится повисать на ней вдвоём, чтобы выбрать. А потом мы идём встречать Галика.
Галик — красивая загорелая женщина на велосипеде. На этом велосипеде она добиралась двадцать семь километров от Кузнечного до Хийтолы. Писала нам, что дорога — ад.
Мы с Владой отбираем у Галика велосипед и на нём, периодически дожидаясь остальных и отдавая его друг другу, добираемся до подъёма. Тащим его в горку — то ещё развлечение. И всей толпой снова идём на скалы.
Постепенно становится темно (насколько может быть темно в Ленобласти в белые ночи) и почему-то очень весело. Вылезают комары, мы поливаемся комар-ханой. Один из захваченных баллончиков почему-то пахнет дыней. „Я дынька-дынька-дынька, я вовсе не турист!” — выдаёт Влада.
Лазанье становится ещё расслабленнее — у нас две обвязки на четверых, а не на троих. Но я неожиданно для себя вылезаю и Квалификацию, и Бастион гораздо выше, чем в прошлый раз. Всё равно немного, конечно, но резкое падение уровня паники, оказывается, влияет. Влада лезет Бастион „в лоб” — по другой траектории, где зацепок почти что нет, по крайней мере при взгляде снизу. Аник говорит что-то про человека-паука, я имею неосторожность согласиться. Влада прямо со стены смотрит на меня и хмыкает:
— Кто бы говорил!
— Ну, я не человек.
— Так я тоже.
Уходим мы со стеночек, когда уже становится слишком темно, чтобы видеть зацепки. А спать ложимся часа в три, когда дело уже идёт к рассвету: и это как-то очень правильно, потому что белые ночи. Потому что пока они есть, надо этим пользоваться. Смотреть время от времени на то, как вечер плавно переходит в утро безо всякой ночи вообще.

На следующий день мы лазаем больше, потому что никого встречать уже не нужно. Я учусь вязать восьмёрку сама и ловлю на скалах странные изменённые состояния сознания.
— Пойду, проверю нормальность.
— Нормальность Марго?
— Марго психоделична, что тут проверять. Главное, чтобы узел не был психоделичен…
Я плаваю ещё дальше, чем в прошлый раз, хотя вдоль берегов: почему-то победить паранойю и сплавать на тот берег не получается. А перед этим тащу в горку баклаги с водой — и задыхаюсь по пути, ну так что ж, никто ж не видит. А ещё я собираю внизу листья малины и смородины и постепенно понимаю людей, которые не понимают, зачем в лес брать чай.
Помимо Бастиона и Квалификации вылезаю вечером ещё небольшой кусок Блина. Аник с третьего, кажется, раза, выползает его до конца: отдельные камни на трассе действительно похожи на блины, и крайне забавно смотреть, как она с ними обнимается. Потом мы идём к Корыту. Правой его вариации. У меня получается подняться на один-два своих роста, Галик лезет его же намного выше, Влада и Аник вылезают до конца. Влада лезет ещё и левую вариацию, но до верху не добирается; впрочем, я верю, что это пока. Аник снизу говорит, что Влада порой весьма стремительна; мы с Владой дружно смеёмся.
Смеха к вечеру вообще становится много, мы выдаём какие-то фразочки, обещаем себе запомнить их и записать в перловник. Но они всё равно забываются.

А потом мы возвращаемся наверх, и я собираю рюкзак. Все остаются, только я уезжаю. И я уже знаю, что не лягу в эту ночь, и Влада мужественно сидит вместе со мной, дабы в пять утра проводить до станции и сходить заодно в магазин. Мы играем наш милый плен, прерываясь на абстрактные разговоры; мы умиляемся на выползающих рядом с нами паучков (одно серовато-белое создание я вытащила у себя из-за шиворота); я говорю Владе, что она вполне может жаловаться мне на жизнь, но если мне надоест, то я погружу её во тьму и буду пытать…

…а в 7.27 в Хийтолу приходит дизель до Кузнечного.