Д. — классический персонаж типажа „я готов на всё ради…”. У многих вместо многоточия стоит мир во всём мире и прочее счатье для всех, у Д. там его мучительная любовь к Эльмине, но — не суть: что бы ни было, из таких очень легко получаются злодеи.
Д. — злодей, и его это мучит. Он стадает, глядя на дела рук своих, но он не останавливается, потому что по-прежнему готов на всё.
Точно так же готов на всё и Ренфильд, хоть он и не задумывается об этом, пока Д. не задаёт ему прямого вопроса. И если Ренфильд не становится злодеем, то лишь потому, что у него не хватает на это сил — и времени, небольшого времени его оставшейся жизни. Может быть, поэтому Д. называет его своим братом — с очень ругательными интонациями, а всё-таки.
Ещё Ренфильд мог бы, наверное, давать уроки глубокого страдания. О, как он это умеет делать! О, как пафосно он машет рукой в сторону вампиресс: Que savez-vous de la douleur, да, действительно. Пожалуй, здесь он тоже мог бы потягаться с Д. Он и пытается, впрочем.
А каковы сами вампирессы — с их жаждущими ртами и абсолютно равнодушными лицами.
История повторяется — по-другому и с другими персонажами в главных ролях, но всё происходит снова. Дважды Д. встречает женщин, в которых — как ему кажется — он узнаёт Эльмину. Больше, конечно, но в кадре — дважды. Дважды на сцене умирают вампиры (исчадия ада, жёны Сатаны, а как же). Двое пытаются убить Д. — впрочем, Д. не победить силой, очевидно же.
А ещё Ренфильд всячески похож на Сида Вишеза. Подозреваю, что это намеренно.
А ещё у Д. такие руки.
„Но как, как она могла смотреть на это и не броситься ему на шею?!”
„Я два раза плакала, правда, оба раза над Ван Хельсингом. Но как он мог его убить! Да ещё и так по-дурацки, с какой-то пентаграммой…”
„Но Эльмина — дура! И Ван Хельсинг мне не понравился, он какой-то неприятный. И я не согласна, никто над Люси не надругался, она сама ему на шею прыгнула…”
…любите ли вы Д. так, как люблю его я?
Сомневаюсь.