• Авторизация


РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ИСТОРИИ * Андерсен Достоевский Косаговский 29-12-2021 20:57 к комментариям - к полной версии - понравилось!


 
Андерсен
 .
МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА С СЕРНЫМИ СПИЧКАМИ
  .

Андерсен-девоска-с-спичками (700x525, 178Kb)
 .
 .
Был канун Нового года, холод стоял ужасный и шел снег.
   Почти уже совсем стемнело; по темной улице пробиралась маленькая девочка, продрогшая, босиком, с непокрытой головой.
   Когда она ушла из дому, на ней были надеты туфли, хотя проку от них было мало; то были старые большие туфли, которые обыкновенно носила мать, но и те она растеряла, когда прыгнула в сторону от двух быстро мчавшихся экипажей.
   Одну она никак не могла отыскать, а другую схватил мальчишка и убежал с ней. Поэтому девочка шла теперь босая, и ноги её посинели и покраснели от холода. В красном фартуке она несла целый ворох спичек, а в руках держала пачку. За весь день у неё никто ничего не купил, никто не порадовал ее ни одним пфеннигом. Дрожа от холода и голода, брела бедная малютка, -- это олицетворение горя.
   Падающие снежинки покрывали её белокурые длинные волосы, спадавшие на плечи прекрасными локонами, но о них она, конечно, не думала.
   Все окна были ярко освещены, и в воздухе чудесно пахло жареным гусем: ведь был канун Нового года. Да, об этом она тоже думала.
   В углу, между двух домов, из которых один выдавался больше другого, она присела на корточки и съежилась в комочек. Ножки она поджала под себя; так было еще холоднее, но идти домой она не решалась; она еще пока ничего не успела продать и не заработала ни одного пфеннига.
   От отца ей, наверно, достанутся колотушки, да кроме того, дома -- такой же холод; крыша была дырявая, и в щели проходил ветер, хотя самые большие дырки были заткнуты тряпками и соломой.
   От холода её крошечные ручки почти совсем окостенели.
   Ах! Попробовать разве взять одну единственную спичку, чиркнуть ею по стене и погреть пальцы?..
   Она вытащила спичку. Трах! Как вспыхнула она, как загорелась! Пламя было светлое, теплое, как свечечка. Девочке вдруг показалось,  что она сидит перед большой железной печкой, с блестящими медными ножками и крышкой. Как славно пылал огонь, каким живительным теплом обдал он ее!.. Девочка протянула ножки, чтобы и их погреть, но пламя погасло, печка исчезла, и в руке её остался только кусочек обгоревшей спички..
   Другую спичку зажгла она об стену; пламя вспыхнуло, и в том месте, где свет падал на стену, она стала прозрачная, как вуаль, так что девочка могла заглянуть в комнату. На столе, покрытом белой скатертью, стоял фарфоровый сервиз, и дымился жареный гусь, начиненный яблоками и черносливом; но было еще приятнее видеть, как гусь с воткнутыми ножом и вилкой вдруг шлепнулся с блюда на пол и, покачиваясь на лапах, побежал прямо к ней.
..
   Опять погасла спичка, и осталась одна холодная, сырая стена.
   Тогда бедная девочка зажгла третью спичку и вдруг перенеслась прямо под елку, убранную еще красивее, чем та, которую она видела через стеклянные двери у богатого купца. На зеленых ветках блестели тысячи свечей; с веток глядели на нее пестрые картинки, какие она видела в витринах магазинов. Малютка протянула к ним ручки, -- спичка погасла. Свечки на елке поднялись выше и превратились в звезды на небе, и только одна из них покатилась к небу, оставляя за собой длинный огненный след.
   "Это значит, что кто-то умер!" -- подумала девочка, потому что её покойная бабушка, единственное существо, любившее ее, рассказывала ей, что когда падает звезда, -- то душа человеческая улетает к Богу. Она опять чиркнула спичкой о стену, и опять стало светло, и перед ней стояла её старая бабушка, такая прозрачная, сияющая, такая кроткая и любящая.
   -- Бабушка, -- воскликнула девочка, -- возьми меня с собой! Я знаю, что, когда погаснет спичка, ты уйдешь, ты исчезнешь, как исчезли теплая печка, жареный гусь и дивная елка... -- и она разом зажгла всю пачку спичек, чтобы удержать бабушку.
   И спички засияли таким блеском, что стало светлее, чем днем. Никогда еще не была бабушка так прекрасна и величава; она взяла девочку на руки, и, светлые, радостные, они поднялись высоко над землей. И там, наверху, не было ни холода, ни голода, ни страха, -- они были у Бога...
   А в углу, прислонившись к стене, ранним, холодным утром сидела бедная девочка с раскрасневшимися щеками и улыбающимися губами, замерзшая в последний вечер старого года. Новогоднее солнце взошло над маленьким трупом. Неподвижно сидел ребенок с серными спичками, из которых одна пачка сгорела.
   -- Ей, наверно, хотелось отогреться! -- говорили кругом.
   Но никто не знал, что она видела и в каком торжестве отошла с бабушкой к новогодней радости.
  .
-=-
.
обл-ЮТ--мини (629x380, 223Kb)
.
ДЕВОЧКА  и серные СПИЧКИ (Анденрсен)
 .
аудио
 .
 .
Достоевский
Мальчик у Христа на елке.
Святочный рассказ:
 .
 .
 Р”РѕСЃС‚=мальчик-РЅР°-елке-Сѓ-Христа (700x525, 385Kb)
 .
I Мальчик "с ручкой"
 .
Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед елкой и в самую елку перед Рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как семи лет. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, – значит, его все же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил «с ручкой», это технический термин, значит – просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики. Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, – стало быть, лишь начинал профессию. На расспросы мои он сообщил, что у него сестра, сидит без работы, больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают «с ручкой» хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников, из тех самых, которые, «забастовав на фабрике под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером». Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жены, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит еще вина. В забаву и ему иногда зальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся дыханием, упадет чуть не без памяти на пол,
 .
И в рот мне водку скверную
Безжалостно вливал.
 .
Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но все, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят все – голод, холод, побои, – только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однако ж, все факты.
 .
II Мальчик у Христа на елке
 .
Но я романист, и, кажется, одну «историю» сам сочинил. Почему я пишу «кажется», ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне все мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.
 .
Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», – подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.
 .
Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется – никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь – господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.
 .
Вот и опять улица, – ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно: как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, и на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие – миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, – только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, – вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик; большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, – и присел за дровами: «Тут не сыщут, да и темно».
 .
Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть! «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, – подумал, мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, – совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»
 .
– Пойдем ко мне на елку, мальчик, – прошептал над ним вдруг тихий голо.
.
Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, – о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, – но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.
 .
– Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! – кричит ей мальчик и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. – Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? – спрашивает он, смеясь и любя их.
 .
– Это «Христова елка», – отвечают они ему. – У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… – И узнал он, что мальчики эти и девочки все были все такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…
 .
А внизу, наутро, дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе.
 .
И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, – то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа – уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.
 .
-=-
.
Достоевск-малчик-на-елке-у-Хр---обл (700x356, 388Kb)
.
МАЛЬЧИК на елке у БОГА (Достоевский)
 .
аудио
 .
 .
 .

