• Авторизация
Дневник Yuri_Kossagovsky Лента друзей - Дневник - Полная версия ЮРИЙ_КОСАГОВСКИЙ (Yuri_Kossagovsky)


Михаил Розен * Шифра. * (Подлинная история) 26-11-2021 22:28 к комментариям - к полной версии - понравилось!


 
ДОРОГОЙ ЮРА! Я бы просто счастлив, получив от тебя такое доброе письмо с надеждой, что мои тексты не будут забыты. Хочу тебя познакомить с еще одним моим текстом.
 
Всего доброго ! Твой Михаил
 
______________________
 
 
Михаил Розен
 
Шифра.
 
(Подлинная история)
 
 
 
 
В небольшом израильском городе, Кирият-Ям на берегу Хайфского залива находится многоэтажный приют для престарелых репатриантов, На иврите такой приют называют «Хостель». Этот «Хостель» был построен на средства американского миллионера Файнберга. Его бюст украшает вестибюль здания. Жильцы этого приюта, пожилые семейные пары и одинокие старики у которых нет возможностей содержать собственную квартиру. Они ютятся в 15метровых комнатах и существуют на небольшое пособие. «Хостель» был построен много лет назад. Вначале жильцами его были одинокие старики и старухи, чудом уцелевшие в Катастрофе. Они были одинокие, потому что все члены их семей погибли в лагерях и гетто. Шли годы. Узницы гетто и концлагерей постепенно уходили в «лучший мир». Их тихо хоронили, а на их место приходили новые жильцы. После начала массовой репатриации из бывшего СССР, «Хостель» стали заселять пожилые семейные пары «руссим». (Так в Израиле называют репатриантов из бывшего СССР).
 
Эти семейные пары, в основном, не были одиноки. Они имели взрослых детей и внуков. Однако, «детишек» этих стариков, предпочли оставить своих родителей на попечении Израильского государства, а сами ехали дальше в страны Запада, искать лучшей судьбы. Некоторые из этих «детишек» остались в Израиле, но предпочитали любить своих родителей «на расстоянии», потому что плата за жилье в Израиле с каждым годом росла и росла, а в «Хостеле» для стариков- репатриантов плата за комнату была умеренная. Шифра Зайдель одна из последних жильцов «Хостеля», которая действительно были настоящей жертвой «Холокоста». Она прошла через все ужасы Каунасского гетто и чудом осталась жива. Мое знакомство с Шифрой произошло при странных обстоятельствах. В жаркий июльский полдень я шел через чахлый парк расположенный недалеко от поликлиники, которая в Израиле называется «купат холим клали»(общая поликлиника). Из-за жары парк был пустынным. Вдруг я увидал опрятно одетую пожилую женщину, одиноко сидящую на скамейке, на самом солнцепеке, с опущенной головой. Я помог ей подняться и посадил на скамейку в тени. Она, едва шевеля языком, рассказала мне, что шла после процедур из поликлиники и у нее внезапно «подкосились ноги» и она буквально упала на скамейку. Я понял, что пожилая женщина находится в критическом состоянии, и вызвал «скорую помощь», которая в Израиле называется «Маген –Давид Адом». Около месяца Шифра пролежала в Хайфской больнице «Рамбам». Кроме тяжелого сердечного приступа у нее обнаружили переломы и ушибы. Лечение в больницы не принесло Шифре большого облегчения. Ей было очень трудно себя обслужить. Пока социальные работники искали и оформляли человека для обслуживания Шифры, на иврите таких людей называют «митопелет», я ходил для Шифры, за покупками и помогал ей убирать комнату. Меня удивило, почему социальные работники, так называемые «социалки», обслуживающие Хостель, при решении проблем Шифры не проявляют должной прыти? Ведь она «узница гетто» и даже из правительственных кругов ей присылают на праздники поздравительные телеграммы. Я не хотел расспрашивать Шифру, но она сама рассказала мне об этом. У Шифры в «Хостеле» была близкая подруга Хеся. Только они разговаривали между собой на иврите. Они были выходцы из сионских семей и изучали иврит еще в детстве. Старушки вместе ходили в ашкиназкую синагогу, (синагогу европейских евреев), где молились и поминали своих близких, погибших в огне Холокоста. Они были однолетки, и в их судьбе было много общего, хотя жили они, до Израиля, в различных уголках Европы. Шифра в Литве, а Хеся в Венгрии. Хеся тоже чудом уцелела в Катастрофе. Шифра и Хеся, после войны создали семьи и имели счастливую семейную жизнь. Со временем они остались вдовами и репатриировались в Израиль. Шифра репатриировалась в Израиль одна, Ее приемный сын остался в Литве. Хеся прибыла в Израиль с взрослым сыном и взрослой дочерью с семьей. Однако детям Хеси жизнь в Израиле почему-то не понравилась, и они поехали дальше, в Канаду. Мать оставили в «Хостеле», временно, как ей обещали дети. Известно, что ничего нет более постоянного, чем временное.
 
