Ребеночек мой вроде бы (тьфу-тьфу) на пути к исправлению выздоровлению. Вес набирает, мордой порозовел и про жирные бока этот Бухенвальд тоже рассуждать перестал, слава богу.

Как меня задолбали эти разговоры про бока и ляжки и какое счастье, что они закончились. Я всю жизнь с такой неистовой силой презирала все мясное и телесное, как мне было дико непрерывно обсуждать эту ерунду. К своему телу я отношусь как крестьянин к скотине - работает и ладно, не работает - быстро починили и пусть работает дальше. Тело нужно для пожрать, для потрахаться и чтоб было на что повесить бусики. Лучше бы, конечно, его вообще не было, а был бы чистый дух, но на дух бусики не повесишь, пришлось смириться.

У ребеночка на радостях новые идеи. Теперь она хочет проколоть язык (пупок уже проколот, там торчит изумруд).

Подруга Ира из соседнего подъезда проколола себе язык в подъезде буквально ржавой вилкой, когда ее родители собрались разводиться. Странные дети, думаю я про себя. Я в их возрасте только о том и мечтала, чтобы родители развелись. Чтоб занялись хоть чем-то своим и отвлеклись хоть немного от воспитания меня. Я их любила обоих, но в доме их было как-то многовато, я не успевала отбиваться. А вот поодиночке было бы самое то, поодиночке я бы с ними справилась.

Э-э, говорю я ребеночку. Ты тоже, что ли, туда же? Так это лишнее, шантаж и так удался, никто никуда не идет, ша. Сидела я с твоим папашей и еще посижу, куда я денусь. Раз тебе это так важно.

Самая большая жертва, которую мать может принести ради ребенка - это жить с ребенкиным отцом. Отдать жизнь и всю кровь - это тьфу по сравнению с этим подвигом. Как бы мы с ней зажили вдвоем, эх. Чистота, красота, тишина и простор. Ну ладно, что об этом говорить.

Нет, говорит она, не поэтому. У Иры родители дерутся мебелью, а вы обо мне заботитесь. Просто хочется пирсинг. В язык, да.

Почему, озвереваю я, почему все проблемы нужно решать через тело? Почему вообще телу столько внимания, оно совершенно того не стоит! Я бы еще поняла, кабы ты была кривобокая. Но дал бог прекрасное тело, чего о нем думать-то, зачем думать о том, что и так в порядке???

Тело тут ни при чем, говорит мне эта красивая девочка, лебединая шейка и ноги от ушей. Вот ты, к примеру, покупаешь себе белье за восемь тысяч. Его же никто не видит, но ты знаешь, что оно на тебе. Ты знаешь, что ты красивая и крутая, и это твой секрет.

Или эти духи твои. Я-то знаю, сколько они стоят, ты мне говорила. Но в магазине, где ты покупаешь огурцы, этого никто не знает, люди не в теме. Но ты же зачем-то ими душишься.

Твой учебник, говорит она. Ну сколько людей знают о нем? Но ты-то знаешь, что ты это сделала, а значит, ты не такая, как все.

Когда ты мне позволила проколоть пупок, говорит она, я поняла, как это круто. У тебя есть что-то, что-то, что тебе кажется прекрасным, и об этом никто не знает, но ты-то знаешь, что ты круче их всех, что у тебя есть что-то, что согревает, и приподнимает, и дает силы жить среди всего этого.

Детка, говорю я автоматически, детка, вообще-то для этого существует религия.

А сама чувствую, как лицо у меня молодеет на глазах, как на нем появляется то выражение, которое я себе годы назад навсегда запретила, идиотское выражение счастья. Глупее лица нельзя себе представить, думаю я, и да, я знаю, о чем она толкует, никто не знает этого лучше, чем я, и я говорю ей - да, ты права.

А себе я говорю то, что всегда говорю себе в такие моменты, когда лицо разглаживается и улыбка становится детской, и взгляд устремляется неведомо куда.

В такие моменты я говорю себе: "Скарлетт О'Хара, вы просто дура".