     н о ч ь

     п е р е д
 
     Р о ж д е с т в о м
 
 

Я-НОЧЕНВПАЛ-В--ЗАБРОШЕННОМ-ДОМК-- (700x564, 78Kb)
 
 
 
 
 
 

                                                                                                                                     

     я ночевал в заброшенном доме на  краю древни. Окна распахнуты, стужа, снег. Я был конечно в са­мой дальней комнате, на ящике лежала крышка от банки и в ней фитилек, не то в машинном масле, не то в подсолнечном масле. Это не я все устроил. Я забрался только в этот дом, чтобы не остаться под открытом небом, а оказыва­ет­ся его обжили какие-то люди.
 
     На постели  рваной - не то матрас,  не то неизвес­т­но что.  Днем я разглядел кое-как, но уже забыл, а сейчас в темноте пятно какое-то жесткое и край ватной куртки драной я увидел, преж­де чем лечь. Но вот лег, и брезгли­вость пропала, и забыл уже обо всем. Лежу, глаза мои сонно смыкаются, время от времени. Несколь­ко раз я уже чуть не заснул. Но не хочется пока спать. При­слушива­юсь, прислушиваю­сь: не идет ли кто-нибудь. Но, слава Богу - тишина, тишина. И за десять километров тишина. Кажется так, что вроде бы, заскрипят по снегу вален­ки за деревней, и я услышу, и отойду от дома в ночной лес, если станет страшно.
 