Детишки Хеси в Канаде устроились не плохо. Вероятно, их иногда мучила совесть, и они высылали «дорогой маме» на дни рождения и еврейские праздники, сотню - другую долларов. Деньги эти Хеси фактически не были нужны. Она, по состоянию здоровья, могла питаться только овощами и молочными продуктами, а на это ей вполне хватало пособия. Жилье, социальные услуги и лекарство она, как узница концлагеря, получала почти бесплатно. Со временем состояние здоровья у Хеси ухудшалось, а количество долларов, полученных от детей увеличивалось, и составила уже круглую сумму. У Хеси родилась идея, которой она поделилась только со своей подругой Шифрой. Семья, в которой родилась Хеся была большой и дружной. У нее были любимые родители, несколько братьев, сестер, бабушка и дедушка и даже престарелый прадедушка. Все они сгорели в печах Освенцима в 1944 году. Хеся осталась в живых только потому, что попала в трудовой лагерь. Хеся решила сохранить память о своей семье на израильской земле. Об этом своем решении она и рассказала Шифре. Суть этого решения состояло в том, что, когда она умрет, на ее могиле должна быть установлена не обычная могильная плита, а стела. На этой стеле, кроме имя Хеси, должны быть написаны на иврите имена всех ее родственников погибших в Освенциме. Хеся и Шифра вместе ходили к служителю в «Хеврат Кадиш» («Хеврат Кадиш» это религиозная организация , которая ведает всеми кладбищами и захоронениями евреев в Израиле). Служитель одобрил такое желания Хеси, и даже назвал приблизительную сумму, которою будет стоить такой памятник. Хеся сделала баланс своих сбережений. Оказалось, что долларов будет достаточно. Теперь вечерами Хеся и Шифра собирались вместе. Хеся вспоминала имена и даты рождения всех своих родственников погибших в Освенцими, а Шифра искала в Святых книгах изречение или стих, подходящий для эпитафии на этом памятнике. Свои тайны Хеся доверяла только Шифре. Никому другом в «Хостеле» Хеся не доверяла . Не доверяла Хеся даже израильским банкам. Свои сбережения она хранила в укромном месте в своей комнате. Но были люди, который знал о сбережениях Хеси. Это были «социалки». Через их руки проходила вся почта, которую получали и отправляли жильцы «Хостеля». У них были также дубликаты ключей от комнат всех жильцов «Хостеля». Жизнь человека, которому за 80 похожая на жизнь мотылька, сегодня он еще порхает, живет и надеется, а завтра его уже нет. В этот вечер Шифра и Хеся долго сидели на веранде. Они, вспоминали, свою прошлую семейную жизнь. Через несколько дней сыну Хеси исполнялось, 45 лет, и она вспоминала каким добрым и ласковым мальчиком он был. Недавно он обещал ей в письме, что вскоре приедет навестить мать. Ночью Шифра не могла заснуть. Она страдала бессонницей. Под утра, вдруг в ее окне блеснули, как молнии, сигнальные огни машины «Маген - Давид Адом». Машины «Скорой помощи» были частыми гостями «Хостеля» , но в этот раз , у Шифры, как укол в сердце, мелькнула мысль: «Хеся». Шифра сразу позвонила Хесе по телефону. Хеся жила на два этажа ниже. Никто не ответил. Шифра, набросив на себя халат, спотыкаясь, спускалась вниз по лестнице. Этой ночью лифт не работал. Пока Шифра спускалась по лестнице, блеск в окнах исчез, и скорая помощь уехала. Взволнованная Шифра постучалась в дверь комнаты Хеси. Тишина. Она рванула ручку двери. Дверь не открылась. Она рвану ручку еще раз, и еще… Дверь наконец распахнулась. Шифра увидела перед собой одну из «социалок», которая дежурила в эту ночь. Жуткие годы жизни в Каунасском гетто оставили Шифре на всю жизнь привычку, в экстремальных ситуациях, соображать и действовать моментально. Она сразу увидела за спиной «социалки» пустую кровать Хеси и несколько подушечек с вышивками на наволочках, разбросанных на полу. Она моментально вспомнила, что в подушечке, где на наволочки были вышиты, воркующий голубь с голубикой, Хеся хранила свои сбережения. Шифра подскочила к этой подушечке, подняла ее, и ощупала. Подушечка, была пуста. Край наволочки на подушечки был надорваны. Шифра, уже не отдавая отчет своим действиям, схватила за грудь «социалку» и закричала неистово: «Верни деньги! На них кровь Освенцима!» На крик сбежались переруганные жильцы и столпились у двери. Но Шифра этого уже не видела. Она потеряла сознания. В «Хостель» он вернулась только через две неделю. Она узнала от соседок, что Хесю уже похоронили. Слухи о скандале между Шифрой и дежурной «социалкой» долетели до ушей «высокого начальства». Начальство, конечно, не захотело раздувать скандал. Дежурную «социалку» быстро сменили. Уволилась ли она сама, или ее уволили неизвестно? Деньги конечно исчезли. Другие «социалки» были обижены на Шифру. Ведь не было доказательств, что деньги похитила эта дежурная «социалка». В концу концов для Шифры оформили «метопелет». Это была семейная женщина средних лет, репатриантка с Украины. Она не могла уделять Шифре много времени. Она должна была обслуживать еще несколько пожилых людей в день, чтобы содержать свою семью. Ее муж строительный рабочий не мог один содержать жену и детей. Только стоимость маленькой двухкомнатной квартиры и коммунальных услуг съедали половину его месячной зарплаты. «Метопелет» обслуживала Шифру только несколько часов в день, остальное время Шифра была в одиночестве, а состояния ее здоровья становилось все хуже. Двигаться ей становилась все труднее и трудней. Когда у меня было свободное время, я приходил к Шифре вечерами и выводил ее на свежий воздух. Мы спускались на лифте в небольшой садик около «Хостеля» и садились на скамейку около цветочной клумбы. Вначале я беседовал с Шифрой , чтобы отвлечь её от мрачных мыслей, но вскоре её рассказы захватили меня целиком. Я понял, что в этих искренних, исходящих из самого сердца, рассказах, отражена трагическая и по-настоящему героическая судьба целого поколения еврейского народа, прошедшего через все ужасы Катастрофы, но не потерявшего веры в еврейские идеалы, любви и добра. Поэтому я и решил записать рассказы Шифры, стараясь ни в чем не менять их содержания.
 
