В поминальном выпуске журнала «Новый Берег» (2022/80) опубликована маленькая повесть Александра Кузьменкова «Группа продлённого дня» и несколько эссе-некрологов друзей и даже «одного литературного врага».

Процитирую ниже прощальные слова Андрея Назарова, творчество которого Сан Саныч уважал, и не раз это засвидетельствовал публично в сетевом пространстве. Два писателя вели переписку друг с другом.

Андрей Назаров, Копенгаген

Скончался Александр Кузьменков, известный широкой публике не в качестве одного из самых одарённых русских писателей, но в качестве хулителя, зоила. Мы никогда не печатали и не получали от него критических статей, принёсших ему известность, и сказать нам о них нечего.

Но «Новый Берег» опубликовал его потрясающее произведение «Группа продлённого дня», — очерк поддонной русской жизни, энциклопедию будничного обитания отщепенцев. Он воссоздавал пространство русской жизни, не гнушаясь его заблёванностью и потому никто в отечестве не посмел издать его шедевр книгой. Он и был отщепенцем, изгнанным за правду из официального обращения, как это всегда и происходит с людьми чистого сердца. С теми, кто не сдался, не просил пощады. Никто в русской литературе не писал физические страдания плоти, как он. Писал он мучительно трудно, повергая и себя в физическое страдание, а умер, перестав писать свою прозу. Перейдя на очищение литературы от шлака, он прочитал огромное количество скверных текстов и захлебнулся в них.

Когда-то, уже отовсюду изгнанный, он получил должность сторожа с собакой, которой радовался, как ребёнок. С чем я искренне поздравил его, поскольку на своей шкуре испытал, как это — жить вне всего, проваливаясь и не имея возможности зацепиться. Дружба, возникшая между нами «путём взаимной переписки» позволила мне оценить и полюбить высокий склад его души и дара.

Литературе внезапно стало не хватать его физически, как не хватает дыхания.

Он был очень русским человеком и писателем, он кровавыми слезами оплакивал уничтожение народа, коего неотъемлемой и свободной частицей оставался до конца. Не в силах изменить происходящее, он хотел ухода своего, смерти. Да, и умер он вполне в национальной стилистике, поскольку скончался не от той болезни, которую пытались лечить врачи.

Явление Александра Кузьменкова внушает надежду на то, что литература наша не пресечётся, что сквозь загаженный и утрамбованный плац русской жизни всегда будут пробиваться те побеги, которые и составляют её силу, гордость и вечную молодость.

Он не был крещён в советском детстве, а в годы зрелости не захотел креститься в гундяевской церкви, что никак не отменяло его веры в Бога.

Светлая ему память!

И еще важное воспоминание школьного  друга Александра Кузьменкова Михаила Нисенбаума, которые я прочитал у yu_sinilga:

Копирую с лицекнижия воспоминания его одноклассника, яркое свидетельство, каким романтиком был наш зоил:

Михаил Нисенбаум
26 декабрь 2022 г.

ПРО САШУ
Оказывается, месяц назад умер Саша Кузьменков. Александр Кузьменков. Мы дружили, когда нам было по шестнадцать-семнадцать лет. Я знал его друзей, знал девушку, в которую он был влюблен. Мы подружились мгновенно, но вся дружба состояла из споров, дуэлей посредством цитат, умозаключений, словесных карикатур. Мы, десятиклассники, так и не перешли на «ты». Даже сейчас, разглядывая в Википедии его фотографию, вижу того — юношу? подростка? молодого мужчину? Никакое слово к нему не клеится. Он напоминал боксера — как-то разом и пса, и спортсмена-англичанина. Высокий, с крупно вылепленными чертами лица, старавшийся подчеркнутой серьезностью прибавить взрослости и веса. Персонаж — нет, герой! — то ли Хемингуэя, то ли Довлатова. Хорошо, что я не могу сейчас прокрутить в памяти наши разговоры. Представляю, какая это была гнусная литературщина.
Впрочем, нет, один разговор помню. Он приехал к нам на дачу и без конца говорил о N, своей возлюбленной и невесте. У этой N была младшая сестра, назовем ее M, восторженное, невероятно эрудированное дитя. Ну, то есть, как дитя? Всего-то на два года младше нас. Но когда ты учишься в десятом классе, разве учеников и учениц восьмого класса легко воспринимать всерьез? Мы сидели на мостках рядом с прудом, изредка бросая в воду головки репейника. Я спросил, отчего M так мало похожа на старшую сестру. Кузьменков с подозрением посмотрел на меня и спросил:
— Разве M не точное воплощение Беатриче?
Я пожал плечами. Тут Саша пришел в негодование и отчетливо пробасил: если я не признаю немедленно, что М безупречное воплощение Беатриче, он забросит меня на самую середину пруда. Я что-то промямлил в страшном смущении. И дело было не в том, что Кузьменков был здоровенный малый, который, как пишут, потом работал металлургом и железнодорожным путейцем, так что добросить меня до середины пруда мог бы одной левой. Тем более я тогда непрерывно постился и весил грамм четыреста. Ну, может, пятьсот. Дело в том, что я понятия не имел, кто такая Беатриче и предпочел бы скорее утонуть, чем признаться в этом.
Лет семь назад я впервые наткнулся на его имя, узнал, что он один из самых ехидных и беспощадных литературных критиков, к тому же пишет прозу. Так получилось, что мы обменялись несколькими приветами и посланиями через Романа Арбитмана, да на том все и заглохло. Как-то понятно было, что прямое общение опять сулило одни только споры и дуэли, а кому на шестом десятке нужны лишние дуэли? В итоге я навсегда запомню его семнадцатилетним героем — более сильным, талантливым и искренним, чем все остальные наши ровесники. Задним числом и подумаешь: как такой человек мог пережить наш две тысячи двадцать второй год, да и все предыдущие?