     Деревня почти вся заброшенная, из всех домов толь­ко три или четыре дома  живых. На ночь я смотрел. В двух домах огни видны, а у других дымок над трубами при луне.
 
     Но что это? На окне сидит прозрач­ная женщина. Сквозь нее я вижу ночь, а контуры ее тела освеще­ны луной. Я умираю от страха, почти не дышу.
 
-Сегодня ночь перед Рождеством, - го­ворит она улыба­ясь. Я молчу.
 
-Сегодня ночь...  - она стала пальчиком водить по подо­кон­нику, - перед... Рож­деством...
 
     Я молчу.
 
-В ночь перед Рождеством... должны все улыбаться ... и радоваться… и должны происходить всякие чудеса...
 
     Я начал узнавать что-то в этой жен­щине. Она вдруг стала мне напоминать кого-то. Кажется это та женщина, что я позавчера видел днем в окне одного из домов в деревне. Тот дом, который к озеру спиной и лицом к дороге, которая через лес выходит к станции.
 
-Вы меня узнали?  Меня зовут Клава.  А Вас как зовут?
 
-Юра, - сказал я глухо.
 
-А меня зовут Клавой. Я живу с мамой в том доме у озера и работаю на стан­ции.
 
-Кем? - спросил я.
 
-Да, прямо так и скажу?! Сразу много знать хотите. Вот придете ко мне на станцию, спросите Клаву и увидите, что я делаю.
 
     Я вспомнил про магазин на стан­ции, как там булки  белого хлеба стоял, и мне есть захотелось.
 
-А Вы что  тут  делаете? - спросила она меня, - навер­но отдыхаете? Вы тут хо­рошо устроились. И постель у Вас есть... и лампадка...
 
     Я привстал с постели на локоть. Она, когда говорила, раскачивала голо­вой из стороны в сторону. Это меня успокоило, и голос был приятный, хотя чуточку хрусталь­ный.
 
-Вы прозрачная, - сказал я, хотя решил избегать этого странного обстоятельства,  но это вырвалось у меня и от неожи­данности, я не мог закончить фразу, а хотел спро­сить, как она хрустальная - разговари­вает?
 
-Можно я присяду? - сказала она и вошла в комнату и села на ящик. Одной рукой она поправила волосы, а другой одернула юбку. При свете лампадки она уже не была такой прозрачной. Контуры светились ко­неч­но, но внут­ри ничего не было видно,  да и темно было в этом углу комнаты - за ней.
 
-А лампадка здесь уже была, - сказал я, - когда я при­шел сюда.
 
-Да - а? - сказала она, и взяла ее в руки, и я стал ждать, что осветится угол комнаты и будет видно, что она проз­рачная. Угол засветился! - но она к  тому же стала водить пальцем по краю баночки и, когда ее рука загораживала  фитиль, было видно: что пальцы просве­чивают как стекло.
 
-Звезды горят на улице, - сказала она, - и снег све­тится. Вы наверно замерзли тут? Окна не забиты...
 
-Нет, я же в шубе,
 
-Можно на улице погулять, если хотите ... или Вы спать будете?
 
-Можно, - говорю я.
 
-Тогда вставайте.
 
     Она встала с лампадкой в руке и прошлась по комна­те, теней от нее нет, подумал я, хотя может, тускло горел фитиль.
 
-Вставайте-вставайте!
 
     Я пошевелился. Убедился, что я жи­вой. Посмо­трел в окно и начал вста­вать. Застегнул две пугови­цы на шубе, куда я руки засовывал греться, посмот­рел на постель и - и заглянул к ней в лицо, она улыбалась.
 
-Ну вот, - она сказала, - а я думала, Вас нельзя под­нять с постели. Пошли ... Лам­­падку на место поста­вим.
 
     Она нагнулась, поставила лампадку. Подошла к окну. Протянула ко мне руку, я дал невольно и она сказала:
 
-Полетели!
 
     И мы вылетели в окно, над деревом полукругом и...  вверх. Деревня спала. Но луна светила ярко.
 
-Хорошо? да? - сказала она.
 
-Да, - сказал я.
 
     Мы неслись над деревней. Светился снег за деревней, где был редкий лес. Светились крыши. Потом вдруг стали спускаться.  Я думал, мы полетим, черт знает куда - за дальний лес, в там какую-нибудь другую деревню. Но мы вдруг спустились на краю, перед пос­лед­ним домом. Там горел свет.
 