Шифра родилась в маленьком литовском городке Аникщай на берегу прозрачной реки Нерис, в богатой традиционной еврейской семье. Отец Шифры был владелец лесопилки и был известен среди местных евреев, как горячий сионист. Он в молодости даже ездил на сионистский Конгресс в Базель. Мать Шифры, дочь известного каунасского раввина, была женщиной спокойной и доброй. Она с трудом мирилась с идеями мужа, но в их доме всегда царил мир, и строго соблюдались еврейские традиции.
 
Когда Шифре исполнилось десять лет её отправил учиться в знаменитую Шауляйскую еврейскую гимназию, где преподавание велось на современном иврите. После окончания гимназии Шифра поступила в каунасское еврейское коммерческое училище. В Каунасе она жила у своего деда-раввина. Старый раввин неодобрительно относился к этому училищу и называл его « гойский балаган». Уже тогда в училище существовала подпольная комсомольская организация. Среди студентов ходили советские газеты. где жизнь в СССР описывалась, как истинный рай для евреев. Когда в сороковом году по Лайсвис – Аллеи, центральной улицы Каунаса, шли советские войска, часть еврейской молодежи бежали к ним навстречу с букетами цветов. Литовцы, молча, стояли вдоль тротуара. Многие из них плакали. Плакал и старый раввин, который вместе с Шифрой наблюдал эти сцены с балкона своего дома. Слезы градом текли по его седой бороде и он шептал молитвы: «Господи! Прости грехи наши! Спаси народ твой!» Эти слезы Шифра вспомнила почти через год, когда по Лайсвис-Аллеи шли уже немецкие войска и толпы литовцев бежали к ним навстречу с букетами цветов, а около 30 тысяч каунасских евреи, забившись в темные углы, со страхом ожидали своей участи. Вскоре немцы вместе с литовцами – «полицаями» выгнали евреев из своих домов. Они ограбили и убили сотни евреев, а остальных загнали в гетто. Там всех поселили в тесных коморках и гетто огородили колючей проволокой. Эти ужасные события потрясли Шифру, но больше всего ее терзал страх, за судьбу родителей. Она решилась бежать из гетто к родителям в Аникщай, хотя видела собственными глазами, как литовские полицейские забили насмерть еврейского мальчика за то, что он перелез через проволочное ограждения гетто. Из гетто ей удалось уйти без приключений. В молодости Шифра совсем не была похожа на еврейку. Светлые волосы, прямой нос, серые глаза, чистый литовский язык, без акцента, все это не вызывало подозрений. Уже недалеко от Анекщая он увидела в дорожной пыли отцовскую повозку на резиновых шинах .Отец часто выезжал на ней в лес метить деревья на порубку. На повозке сидел седой мужчина в знакомом кожаном пальто отца: «Аба! Аба !» – неистово закричала Шифра. Человек обернулся и она узнала конюха и «шабес гоя»* Йонаса. Он каждую пятницу, перед зажжением субботних свечей приходил к ним в дом и получал от отца пять лит. При этом он норовил поцеловать руку отца, но отец запрещал ему это делать. Сейчас Йонас, помахивая кнутом, Йонас смотрел на Шифру с явным презрением: «Твою мать и всех анищайских жидов забрали «полицаи». Они говорили, что отправят их в рижское гетто, но все это брехня. Жидов расстреляли в лесу около Паневежиса. Отец твой успел уйти, но его поймал Албинас. Помнишь, он был приказчиком у твоего отца. Теперь он у нас староста. Альбинас застрелил твоего отца на берегу Нереса и засыпал песком». Потом Йонас подошел к Шифре и ловко вытянул у нее из ушей сережки с брильянтами, и сказал при этом: «Зачем тебе сережки? Вашему жидовскому племени уже пришел конец, а у моей дочки скоро свадьба».
 
 
 
 
*Шабес гой - Это не еврей, который каждую субботу обслуживает религиозные еврейские семьи.
 
