Эта женщина нагла, доминантна и абсолютно бессовестна.
Внутри у этой женщины лужа мармелада. Не знаю, зачем, тем более что её это самое „внутри” более чем относительно. Но факт.
Эта женщина эгоцентрична, причём как-то наивно эгоцентрична. Порой мне кажется, что ей в самом деле не приходит в голову, что я существую зачем-то ещё, кроме того, чтобы записывать то, что она придумывает, и искать для неё информацию о том, что её сегодня интересует. Если ей кажется, что я уделяю ей недостаточно внимания, она начинает виснуть на моей шее и болтать ногами, пока не добьётся своего.
Эта женщина влюбчива, но у неё своеобразные предпочтения: её, за редкими исключениями, почти не интересуют живые люди. Зато какой-нибудь Клод Фролло или Жан Вальжан вполне способны заставить её виснуть (опять же) на моей многострадальной шее и стонать всяческие вариации на тему „как они прекрасны”. Мне нечего ей возразить: в самом деле, прекрасны же.
Эта женщина может притаиться и сделать вид, что её нет, если я ей прикажу командирским тоном. Но она всё равно есть, и она всё равно считает, что я нужна только для того, чтобы угождать её желаниям. На днях она прозрачно намекнула мне, что мне нужно учиться рисовать — потому что, знаете ли, ей так хочется. Вот сейчас, когда я пишу эти строки, она смотрит из-за плеча и ревниво следит за красотой формулировок.
И всё-таки при мысли о том, что она когда-нибудь может меня покинуть, мне становится страшно.
Может быть, потому, например, что её воображение совершенно отлично от моего. Она может не просто воссоздать ситуацию и придумать, что будет в этих условия делать конкретный персонаж. Она может влезть туда и увидеть всё своими глазами, порой в таких деталях, что я удивляюсь.
И вот за возможность периодически смотреть её глазами, и ещё за её энтузиазм и горящие глаза, когда она говорит о своих героях и вообще обо всех тех, кто сегодня занимает её мысли, — я, кажется, люблю её.

Это смешно, на самом деле. В свои четырнадцать я активно играла в размножение личности, вдохновенно прописывала себе каких-то мэрисьюх, разыгрывала в воображении сценки с их участием. В свои семнадцать, когда сьюхи ушли в туман, я много общалась с ролевиками (в том числе и с теми, у которых толпа альтернативных личностей под крышкой черепной коробки — нормальное явление) и честно пыталась причислить себя к ним. В двадцать, когда я вроде бы уже наигралась, когда я осознала окончательно, что ролевика из меня не вышло, ко мне вдруг пришла она. Осела там, где обычно ошиваются те самые личности, и свесила оттуда ножки.

Иногда мне кажется, что именно что-то подобное ей Панкеева называла Огнём Барда.
Я не знаю. Я зову её Мари-Пьер.