     На крыльце стало темно сразу, но она толкнула дверь. От туда спросили: "Кто?" Она сказала: "Мы." И дверь открыли. Когда я входил, то посмотрел на крюк, кото­рым запирали дверь, но не увидал его. А меня уже втолк­ну­ли в комнату, там было человек восемь народу и свети­ла лампа. Я стал разде­ваться по примеру Клавы. Она-то уже не прозрачная! - уди­вился я. Гости шу­ме­ли. Кто-то закричал: "С Рождес­т­вом!" Я зашел за ней в комнату. Она тут же села на что-то и меня притяну­ла.
 
     Лица у всех были веселые. На  столе  - шпроты, салат, водка, холодец, бутыл­ка вина, одна бутылка без этикет­ки, огурец и хлеб.
 
-Я, - сказал  какой-то усатый мужчина, вставая, - рад при­ветствовать наших гостей! Мы только что гово­ри­ли, а где Клава?  и вот она сама, да еще и не одна. А Вас как зовут, Юрой?
 
-Да, - сказал я, - откуда Вы знаете?
 
     Все засмеялись.
 
-Штрафную ему!  - сказала какая-то  молодая толс­тень­кая женщина, мне про­тянули рюмку. Я выпил.
 
-Подвиньтесь-ка для нашего гостя, - сказал этот усатый и стал приглашать меня рукой к середине стола. А он толкнул плечом рядом сидящих, и они не качнулись, а подвинулись, но двое или трое, сдви­нув­шись со скамьи, исчезли в стене.
 
-Вот садись, - сказал он, показывая рукой рядом с собой.
 
-Иди-иди, - сказала Клава.
 
     Я пересел, а Клава говорит соседке:
 
-Ох, ты и толста, мать, ну и толста!
 
     И берет ее за руку и рука отрыва­ется от тела. Она берет за плечи - и плечей нету, она за голову... и головы нет.
 
-А ты пей! Не обращай внимания, - тол­кнул меня в бок усатый, - они еще дол­го будут собираться!
 
     А Клава принялась и вторую жен­щи­ну разрушать. Чего-то она пригова­ри­ва­ла при этом ("хороша-хоро­ша  де­в­ка!" -  вроде  этого).  И скоро она осталась одна на скамье. Усатый под­мигнул мне:
 
-Пей, теперь будем веселиться - я, ты, да Клава!
 
-Пей, не бойся, - сказала Клава и схва­тила огурец со стола.
 
     Я выпил вино. И стало темно. Уса­тый кинулся на Клаву, Клава - в окно, я хотел за ними, но споткнулся о ящик. Я был у себя в комнате уже. Быстро они меня перенесли, подумал я. Мне не оставалось ни­чего, как лечь. Я посмо­трел в окно - луна продвину­лась к углу дома, и на озере снег светился ярче, чем везде. Я лег и заснул. Странная ночь, подумал я засыпая,  настоящая как.. под Рождество .
 
(1977   может быть - ? писал в гостях у Гали Мальцевой)
 
-=-
 
 
 
НОЧЬ-ПЕРЕД-РОЖДЕСТВОМ-ЮК (686x414, 174Kb)
 
смотреть ФИЛЬМ -  https://www.youtube.com/embed/UqgYr9jUnN4

audio авторское чтение

НОЧЬ перед РОЖДЕСТВОМ

https://www.realrocks.ru/siteplayer/201580

 
 
 
СЕРЫЙ-НЕВИДИМЫЙ-ДОЖДЬ (600x376, 138Kb)
 

 смотреть фильм

https://www.youtube.com/embed/CpMt3N7fhgQ

 
-=- 
 
АУДИО
 
РАССКАЗ ДЕКАБРЬСКОГО ЦВЕТКА
 
 
фильм
 
РОЖДЕСТВЕНСКИЕ-ПРИКЛЮЧЕНИЯ-от декабрьского-цветка (700x437, 197Kb)
 
 
-=-
теги 
РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ИСТОРИИ * Косаговский, * Ночь перед Рождеством Косаговский *,Ночь перед Рождеством Косаговский текст-трек-фильм, Рождественская истолрия Достоевский, Рождественская история Андерсе н

-=-

 
 