 
 
*********************
 
 
 
 
Лютая и голодная зима 1941-42 года принесла обитателем Каунасского гетто неисчислимые страдания. Тысячи умерли от голода и холода, еще больше погибло во рвах девятого форта Ковенской крепости. Но самое ужасное произошло в апреле 1942 года, в день рождения Гитлера. В честь этого «праздника» фашисты организовали самую большую акция за все время существования гетто.
 
Все гетто согнал на плац, где они много часов стояли под проливным дождем в то время, как эсэсовцы проводили селекцию. Деду-раввину было уже за 80. Ноги его сгибались, но он не мог, на глазах тысячи людей, которым многие годы он внушал веру и надежду, упасть в липкую грязь. Он стоял, выпрямившись, как библейский соляной столб и Шифра поддерживала его.
 
Эсэсовский офицер, руководивший селекцией, остановился перед их семьей. Раввин продолжал стоять, выпрямившись, глядя, прямо в лицо фашисту. Эсесовец, не выдержал этого взгляда и заорал: « Юде швайн !»- и злобно махнул рукой: « Всех !»
 
 
 
 
Каунасское гетто страшное место, но было ещё более страшное место. Его называли «малое гетто». Люди даже боялись смотреть в сторону нескольких полуразрушенных здании, где в предсмертных терзаниях тысяч евреев ждали своего конца. Малое гетто было отделено от большего гетто колючей проволокой. Туда сгоняли обреченных, которых фашисты не успевала «обработать» за один день. Здесь несчастные, без еды и питья, должны были провести последние часы своей жизни.
 
Попав в малое гетто евреи, у которых еще оставались силы, пытались спрятаться в загаженных развалинах. Они лезли в подвалы, щели, под кучи битого кирпича, в надежде скрыться. Какая-то неведомая сила толкала Шифру к отвесной стене дома, где в верхней части сохранился крохотный кусочек балкона. С балкона свисали несколько ржавых прутьев. По сей день Шифра не могла понять, как, цепляясь за эти прутья, она смогла добраться до балкона. Только одно она помнила твердо.
 
В эти минуты она отчетливо слышала голос матери: « Шифряля ! Бог спасет тебя!»
 
Утром, с грязным матом, в развалины ворвались пьяные украинские и литовские «полицаи» с собаками. Звериные рычание, стенания, вопли слились в жуткую симфонию. Полицаи прикладами, а собаки зубами, вытягивали людей из укрытий. Вскоре все стихло. Вдруг Шифра услышала почти рядом собачий лай и пьяный крик: « Чекайте хлопци! Собака чуе еврейске мясо!»
 
В эту же секунду раздался выстрел, и Шифра почувствовала горячее дыхание пули просвистевшей у её виска. Она потеряла сознание.
 
 
 
 
В себя она пришла от резкой боли. Находясь в бессознательном состоянии она, в конце концов, рухнула с четырехметровой высоты и навряд ли осталась бы жива, если бы не кучи тряпок, брошенных несчастными, которых гнали на расстрел. Шифра почти не чувствовала боли, только дикая жажда мучила её. На четвереньках она выкарабкалась наружу. Густой утренний туман окутывал все вокруг. Шифра ползла по земле и лизала мокрую прошлогоднюю траву. Так она добралось до колючей проволоки, которая была границей между большим и малым гетто.
 
 
 
 
У самой границы между жизнью и смертью её увидел молодой еврей из так называемой еврейской полиции по охраны порядка, который патрулировал границу большего гетто. Парень сразу сообразил, в чём дело. Он быстро пролез под проволоку, подхватил Шифру на руки, перебросил её через ограждение, дотащил до первых домов «большего» гетто и исчез. Ведь за такие ему угрожал, расстреляли на месте.
 
 
 
 
Цепляясь за стены домов, Шифра стучала в окна и двери, но двери никто не открывал. Ей вдруг стало все безразлично. Она опустилась на мокрую землю и закрыла глаза. Неожиданно она почувствовала, что какие-то сильные руки подняла её и понесла куда- то. Она пришла в себя в полутемной комнате. Она лежала на железной кровати. Перед кроватью на табуретке стояла миска супа и несколько кусков ржаного хлеба.
 
 
 
 
Хаим, так звали спасителя Шифры, каждый день приходил в эту подвальную комнатку, приносил пищу, воду, разжигал печурку. Шифра не выходить на улицу. У неё не было документа, а без документа сразу расстрел. Только через несколько дней, когда через жалкое оконце под потолком стали пробиваться лучи весеннего солнца, Шифра удалось рассмотреть своего спасителя. Хаим был высокий широкоплечий парень, смуглый, темноглазый и совсем седой, хотя ему было только двадцать пять лет. До войны он служил капралом в литовской армии. Потом попал в советскую тюрьму, а когда ему удалось добраться до гетто его молодую жену и родителей уже расстреляли.
 
Когда смерть каждую минуту стоит рядом, желание любить, любить с полной самоотдачей, родилось у них, как отчаянный протест против ужасной действительности. Шифра начала поправляться и вскоре приобрела нормальный вид. Если судить по фотографиям, она была довольно симпатичная девушка.
 
