Есть на дайрях такой тип сообществ, который называется „фесты”. Это когда даётся заявка, и по ней любой желающий может написать текст. Заявка включает персонажей, краткое описание основного конфликта и/или какую-то фразу или деталь, которая должна присутствовать. Ну то есть — „очень хочу почитать вот такого, напишите кто-нибудь”.
Был в жизни Маргоники краткий период, когда она тоже этим баловалась. Кстати, именно оттуда и возникла привычка считать слова в написанном. Полученные тексты выкладывались туда же в комменты, сохранялись в один общий файлик на компьютере и мгновенно забывались.
А вчера Маргоника внезапно оный файлик открыла и перечитала, и неожиданно ей даже понравилось.
Вот, например. Original Fest, заявка: „Домашняя | бездомная кошки. Разговор через окно”. 26 марта 2011, писалось отчасти адресно, но именно отчасти.




— Хватит, Чини. Я не уйду с тобой, я уже говорила.
— Мрк, — хмыкнула Чини. Она не понимала Эрику. Её выбор и её право, конечно, но кошки должны жить с кошками, а люди — с людьми, Чини это казалось вполне очевидным.
— Ты не понимаешь. Я в самом деле не могу.
— Окно открыто.
Эрика глубоко вздохнула.
— Я просто действительно не понимаю. Ты столько раз говорила, что тебе здесь не нравится. Тебе есть куда уйти, у тебя есть я. Ну так почему?
— Тебе хорошо... Я же понимаю их речь, Чини. Немножко. Я слышу, о чём они говорят... Ты просто не знаешь. Я иногда вечером прихожу к маленькой и залезаю к ней на подушку, и тогда она меня обнимает так, как будто у неё нет никого, кроме меня. Она... мне такие вещи рассказывает, думает, что я не понимаю.
Чини тихо фыркнула и принялась вылизывать рыжее пятно на шёрстке.
— А иногда я встречаю большую, когда она приходит домой. И... больше-то некому, понимаешь, и она так мне радуется. А иногда они ссорятся, и потом обе жалуются мне... ты понимаешь? я не могу их бросить.
— А, ясно. Ну что могу сказать — ты благородное животное. Я своих в своё время бросила.
— У тебя были хозяева? — Эрика с трудом представляла Чини где-то в отрыве от улиц и крыш, сидящей за стёклами, как она сама.
— А я разве не рассказывала? Они, правда, меня гулять выпускали иногда. Я даже и сейчас к ним прихожу изредка, особенно зимой. Видела бы ты, как они радуются, — самодовольно улыбнулась Чини.
Она вспоминала сейчас: да, и у неё было так же. Тоже — большая и маленькая, тоже жалобы на жизнь по вечерам и „только ты меня понимаешь”. Маленькая даже нравилась ей, она сама была почти кошка. Чини это даже удерживало до каких-то пор, а потом... потом просто надоели замки и стёкла.
Фырк.
Эрика вздохнула про себя. Зря разоткровенничалась. Чини её не понимает. Ей хорошо.
Молчание затягивалось.
— Ладно, — вздохнула Чини, — не уйдёшь, значит, не уйдёшь. Я к тебе завтра приду, хорошо?
— Удачи.
Не придёт она завтра, конечно. Замотается, забудет, убежит куда-нибудь. Придёт через неделю или две, голодная и замёрзшая, и будет говорить, что скучала. И Эрика будет делать вид, что верит ей, потому что у Эрики нет никого, кроме этого трёхцветного недоразумения.
В траве мелькнул чёрный кончик хвоста.
Чини шла куда глаза глядят. Ей начинали надоедать эти дворы, где все дома одинаковы и похожи на бетонные коробки, а бабушки, подкармливающие окрестное зверьё, пахнут так, что находиться рядом с ними — подвиг само по себе.
Она давно ушла бы куда-нибудь, трудно ли тому, кто уже столько времени живёт на улице. Она врала себе, что просто пока не выбрала, куда хочет уйти, вот выберет — и уйдёт обязательно.
Чини очень не хотелось признавать, что она не может вот так взять и бросить Эрику.