<Перепечатано из журнала "Патрон", №2 за 2005 г. Автор - Владимир Шульгин.>

    Древние греки ходили на него семьями. Как в цирк. И он не обманывал их ожиданий. Шоу, которые он устраивал перед толпами соотечественников, обсуждались в античном мире столь же горячо, как сегодня обсуждаются выходки Жириновского или Мадонны. Таким был мудрец и философ Диоген Синопский по прозвищу Собака. Первый панк античности.

    О вреде обрезания

    Дело было в Синопе и пахло керосином. Меняла и ростовщик Антихор 45 лет от роду не находил себе места. Уже час он метался по собственному саду, рвал бороду и взывал к богам. Сын его Диоген возлежал меж тем в тени оливок и поцеживал вино, равнодушный к терзаниям папаши.
    "О боги! - причитал Антихор. - Ну обрезал бедный эллин пару-тройку монет. Ну чуть-чуть заработал на хлеб с оливковым маслом. Ну дал толику в долг. Ну что с того, что толика обрезана? Так ведь и процент смешной. За что же вы наказываете меня? Зачем позволили злопыхателям распустить молву, что я фальшивомонетчик? Да и сколько было той обрезанной монеты! Ну сто. Ну двести. Клянусь Гермесом, не больше. И теперь из-за каких-то паршивых трёхсот монет бедного эллина упекут в яму".
    "А ты не воруй!" - раздалось из глубины сада. Антихор изменился в лице: "Ах ты порождение ехидны, змея Горгоны, гнилой фаллос Приапа...". "Приятно познакомиться. А меня зовут Диоген, - донеслось из глубины сада, - что значит богорождённый!" "Ах ты..." - взревел Антихор и, выдернув с корнем молодую оливу (силой его Зевс не обидел), ломанулся вглубь сада.
    Но Диоген не дремал. Рванув, как быстроногая лань Артемиды, к стоявшей неподалёку сосне, он взобрался на неё с ловкостью обезьяны и вступил в дискуссию с рыкающим внизу родителем. "Папа, - произнёс он хорошо поставленным голосом. - Не я ли говорил тебе, что обрезать монеты, быть может, и выгодно, но недостойно?" "Только слезь, вонючий шакал, я разделаю тебя не хуже, чем Геракл ларнейскую гидру, - потрясал дубиной Антихор. - Ты познаешь силу моих кулаков". "Быть может, - задумчиво изрёк сверху сынок. - Но силу твоего ума я уже познал. И с высоты тебе недоступной, - тут Диоген издевательски свесил вниз ногу и пошевелил пальцами из сандалий, - усмотрел, что любовь к деньгам есть мерило всякого порока".
    Антихор попытался сбить оратора с ветки камнем, но промахнулся. "Вот подожди, заметут твоего папаню, узнаешь, почём фунт лиха!" "Твои бы слова да Зевсу в уши", - раздалось в ответ.
    То ли рядом оказался кто-то из богов-шестёрок, что не поленился сгонять на Олимп и настучать Громовержцу, то ли помешавшийся от страха Антихор стал в одночасье провидцем, но факт - на следующее же утро в дом менялы наведались легавые и увели бедного Антихора. Обвинения в сознательной порче монеты по тем временам с лихвой хватало, чтобы он больше не беспокоился о будущем. Водой, хлебом и жильём Антихор был теперь обеспечен по гроб жизни.
    Что касается недоросля Диогена, то он остался без средств к существованию. Продав на базаре поношенные сандалии и любимую алебастровую скульптурку Афродиты, он впервые задумался, как снискать хлеб насущный. Тут-то и нарисовались рядом с Диогеном подельники папаши. Они живо приставили пацана к делу. Заменив у станка родителя, Диоген принялся рубить лёгкие деньги. В буквальном смысле слова. Деньги в те времена делались из металла, и было их столько, сколько греческих государств-городов. Неудивительно, что древнегреческая братва быстро додумалась обрезать монетки со всех сторон, обрезки переплавлять и пускать в дело вместе с обрезанными монетами.
    Этим и занимался скрепя сердце будущий философ. Но в один не лучший день погорел, как его папаша, и, дабы не сгнить в тюрьме, был вынужден бросить всё и бежать из Синопа куда глаза глядят.