Хаим совершил нечто необычное. Он достал для себя и Шифры документы, дающие право проживать вне гетто. В Каунасе находилось управление железнодорожные перевозки для Восточного фронта. Паровозы, водокачки, железнодорожные пути и стрелки из-за диверсий и бомбежек постоянно выходили из строя. Требовалось огромное количество ремонтных бригад. Шел третий год войны, и у немцев уже не хватало рабочих рук. Немцы вынуждены были брать молодых здоровых евреев в ремонтные бригады. Но Шифре не пришлось надрываться на ремонте железнодорожных путей. Литовец, немецкого происхождения, по имени Макс, который командовал всеми ремонтными бригадами, при литовской власти, служил вместе с Хаимом в одном полку. Он пытал к Хаиму определенные симпатии. Он и взял Шифру в свой дом, как служанку.
 
 
 
 
Между тем «русские» приближались. Но разве могли фашисты оставить евреев в живых? В начале 1944 года, пришел приказ из Берлина, всех оставшихся в живых евреев, депортировать в лагеря смерти или расстрелять на месте.
 
К тому времени отношение литовцев к евреям начало меняться. Литовцы почуяли, что власть фашистов приходит конец, и надо будет отвечать, перед «советами».
 
 
 
 
К Максу, у которого Шифра была домработницей, овощи, мясо и другие продукты привозила со своего хутора некая Анутя, бывшая соседка Шифры. Когда-то в детстве, они вместе бегали по берегу Нереса и бросали в воду венки, сплетенные из лесных цветов. Потом Анутя вышла замуж, за богатого крестьянина и стала хозяйкой хутора недалеко от Каунаса.
 
 
 
 
В один из дней ,когда Шифра с леденящим душу страхом, ждала последней депортации , Анутя привезла продукты для пана Макса. Она никогда ничем не показывала, что знакома с Шифрой, но в этот раз она незаметно подмигнула ей. Они, как- бы невзначай, столкнулись у черного выхода. Анутя быстро шепнула Шифре на ухо, что у неё на хуторе есть тайное место , где она может спрятать двоих до прихода «русских». Шифра предложила Хаиму спрятаться в это убежище вместе с ней, но Хаим отказался. Он сказал: «Больше не буду прятаться! Ухожу в лес! Даст Бог, убью хоть одного фашиста!» В то утро, как тогда, когда он вытащил её из « малого гетто», опять был такой же густой туман. Они стояли несколько минут, тесно прижавшись, друг к другу. Потом Хаим нежно освободился от её объятий и растаял в густом тумане навсегда.
 
 
 
 
Почти два месяца пряталась Шифра у Анути в погребе. Сутками она лежала на гниющей картошке. Ночью Анутя открывала крышку погреба и приносила Шифре еду. Несколько дней Анутя не приходила. Шифра опять впала в знакомое состояние полнейшего безразличия. Вдруг до нее долетела струя свежего воздуха и влекущий запах жареного мяса. Чувство голода вернуло силы, и она поползла на этот запах. Крышка погреба была открыта. Снаружи светило яркое солнце.
 
Посреди хуторского двора пылал костер и на вертеле жарился поросенок. Вокруг костра суетились вооруженные мужчины в грязных солдатских шинелях. Глаза, отвыкшие от солнца, слезились, но она все - таки рассмотрела на шапках этих мужчин красные звезды.
 
 
 
 
Еще в октябре 41-го, буквально за несколько часов до того, как их загнали в гетто, старый раввин повел Шифру в небольшой садик за домом. Там у самого забора росли яблони окруженные кустами крыжовника. «Вот здесь»:- сказал старый раввин и указал на небольшой кустик между двумя яблонями: «Когда всё кончится, ты выкопаешь и разделишь поровну с теми, кто останется в живых».
 
 
 
 
Выкапывая шкатулку, Шифра все время думала: «Почему старый раввин доверил эту шкатулку именно ей? Почему он верил, что именно она останется в живых?» В шкатулке лежал «Махзор» в золотом переплете, несколько колечек с камешками и пачка долларов. В разоренной Литве, где еще гремела канонада, ходило много различных денег: польские злотые, немецкие марки, советские рубли, литовские литы, но только доллары имели ценность. За доллары можно было купить то, что больше всего ценили освободители, а именно самогон.
 
 
 
 
За две бутылки самогона русские солдаты согласились отвезти Шифру в Аникщай. Военный грузовик остановилась у знакомых ворот, на которых еще сохранился «мезуза». Ворота заскрипели и Шифре вдруг почудилось, что сейчас из ворот выйдет мама, но на шум машины вышел Ионас, в том же самом отцовском кожаном пальто.
 
Увидев военный грузовик с солдатами и Шифру, которая выходила из кабины грузовика , он смертельно побледнел. Около его штанины образовалась лужица. Если бы Шифра пообещать солдатам еще бутылку самогона, они могли бы застрелили Ионаса тут же у ворот. Когда машина отъехала, Ионас бросился целовать руки Шифре, но она с отвращением их отдернула .
 
