Ты был. А он – как то рядом. И нет, он не отворачивался, когда ты врал, когда предовал. Он просто был. Так… Рядом. А ты задумывался когда нить «почему?». «Задумывался конечно!», - ответишь ты не задумываясь. И соврёшь. А он… Он опять не отвернётся. Просто будет так. Так… Рядом. И совсем не близко. Его и обнять то, да какой обнять(!), и увидеть то нельзя. «Папа, а раз она всегда живы, можно ли звать их живыми?», - спросишь ты как обычно у весёлого папы. А папа как обычно, немного весёлыми, немного мутными зелёными глазами вынырнет из новогоднего оливье и молча ответит. Но ты поймёшь. Поймёшь, даже если он сам не понял. Такое бывает, когда ты уже с седой бородой смотришь на снег, а точнее на снежные конусы фонарей вдоль дороги, и понимаешь, что завтра уже никогда не настанет. Потому как внук с мутными глазами, никогда не привезёт славных внучат ни на поминки, ни тем более на похороны. А когда придёт весна опять зацветут ландыши и, если забыть, что ты городской житель, и, что ландыши эти ассоциируются с чванливыми старушками-предпринимателями. То можно подумать, развалившись на больших холодных листах и маленьких тёплых бусинках-колокольчиках, вытащить из-под седьмого позвоночника сосновую шишку, но не выбросить её в приступе брезгливости и злости, а начать её перебирать в пальцах и выскабливать ноготками её крылышки. Ведь у шишки много-много крылышек, и она должна была бы прекрасно летать. Будь она живой. И всё это будет рождаться у тебя в голове тогда, когда ты опять и снова будешь задавать себе этот вопрос: «а раз они всегда живы – можно ли звать их живыми?! Живы ли они???! Чёрт их побери!!!». Сколько уже умерли, задавая себе этот вопрос. Сколько? И ты знаешь, что ты так же точно умрёшь не дойдя до конца, НО всё равно будешь идти и идти, как ишак, бредущий по кругу, вращающий жернова. Ты знаешь лица, ты знаешь мысли тех ишаков, что были когда твоими родителями, детьми, друзьями или просто прохожими. А за окном будут стоять все те же конусы снега под фонарями, и ты, проводя морщинистой рукой по седой бороде, будешь всё более и более явно глядеть в глаза тех, кто пришёл за тобой и стоит вдоль дороги, что десятки лет провожала тебя по делам и на отдых за город, да-да, вдоль той самой дороги, в тех самых конусоидальных плащах, те самые, что держат в своих холодных руках косы-фонари. И даже теперь ты не будешь знать: «если они всегда живы – будут ли это называться жизнью?»