    Хорошо, собака, излагает

    Несколько месяцев скитаний привели Диогена в матерь городов греческих - город Афины. Побродив по рынку и выклянчив пару монеток на миску чечевичной похлёбки, уставший Диоген прилёг в тени храма Гераклу. Но заснуть не смог. Неподалёку от храма возвышалась развалюха, внутри которой кто-то монотонно бубнил, временами срываясь на крик.
    Пойти взглянуть? - подумал Диоген и сунулся внутрь сарая. Его глазам предстал взлохмаченный старик в ветхой одежде с посохом и нищенской сумой, который гордо вышагивал взад и вперёд перед пёстрой толпой оборванцев. "Судите сами, - вещал он. - Атлет, имеющий прекрасное тело, но не имеющий никаких внутренних достоинств - безобразен. Эзоп же, безобразный телом, но великолепный мыслями - прекрасен. Отсюда и главная цель человека - упражнение в добродетели и чистоте своих помыслов. Что есть добродетель? Добродетель - есть внутренняя свобода. А кто может назваться истинно свободным? Тот, кто не отягощён условностями. Мораль, этические нормы, мнение общества, деньги, злато, семья, власть - всё это тлен и суета сует".
    Хорошо, собака, излагает, - подумал Диоген. А оратор продолжал: "Общепринятые правила - тяга к комфорту - есть ненужная обуза, которую человек по глупости сам взвалил на себя. Чтобы существовать, человеку не нужны ни дома, ни изысканные блюда, ни множество одеяний, ни наложницы. Кто уяснит это, станет поистине свободен - ведь отнять у него нечего, и счастлив - ведь его ничего не волнует. А главное - оратор поднял руку, призывая богов в свидетели, - он перестанет быть рабом".
    Диоген был восхищён. Он же знал! Он всегда чувствовал, что так оно и есть. Рассуждения философа полностью стыковались с его установками и примиряли с его незавидным нынешним положением.
    "Эй, приятель, не скажешь имя того человека?" - Диоген толкнул в плечо бородача, который исправно водил стилосом по натёртой воском дощечке, конспектируя речь оратора. "Сразу видно, что ты пришёл издалека, - догадался бородач. - Ведь это Антисфен - великий философ и достойный муж. Сам он себя называет "непородистым псом", а мы, его последователи, зовём себя циниками - собачниками". "А это что - ваша будка?" - Диоген обвёл рукой помещение. "Угадал, - улыбнулся тот. - Это гимнасия Киносарг, что значит "зоркий пёс", где мы собираемся и слушаем речи учителя".
    Тут Антисфен, заметив болтовню, пробился в задние ряды и начал охаживать сучковатым посохом то Диогена, то его случайного знакомца. "В то время как я трачу слова, - орал он, - пытаясь вбить в ваши ослиные головы свои бесценные мысли, вы имеете наглость праздно болтать. Вон отсюда, порожденья Аида!"
    "Бей! - закричал Диоген, прикрывая руками голову. - Но, клянусь, у тебя не хватит палок, чтобы меня прогнать, пока я не услышу твоих наставлений. Мне нечего терять - у меня нет ни дома, ни денег, ни родственников, а значит, я уже наполовину циник. Слова же твои, о мудрейший, взяли меня за живое, потому что они - истина".
    Рука с палкой опустилась. "Если всё, что ты сказал, исходит от сердца, болтун, - проворчал Антисфен, - то Цербер с тобой, оставайся. Будешь моим учеником".
    Уже через пару лет Диоген превзошёл своего учителя в верности идеалам и пропаганде цинизма. И даже осмеливался намекать Диогену, что тот "труба, не слышащая собственного звука", поскольку его слова порой расходились с делом. За что, наглец эдакий, был не раз бит. Это не мешало Антисфену считать его лучшим учеником. Коллегам он признавался: "Воистину Диоген единственный, кого я могу назвать настоящим циником". Уже будучи на смертном одре, Антисфен призвал к себе любимца.
    "Запомни, мой мальчик, - шептал он свою последнюю речь. - Единственное, что принадлежит лишь тебе в жизни - твои представления. Они никому не подвластны, зависят только от тебя и никто не в силах заставить тебя пользоваться ими иначе, чем ты захочешь. Помнишь, ты спрашивал меня, кого из людей можно считать свободными? Народного вождя? Но ведь он раб многих господ. Судебного оратора? Но он раб суровых судей! Сибарита? Но он раб необузданных наслаждений. Полководца? Но он раб неверного случая. Все они - рабы. Подумай, насколько выше жребий того, кто вернулся в лоно природы, кто наслаждается чистым воздухом и простой пищей, кто вкушает безмятежную радость бытия! Он поистине свободен, ибо никому и ничему не обязан. Будь же свободным, мой мальчик, и призывай к свободе других. Будоражь их мысли, кусай их души и совесть, ибо ты - истинная Собака". С этими словами Антисфен испустил дух.
    Похоронив учителя, Диоген долго сидел неподалёку от Киносарга, утирая слёзы. Затем встал и сообщил небесам: "Клянусь Гераклом - покровителем циников, что перекую ценности всей Эллады, что заставлю этих ослов прислушаться хоть раз к зову собственного разума. Отныне моё предназначение быть не только Собакой, но и очищать авгиевы конюшни ложных идей, излишеств и предрассудков людских. Я посею зёрна твоих идей, Антисфен!" Он высморкался, подтянул тунику и отправился в путь.