 
 
 
На берегу Нереса Ионас нашел место захоронения отца и быстро раскопал неглубокую яму. Благодаря песчаному грунту тело отца почти не тронула тленье. Лицо его обросло густой белой бородой, только на груди зияла огромная черная дыра. Староста Альбинас стрелял в него охотничьими пулями, предназначенными для медведей и волков.
 
 
 
 
Шифра завернула отца в белую простыню, и они отвезли тело на еврейское кладбище. Еврейское кладбище, которое существовало здесь сотни лет, было разорено и разграблено. Памятники разбиты, мраморные плиты сорваны. Литовцы этими плитами мостили свои дворы. Кстати, советская власть использовала этот опыт. В Вильнюсе и сейчас площадь около дворцу профсоюзов, уложена плитами с еврейских кладбищ.
 
На краю кладбища Ионас выкопал глубокую могилу, и достал, где- то чистый могильный камень. Шифра написала краской, на этом камне имена всех погибших членов их семьи. Потом она открыла «Махзор» деда-раввина и прочла «Кадиш» (поминальную молитву). Шифра, конечно, понимала, что нарушает традиции, но во всей Анекщае и окрестностях, ни осталось, ни одного живого еврея. Всю дорогу, пока она добиралась до Каунаса, она думала о том, как попасть в Польши, а оттуда в Палестину. Она дала себе клятвы выполнить завет отца.
 
 
 
 
В Каунасе на привокзальный рынок она увидела странную картину. Среди лотков медленно двигались какие-то человеческие тени. Одежда, как на вешалках, болтались на их истощенных телах. Они меняли одежды и или тихо клянчили еду у торговок. Шифра узнала, что недавно прошел эшелон с бывшими узниками из немецких концлагерей.
 
 
 
 
У ворот рынка, раскинув отекшие ноги, сидел на земле мужчина, и мухи крутились над его головой, покрытой кровавыми лишаями. Человек поднял голову и Шифра ахнула. Она узнала Нахума, своего первого ухажера из коммерческого училища. Это он, впервые в её жизни, преподнес ей букет цветов и тайком поцеловал её во время пуримского карнавала. Шифра знала, что Нахума с группой молодежи, еще в 41-ом увезли куда-то, а всю его семью расстреляли в ту страшную апрельскую акцию.
 
 
 
 
Шифра даже потеряла счет ведрам воды, которых ей пришлось принести и согреть,
 
чтобы смыть с Нахума проклятую лагерную грязь. Потом она моталась по госпиталям, доставая за доллары, дефицитные лекарства. Нахума температурило и по вечерам била лихорадка. За доллары она покупала курочек, чтобы варить ему крутой бульон. Через месяц Нахум встал на ноги. Вместо кровавых лишаев на голове выросла копна волнистых, каштановых волос, отечность спала, спина выпрямилась, и только в глазах застыл неизгладимый страх. Желания Шифры репатриироваться в Палестину он принял без особого энтузиазма. Он всячески пытался оттянуть время отъезд, ссылаясь на слабость здоровья. Он уговаривал Шифру, подождать пока кончится война. Шифра понимала его. После всех ужасов, которые он пережил, ему хотелось только покоя.
 
 
 
 
Время шло. Война приближалась к концу. Советские порядки становились круче. Нелегально перебраться в Польшу, а оттуда в Палестину становилось трудней. Все решилось в тот день, когда Шифра узнала, что она беременна. Допустить, чтоб её ребенок родился на земле залитой еврейской кровью, где на каждом углу можно встретить вчерашнего убийцу: «Никогда!»
 
 
 
 
С присущей ей энергией она начала готовится к бегству. Настоящей границы между Литвой и Польшей, в то время еще не существовало, но дорога была опасной. Там встречались и советские военные патрули и «лесные братья» - литовские партизаны. Когда грузовик, в котором прятались Нахум и Шифра, уже приближался к польской территории, на дороге неожиданно появился советский военный патруль. Шофер выскочил из кабины, сорвал брезент , под которым прятались беглецы , и заорал: « Бегите!»
 
 
 
 
Шифра и Нахум спрыгнули с высокого борта грузовика и помчались вглубь лесу. Сзади слышались выстрелы. Они бежали долго, пока Шифра не упали в изнеможении на землю. Нахум вдруг увидел, что ноги и юбка Шифры залиты кровью. Он дотащил Шифру до ближайшей литовской деревушки. Там пьяный фельдшер сделал Шифре «чистку», после которой она уже никогда не смогла рожать.
 
Они вернулись в Каунас. Разоренному войной городу, опять понадобились умные еврейские головы. Нахум организовал кооператив, который изготавливал все - от половой краски до мыла. Несмотря на голодные времена в их дом пришел достаток. Они отремонтировали старую дедовскую квартиру, достроили все "удобства", купили красивую мебель. Но ничего Шифру не радовало. Когда ей иногда случалось проходить, через территорию бывшего гетто, её била лихорадка.
 
