Внутри вены сидит игла. Потом резко выходит. Ты остаешься один с щемящим ощущением потери. Потери… и одновременно приобретения. Закон сохранения энергии. Одно без другого не бывает.

Внутри каждого из них сидит мальчик. Безвременно погибший. Обреченный в этом мире. Чудом уцелевший в том. Птица-феникс, готовая возродиться из пепла в такие моменты. Редкие моменты. Такие вот, как сейчас.

Мальчик-Косой, маленький дикарь, угрюмый маугли – взгляд из-под нахмуренных бровей. Неопытность переплелась с упрямством. Наитие и Дерзость, идущие рука об руку… Его я целую в непокорный лоб. Жесткие пряди волос соспротивляются под моей ладонью.

Мальчик-Стан. Золотой мальчик, русый, светлый. И дело не в волосах. Он сам внутри такого цвета. Будущий герой. Будущий чемпион. Самый-самый. Сказка, а не мальчик. Глаза неприятно режет. О.. да это мои глаза – не его. Слёзы застыли, и отсюда это колющее, холодное ощущение.

Они умоляюще смотрят. И я не могу оторваться. Отвести глаз от этих мальчиков.

Даже от чумазого, хитрого мальчика-Кипиша, понурившего голову где-то в складках моего строгого платья. Его двойная, неуклюжая, тёплая макушка и мои колени, к которым он прижался – сейчас единое целое. И я не отвергаю этот порыв, этот молчаливый крик о помощи: он ведь пока только мальчик.

И маленький пацан в девчоночьем платье (под ним он нагишом) – в какие наряжали всех без разбора в те голодные, послевоенные годы, – увлеченно собирает окурки папирос из-под стола. А чуть позже тот же мальчик, но повзрослее, не помня себя от страха, несется на пегом жеребце навстречу заходящему солнцу, едва-едва, из последних сил удерживая равновесие на ходуном ходящем хребте. Пальцы закоченели, вцепились в гриву. Мысленно зарекаясь от всех возможных авантюр и ослушаний, в этот момент он – само воплощение бунтарства: он верхом не «за», а «вопреки». Когда пегого водворят, стреножив, на место в стойло, а его – коленопреклоненным – на горох в угол горницы, солнце уже зайдет, и заря догорит… Этот мальчик – мой дедушка.

Маленький мальчик, мастеривший тайком поделки, молотком колотивший по шляпкам гвоздей, вперемешку с собственными пальцами. Мальчик, рыдавший вечерами под адажио из Щелкунчика, часто поминавший своими всхлипами Чайковского («ну зачем он такую музыку написал, что я плачууу?»). Мальчик, наевшийся до одури яблок; любивший этот фрукт так сильно, что проглатывал вместе с мякотью костлявую сердцевину; попавший в возрасте четырех лет в кабинет к хирургу от такой нечеловеческой любви к несъедобным яблочным внутренностям. Мальчик, никогда не игравший с другими мальчиками, потому что родился девочкой… Он и сейчас здесь – на грязном матрасе в углу комнаты... Он закрыл глаза и улыбается. Когда-нибудь он меня простит.