Ну что. Давненько в этой днявочке не было постиков в жанре махрового лытдыбра. Я вот сейчас это пишу и думаю, что вряд ли всё это будет интересно большому количеству народа, но… ну, есть пожизнёвые знакомые, есть просто любители бытовухи. Пусть будет, на долгую память.

Первое января запомнилось мне тем, что я в течение суток успел потерять и вернуть обратно веру в человечество.
В новогоднюю ночь я рыдал и глотал валерьянку. Не свою причём: соседка поила, своя у меня куда-то делась как раз когда была нужна. Потому что меня забыли, потому что обещали и не приехали, потому что было одиноко и казалось, что никому Маргоника в этом мире нахрен не сдалась. Я чувствовал себя фореверонлайном: это, знаете, когда все вроде и любят, но в основном на расстоянии.
Прекрасная Семч предлагала остаться дома и встретить новый год вместе, а я ей сказал, что не надо, и отпустил куда-то пить. Лучше бы оставил — не было бы всей этой печальки у меня и алкогольного отравления у неё.
Потом я всё-таки отрубился, потом я спал, читал Гюго и перематывал семчевские клубки: монотонная ручная работа всё-таки здорово помогает от нервов. И обиженно жаловался в твиттер на то, что „может быть, мне в этом мире нужно любить только Семчия и Дана”. А потом Сем всё-таки несколько отошла от своего утреннего состояния, и они с матушкой приехали и на машине забрали меня в Шувалово. К семчевским родителям, в смысле.
И я обнимал Сем и говорил, что она чудо, а потом мы сидели на диване, а вокруг нас носились люди и кормили салатиками, и это было всячески приятно. А ещё мы смотрели телевизор, да. По телевизору шли мультики про богатырей.
И вот они все — Сем, которая увезла и кормила, Лиса, которая спустя столько времени внезапно вспомнила, позвонила и даже договорилась встретиться, Вильхен, который пообещал дать мне в глаз, если я ещё раз забуду упомянуть его в числе любимых, наконец, Мэтт, которая с брютом и гитарой приходила извиняться за ту новогоднюю ночь — а до Шувалово, надо сказать, не так просто добраться, особенно по той слякоти, — все они мою веру в человечество вернули на место. Это очень круто — чувствовать, что тебя любят. Правда.

В любой непонятной ситуации уезжай в Питер — уже которые сутки подряд мы с Сем доказываем конкретным людям справедливость этой фразы. Для этого, например, пришлось второго числа подняться в три часа утра: поезд Асеньки прибывал в четыре сорок. Надо сказать, что одной из первых вещей, которые я увидела после пробуждения, была этикетка того самого брюта. На ней в адресе импортёра значилась улица „Проектируемый проезд”. Не знаю, как вас, а меня впечатлило: есть в этом что-то от путешествий во времени. Хорошее начало дня, да.
Мы приехали на Московский вокзал на машине семчевской матушки, утащили оттуда Асеньку вместе с пришедшими её встречать Настенькой и Анмушкой, как-то разместились все вшестером и уехали домой. На Ваську. В смысле — на четвёртую линию Васильевского острова. Да, мы с Сем в очередной раз переехали, а вы не знали?
Надо сказать, там комната всего в семнадцать метров. Кровать всего одна, и та поднята над полом — мы с Сем ею на всякий случай не пользуемся, неизвестно, выдержит ли она двоих. Можно ли в такой локации расположить на ночёвку пять человек?
Можно, оказывается. Если очень хочется. Для этого берутся матрасы и диванные подушки, и комната превращается в подобие спальни в Ехо: половину её занимает мягкий пол.
А потом мы просыпались, и были посиделки, и чай, и апельсинки. За следующие сутки я выходил на улицу один раз — в магазин, вдвоём с Асенькой. Правда, притащили мы оттуда в основном кучу йогуртов.
А потом пришла ещё Лиса вместе со своей личной жизнью, и все радостно делали друг другу массаж. Мне повезло больше всех — так, что все завидовали: меня мяли Лиса и Шеогор в четыре руки. Со стороны это напоминало языческий обряд. Впрочем, не со стороны — тоже.
Один только Анмушка вёл себя как идиот и всё пропустил. Ну то есть почему — как идиот, скорее — как мебель: лежал под одеялом и изредка оттуда твитил.
Знаете, наверное, неправильно обсуждать человека в третьем лице, когда он тут же присутствует. Мне немножко за это стыдно. Но очень сложно удержаться, если он присутствует чисто номинально: лежит без движения, на прямое обращение реагирует не с первого раза, односложно, тихим голосом.

Это было второго января, а третьего Настенька утащила нас в Петергоф курить кальян. К чуваку, которого знала только она. Чувак оказался замечательно красивым мальчиком с руками в родинках; ночевать чувак поехал к нам. Анма слился где-то по дороге в сторону Петергофа (отряд, как это всегда бывает с Анмушкой, не заметил потери бойца, то есть — не заметил, когда именно он исчез; за это отряду тоже стыдно, но не очень), так что нас снова было пятеро.
А утром четвёртого нас стало шестеро, потому что прибыл второй человек, которому нужно уезжать в Питер в любой непонятной ситуации. Дракон, в смысле. Я встретил его с автобуса и следующие два дня беспардонно на нём висел, толком не подпуская никого более — потому что не отдам, самой мало!
И уже вшестером мы снова направились в Петергоф — варить глинт и печь имбирные печеньки по рецепту Леди. (Кстати, Леди, они прекрасны.) Прибыли туда уже по темноте и осознали, что, кажется, остаёмся на ночь.
И ох. Никогда в жизни мне не приходилось напиваться настолько атмосферно. Вообще, на самом деле, я давно хотел нормально напиться в компании моего чешуйчатого муза. Ну что: гештальт закрыт, и самым что ни на есть прекрасным образом. Это была восхитительная очень панкеевская пьянка — в студенческой общаге, куда мы проникали нелегально, до шести утра, с кальяном, печеньками, кучей замечательного народа разной степени знакомости (наименее знакомыми были вчерашний мальчик и его не менее красивый сосед) и трюфелем. Трюфель был один, собран он был из Марго, Дракона и Семчия, укутанных сверху пледами.
Как всё-таки восхитительно просыпаться поутру после такого вечера и понимать, что, во-первых, всё помнишь, а во-вторых, с удовольствием повторил бы.

А потом мы уехали оттуда втроём, оставив Асеньку с Настенькой, и гуляли по Питеру, и ели пирожные (Питер — город кафешек в гораздо большей степени, нежели Москва, и кое-кто по этому поводу нам слегка завидовал), а потом провожали Дракона на ночной поезд. И Марго бежал за этим поездом, пока тот не разогнался и не ушёл. Бежал и махал в окошко. Марго так и не подарил Дракону цветов, хотя очень хотел, но что уж. Успею.
Возвращались ночным автобусом, Марго умирал от нежности и пел Цвiте терен.

…а теперь Асенька с Настенькой всё ещё в Петергофе, Сем ждёт возвращения Лисости („Маргоооо, у меня девушка уехала! На целую неделю! — Мне бы твои проблемы…”), а Марго сидит в кафешечке и думает, как разгрести весь пиздец с учёбой.
Разгребём, впрочем, куда денемся.