 
 
 
Нахум , наоборот, чувствовал себя в своей тарелке. Он стал модно одеваться, выпивать, играть в карты в сомнительных компаниях. Но это продолжалось не долго. В пятидесятые годы опять началось гонение на евреев. Нахума арестовали ночью, и полгода держали в следственной тюрьме, а затем отправили в знаменитые Провинишки под Каунасом. В старые времена там был тюрьма, при немцах, концлагерь, а при "советах" исправительно-трудовая колония. Снова Шифре пришлось стоять под колючей проволокой, дышать лагерной вонью и видеть согнутых людей, плетущихся под конвоем. Опыт, приобретенный еще в гетто, помог Шифре найти дорогу к жене начальника советского концлагеря.
 
На толстых пальчиках Матрены Ивановны, жены начальника колонии, заблестело золотое колечко, последнее из шкатулки деда-раввина. Зато Нахума не отправили на сибирскую каторгу. Слава Богу, скоро Сталин умер и Нахума выпустили на свободу. Домой он пришел худой, лысый и очень тихий. Он устроился на скромную бухгалтерскую должность. Шифра тоже пришлось идти работать счетоводом.
 
 
 
 
Вскоре в их жизни произошло знаменательное событие. До войны у Нахума был удачливый брат Мойше. В 38-ом он открыл в центре города крупный галантерейный магазин. В 40-ом «красные» этот магазин конфисковали, а Мойшу, его молодой женой и дочь сослали в далекий Казахстан.
 
В годы войны Мойше забрали в так называемую трудовую армию, где он умер от дистрофии. Жена Мойше не выдержала ударов судьбы и повесилась. Дочь Сара, чтобы не умереть с голода, сошлась с казахом и родила от него мальчика. Казах забрали в армию и убили. Сара с малым ребенком осталась без средств к существованию.
 
Вскоре Сара умерла от открытой формы туберкулеза. Её сын Виля оказался в детдоме. Когда Нахум привез семилетнего Вилю в Каунас, ему нельзя было дать и пяти лет. Большая рахитичная голова казалось вот – вот сорвется с тоненькой шейки. Под смуглой кожицей легко можно было пересчитать все ребра, а тельце было покрыто нарывами.
 
 
 
 
С появлением в доме Вили жизнь Шифры приобрела новый смысл. Она вставала на рассвете и спешила на рынок, чтобы еще до работы купить у литовок с хуторов, для Вили, парное молоко и свежую сметану. Первый школьный день Вили был для Шифры радостным праздником. Она с гордость вела за руку своего ребенка в школу.
 
Прохожие оглядывались на счастливую маму и малыша с необычным для литовских широт монгольским лицом.
 
Виля оказался способным мальчиком. Нахум соорудил ему столик и стеллажи, чтобы мальчику удобно было делать уроки и мастерить самодельные радиоприемники.
 
Шифра любила вечерами наблюдать в полуоткрытую дверь, как Виля, согнувшись над столиком и высунув, от усердия язык, делает уроки, или ковыряется отверткой.
 
 
 
 
В один из таких вечеров Шифра захотела рассказать Виле о судьбе его родителей, но Нахум категорически запретил ей это делать. Он буквально накричал на Шифру, чего в их жизни почти никогда не случалось: «Нельзя рвать ребенку душу! Хватит наших страданий! Мальчик, должен быть счастлив!» - кричал он. Каждый год летом они уезжали на море в Палангу. Виле, сыну туберкулезной матери, было необходимо море и солнце.
 
 
 
Доходы их семьи были довольно скромные и деньги на курорт они экономили целый год. В Паланге Виле очень нравилось. Он часами не хотел выходить из моря. В один из таких веселых курортных месяцев Нахуму неожиданно стало плохо. После долгих анализов врачи определили у него онкологическая опухоль в желудке. Он пережил две мучительных операции и умер всего за несколько дней до того , как Виле исполнилось 17 лет. Через год Виля окончил среднюю школу и довольно легко поступил в Минский радиотехнический институт. Ведь в его паспорте не было «пятого пункта».
 
Сердце Шифры переполнялось гордостью за успехи приёмного сына. Это смягчало её горе, вызванное потерей мужа. Да и некогда было горевать. Виля учился в престижном вузе в столицы. Ему нужно было хорошо одеваться и хорошо питаться. А денег было мало.
 
Поэтому днем Шифра работала в своей конторе, а до глубокой ночи сидела дома и составляла различную финансовую отчетность другим конторам, за наличные.
 
От Минска до Каунаса всего несколько часов на поезде и Виля часто приезжал домой с друзьями. Шифра не мешала молодежи, весело проводить время, но мысли у нее были другие. Она уже подыскала для Виле скромную девушку из хорошей еврейской семьи. Она думала: «Если Бог даст, и они поженятся, тогда они всей семьей уедут, и будут жить там, где положено жить всем евреям». Благо-дело к тому времени евреев начали «выпускать» в Израиль из Союза.
 
На четвертом курсе, на летние каникулы Виля, приехал не один. Под руку он держал рослую девушку в джинсах и модной кофточке, плотно обтягивающую стройную талию и высокую грудь. Влюблённые глаза, которыми Виля смотрел на эту смазливую блондинку, объяснили Шифре, что её мечты о хорошей еврейской семье в опасности.
 