вверх^ к полной версии понравилось! в evernote
Комментарии (1):
-=- Как быстро сделать копченую колбасу ________ без колбасы вообще ________ =========================== ______ (рождественский рассказ) _______ лег я в шесть а может пол седьмого. Дописывал пьесу. Засыпал под ТВ и проснувшись включил ТВ. Как раз жена Клинтона заявила, что надо провести расследование по убийству Бенадир Бхуто. Все-таки какая тупая (!) – во всем виноват ее муж, вот куда приведет невольно расследование… он же первый начал бомбить Ирак, а потом и Югославию, чтобы уравновесить мир, дескать я не только мусуль- ман обидел. Но мусульмане зашевелились и с тех пор на нервах. Да, так вот, встал … а поскольку я отпраздновал, завершение пьесы и начало предновогоднего настро- ения, одной или двумя рюмками бренди, что мне привезли из Дагестана – проснулся я в девять с твердым желанием позавтракать. Танище спала. Но шевелилась. Да и я слышал Как она ходила в ванную. Она решила мне помочь позавтракать. -Мясо жаренное не хочу, - сказал я, - в даль идти к тому холодильнику ... -А хочешь… я знаю, что тебе надо поесть… Она открыла холодильник и достала сметаны с комочком творога в целлофановом пакете. Я люблю это все смешать и посыпать сахаром. Но мне хотелось копченой колбасы. -А копченой колбасы нет? -Нет, я решила не покупать эту гадость, - сказала Танище. -Правильно, - сказал я. А потом добавил: -А я туда порежу чеснока. -Да? Тогда еще можно и укропу туда порезать. -Да можно, - сказал я, мысленно посыпая укропом все как зеленой солью. -Сейчас я тебе принесу. Танища сходила к старому холодильнику, что стоит в коридоре - и принесла, и помыла небольшой букетик. -Ничего себе!? – сказал я про себя, мысленно, а вслух сказал, – ммм… и все это с черным хлебом! Так я и сделал. Меня поразило конечно, что мне досталось пол-коробки сметаны. Вот что значит она дочь главного инже- нера, а я сын дивизионного врача, который несмотря на дворянское происхождение и заносчивость, пережил голод в 20-м, вернее нет, в 30-м году, и приучил меня к экономии. А Танище все здорово размешала, и посолила несколько раз, уже даже когда я ложку занес. Еда мне понравилась. Я откусывал черный хлеб, ну не совсем черный – немного сероватый, хотя и черный. И было вкусно. -Похоже по вкусу на копченую колбасу. -Да? -Иугу, - сказал я, - очень похоже, ну в точности вкус копченой колбасы. -Правда? -Точно. А-а-а… теперь я знаю, как делается копченая колбаса – берут жир, черный хлеб и чеснок с укропом!... Танища чего-то добавила, но что я не помню, может что-то существенное, но про мясо она ничего не говорила, иначе бы я это запомнил. И тут Танища мне принесла мешок-пакет с подарками. Я обрадовался. -Подарок от Деда Мороза. -Что-нибудь по электронике? -Еще чего!? Я вытащил из коробки (черт, поздравлял сейчас актер Табаков, и посоветовал в следующем году запастись терпе- нием и здоровьем) – домашние тапки, но новые, подтяжки отличные – на них можно висеть над пропастью - не расцепятся, и еще что-то я нащупал рукой… -Электроника? Что-нибудь дискетное и дисковое? -Ни в коем случае! И я вытащил это - в прекрасной коробке, с прозрачной пленкой твердой как стекло... и от туда выглядывала как спящая царевна какая-то металлическая штуковина. -А-а-а-а! Техника, - закричал я. Там были щипчики с целым веером приспособлений: маленьким ножичком, пилкой для ногтей, крестовой отверткой и кучей отмычек, в том числе и отмычкой для дверцы автомобиля, как мне показалось… И мне захотелось иметь автомобиль, и я забыл про копченую колбасу… но… я пошел и написал рассказ. * При чем здесь рождество? – скажет кто-нибудь… Ну новый Год и Рождество это почти одно и тоже. А потом явно божественная сила, народившегося Христа, отвлекла меня от преступных мыслей - и производить копченую колбасу из хлеба с чесноком, и открывать чужие автомобили – а заняться чистописанием… 2007 ===========


Комментарии (1): вверх^

Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ИСТОРИИ * Андерсен Достоевский Косаговский | Yuri_Kossagovsky - ИСТИННОЕ-НЕИСТИННОЕ идет!! - из криков школьников когда я шел на урок... | Лента друзей Yuri_Kossagovsky / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»