Мы рассекаем друг друга мгновенно. Нас миллионы и нам покалено. Мы курим при встрече, при встрече жмем руки. мы сушим тела чтобы были упруги. Мы только штанами метём по асфальту. Нам юбки – измена, а платья как спальник.
А я слушаю Тома Йорка про самый уличный спирит, и питерский дождь рассекаю колесами мотоцикла. И если ты станешь взрослой и даже совсем не тоненькой, я буду любить тебя так же, как в наше первое лето.
Мы врём нашим мамам, отцов мы не знаем. Мы кольца на самый большой надеваем. М ы травим чернилами голые плечи. Мы меряем силу, ладони – кто крепче. Целуем в четную – узкие губы. Мы злимся когда обзывают нас грубо. Мы бьём без раздумья, с размаху и точно, по-девичьи нежно, по-девичьи сочно.
А я слушаю Тома Йорка про самый уличный спирит, и питерский дождь рассекаю колесами мотоцикла. И если ты станешь взрослой и даже совсем не тоненькой, я буду любить тебя так же, как в наше первое лето.
Мы любим орехи. Мы белки с хвостами. Мы скачем по клубам и схема простая – сначала по пиву, потом по танцполу, и градус крепчает, дальнейшее скоро и быстро случится в кино, в туалете, на заднем сиденье, без света, на свете. Для нас не проблема – нас больше, мы – стая. И нас по-иному уже не заставишь.
А я слушаю Тома Йорка про самый уличный спирит, и питерский дождь рассекаю колесами мотоцикла. И если ты станешь взрослой и даже совсем не тоненькой, я буду любить тебя так же, как в наше первое лето.
А я слушаю Тома Йорка про самый уличный спирит, и питерский дождь рассекаю колесами мотоцикла. И если ты станешь взрослой и даже совсем не тоненькой, я буду любить тебя так же, как в наше первое лето.