Девицу звали Оксана, и она скромно заявила, что расписываться с Вилей пока не собираются. Однако опытная Шифра, увидев с каким интересом, разглядывает Оксана квартиру и мебель, поняла, что эта девица такую квартиру из рук не выпустит и, конечно, была права. Для Оксаны, выросшей в глухом городишке под Полтавой, шикарная квартира в центре Каунасе, который для «советских» считался почти Западом, было пределом мечтаний.
 
 
 
 
После окончания института «молодые» поселился в этой квартире. Шифра заняла маленькую комнатку и старалась, изо всех сил сохранить с Оксаной хорошие отношения. Оксана тоже была с ней, вежлива и сдержанна. В обеденное время Шифра прибегала домой и варила молодым обед, чтобы, прейдя с работы, дети могли вкусно покушать. Поэтому ей приходилось засиживаться на работе допоздна.
 
Самым знаменитым блюдом в их доме был «эсэк- флейш » или кисло-сладкое мясо. Это блюдо было, традиционное для евреев, выходцев из старой Польши. Шифра умела готовить его виртуозно. Виля очень любили такое мясо. Бывало, Виля прейдя из школы, еще в коридоре кричал: « Мама Шифра! Хочу «эсэк –флейш»!»
 
 
 
 
Однажды, в середине рабочего дня Шифра почувствовала себя плохо. Она, вероятно, заразилась гриппом. Она вернулась домой, с трудом приготовила обед, приняла лекарство и улеглась в постель. Когда «молодые» пришли с работы и сели в кухне обедать, они не знали, что Шифра лежит рядом в своей комнатенке.
 
Неожиданно к Шифре долетел возмущенный голос Оксаны: «Как мне надоело это «еврейске мясо!» Виля ответил со смехом: «Почему? По-моему, очень вкусно!» «Вкусно! Вкусно!» - сердито повторила Оксана: «У евреев все не так, как у людей! Все нормальные люди кушают мясо подсоленным, а евреи, наоборот, сладким! Вот уж народ противный!» «Брось милая сердится из-за пустяков!» - услышала Шифра голос Вили и услышала, как они целуются.
 
«Еврейске мясо! Еврейске мясо!» Эти слова, сказанные Оксаной с тем же украинским акцентом, который она слышала там, «в малом гетто», как игла вонзились в ее мозг. Всплыло все, до мельчайших подробностей. Малое гетто. Обломки балкона. Ржавые прутья. Дикий лай собак. Вопли несчастных и свист пули у самого уха.
 
 
 
 
Она не спала всю ночь. Следующий день была суббота. Оксана ушла делать прическу. Виля остался дома. Вечером они собирались пойти в театр. Шифра вошла в его комнату и молча села рядом с Вилей на диване. Он улыбнулся её, поцеловал в щеку, и продолжал копаться в каком- то приборе. « Виля! Сынок мой единственный!» ... и она начала рассказывать ему о страшных годах гетто.
 
Слушая её, Виля заметно волновался, ходил из угла в угол и беспрерывно курил. Когда Шифра стала объяснять ему, почему слова Оксаны о "еврейском мясе " так больно ударили ее, Виля остановился, несколько секунд смотрел на Шифру, потом сел и опустил голову. В тот вечер он не пошел с Оксаной в театр. Они долго и возбужденно разговаривали в своей комнате.
 
 
 
 
Было уже за полночь, когда Виля вошел в комнату к Шифре. Он был очень взволнован: «Мама Шифра, скажи мне прямо, что ты хочешь?» Шифра взяла его руку и прижала к себе: «Я сыночек хочу только одного, чтобы ты был счастлив!»
 
«Мама, я понимаю, это очень ужасно, но Оксаны тогда даже не было на свете» - начал он каким-то заискивающим голосом: «Понимаешь, я её люблю и у нас скоро будет ребенок.» и помолчав, добавил, почти шепотом: « Может быть нам лучше разменять квартиру?»
 
Но Шифра квартиру разменивать не стала. Она просто пошла в ОВИР и подала заявление на выезд в Израиль на постоянное место жительства.
 
Эпилог
 
Шифра умерла в конце марта 2001 года, как раз накануне 58 годовщины Катастрофы европейского еврейства. Эта горестная дата широко отмечалась в Израиле. Проходили митинги и собрания. Многочисленные публикации, посвященные Катастрофе европейского еврейства заполняли израильские СМИ. Но, к сожалению, ни одна газетка не поместила несколько слов о смерти Шифры Зайдель. Шифру похоронили на кладбище Тур- Шолом недалеко от Хайфы.
 
На памятник, для своей могилы, она давно копила деньги. Последняя просьба Шифры было о том, чтобы на её могильной плите были написаны имена дорогих ей людей, погибших в годы Катастрофы.
 
Кирьят-Ям, Израиль . май 2006года.
 
 
--
михаил rosenbaum
 

 

 

вверх^ к полной версии понравилось! в evernote


Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Михаил Розен * Шифра. * (Подлинная история) | Yuri_Kossagovsky - ИСТИННОЕ-НЕИСТИННОЕ идет!! - из криков школьников когда я шел на урок... | Лента друзей Yuri_Kossagovsky / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»