"Строгино - район чудес! Зашел в подъезд и там исчез!" - красуется на двери подъезда надпись корявым, явно спешащим почерком. На дворе один из матрешек-лет 90х, условно 1999. Тогда надпись производила ошеломляюще мистическое впечатление, казалась заклинанием, камнем пред скучающим витязем... Когда матрешки сложились в одну, обозванную грозным импортным термином миллениум, фраза потеряла изрядную долю мистичности. Ореол моего обитания расширился на километры и стало ясно, что какое название в чудо-фразу я не подставил бы, всё подходило: и Люблино, и Новокосино, и Тропарево-Никулино, и Покровское-Стрешнево, и даже Сокол.

Но речь не о чудо-фразах и их промышленном производстве в рамках устного народного творчества. До постройки метро микрорайон Строгино отличался некоторой закрытостью, скрытностью, а в какой-то мере даже сонностью.

Когда я учился в школе, в классе восьмом, серыми зимними днями я, рассекая сугробы, от нечего делать изучал окна домов, пытался по внешнему виду окна угадать характер обитателей помещения за ним. Внимательно вглядывался я в окна девятиэтажек, стоящих на моем пути, но везде видел лишь серые, уставшие от самих себя, пустые глазницы старых окон. Их давно не красили и давно не мыли, они мне напоминали олицетворение безысходности, в виде еще не старой, но все же в возрасте женщины в пуховом платке цвета подсохшего асфальта. Женщина стоит посреди сугроба среди равнодушной пустоты. Эти окна заставляли меня фантазировать и я даже видел человека неопределенного возраста, лежащего на диване в самый разгар этого серо-снежного рабочего дня без дела дома в полумраке перед телевизором со скучной передачей. Человек изредка поглядывает в окно, за которым лежит снег, он хочет вырваться, но одного желания мало, да и полдня прошло. . . Я сворачивал за угол и шел домой, чтобы стать чем-то подобным.

К лету в Строгино я всегда относился с некоторым презрением из-за многочисленных отдыхающих, а если быть точным из-за обилия голых тел: уродливо худых и красиво полных, красиво худых и уродливо полных. "Комплексы!" - говорят мне. "Ну да!"- отвечаю абсолютно без стеснения (мой "духовный эксгибиционизм" прямая противоположность "эксгибиционизму телесному, то есть мне легче раскрыть всю свою подноготную, чем снять майку). Вся Москва, казалось, стремилась искупнуться в еще только входящей в город (потому чистой) реке Москве или в ее смеси с Волгой (чья вода поступает из канала имени Москвы), хотя основная масса оседает на многочисленных поймах, их аж целых три. Все логично: москвичи, что потребовательней едут в Серебряный бор, а что попредприимчевей на другой берег в Строгино. Предприимчивость в том, что не надо на пляже платить втридорога за простейшие блага: еду, легкий алкоголь, спортинвентарь и т.п., а вода та же, правда берег местами нечищеный, но это мало кого пугает. Летом люблю выходить на одуванчиковые поляны, а если не выходить, то просто смотреть с высоты птичьего полета...

Осень в район приходит аккуратно и красиво. Обильная зелень начинает менять цвет в ржаво-золотой. от строгинской осени отдает чем-то вечным. Когда встаешь на берегу реки в уединенном месте и смотришь на живущий по соседству район, то кажется, что так будет всегда...

Мерилом маленького счастья для меня весной было дерево на углу между домами 10 и 12 по улице Исаковского. Как дерево может быть мерилом? Очень просто: по свежести листвы, по зелени я определял степень своего маленького счастья. В трудные минуты дерево помогало мне быть чуточку счастливей...