    Мы не рабы, рабы немы...

    Бродяжья жизнь Диогена изобиловала приключениями. В ней было всё, включая даже рабство. Как-то неподалёку от Крита судно, на котором плыл Диоген, взяли на абордаж морские пираты. Перерезали половину экипажа, а недорезанных приковали к вёслам и велели везти самих себя на продажу.
    Диоген встретил удар судьбы философски, как и положено цинику. "Что вы сокрушаетесь? - толкал он речи в трюме, заглушая стенания товарищей по несчастью. - Ведь ещё большими рабами вы были до того, как попали сюда. Рабами своих семей, своих страстей и пороков, рабами своей прогнившей морали. Уверяю, что рабство может пойти вам на пользу, научив ценить истинное, а не наносное".
    Будущих рабов, однако, эти сентенции лишь заставили рыдать сильней, зато надсмотрщик пообещал придушить философа своими руками, если он не заткнётся. Но тут показался берег.
    - Вот и добрались, хвала Нептуну! - воскликнул Диоген и, радостно позвякивая цепями, бодро засеменил на невольничий рынок. Там он выбрал местечко потенистей и плюхнулся на землю. "А ну встать, падаль! - зарычал на него офигевший от такой наглости торговец. - Кто тебя здесь сидячего увидит?!" "Не извольте беспокоиться, - отвечал ему Диоген. - И разглядят, и оценят. Ведь и рыба на рынке лежит, а своего покупателя находит". Торговец хмыкнул: "Ну, ладно, сиди". От нечего делать он завязал беседу с чокнутым рабом:
    - Слышь, умник, а что ты умеешь делать?
    - Властвовать людьми! - без тени юмора ответствовал Диоген.
    - И ты думаешь, что кто-то купит раба, который корчит из себя господина?
    - Такой уйдёт всех быстрей и даже без скидок, - сказал Диоген. - Ведь обычный раб не в диковинку. Если есть желание, можешь убедиться. Объяви, что продаётся тот, кто умеет властвовать над людьми.
    - Ага! Сейчас. Сам и объявляй.
    Диоген встал и, набрав в грудь воздуха, взревел, как портовая сирена: "Кто хочет купить себе хозяина?! Кто хочет купить себе хозяина? Совсем дёшево".
    На его истошные крики тут же прибежала целая толпа. Из неё вышел пожилой ухоженный человек в голубом хитоне и, смеясь, спросил:
    - И сколько же ты стоишь, хозяин, продающий сам себя?
    - Да сущую безделицу - всего три мины.
    - Что так дорого? - удивился покупатель.
    - Дешевле только даром, - отвечал Диоген. - Ведь три мины - стоимость рабочей лошади, а я умом скакун!
    - И куда же скачешь?
    - В просторы философии, уважаемый! Диалектика души - вот предмет моих занятий!
    - Пожалуй, возьму. Будешь воспитателем моим сыновьям. - Покупатель отсчитал торговцу три мины. - Кстати, а как тебя зовут?
    - Собака, - отвечал Диоген, продолжая сидеть в пыли. - Просто собака. - И громко загавкал.

    Днём с огнём

    В рабстве Диоген был считанные годы. А потом опять принялся странствовать по Элладе. Слава о придурке-философе летела впереди него. Он стал едва ли не главной греческой достопримечательностью. За обладание Диогеном сражались между собой города, ведь пребывание чудака гарантировало небывалый приток туристов. На Диогене можно было срубить капусты не меньше, чем в наши дни на пирамиде Хеопса или Эйфелевой башне.
    Сам он был к этой прибыли непричастен. Но оседая в очередном городе-государстве, будь то Коринф или Афины, полностью оправдывал всеобщие ожидания. Ночевал в пифосе (здоровенный глиняный сосуд для зерна) и ежедневно устраивал публике шоу.
    Каэжый мог рассчитывать получить от него ответ на любой вопрос. Правда, не каждый был этим ответом доволен. Вежливость этот циник считал такой же ненужной вещью, как роскошь. К примеру, подойдёт к пифосу стайка туристов, полюбуется на торчащие оттуда грязные пятки, а потом отколется от группы шибко любопытный и спросит в пифос: "Веришь ли ты в богов, о Диоген?" И оттуда сразу раздастся: "Да как же мне в них не верить, когда я вижу перед собой такую богомерзкую рожу!" Да ещё и плюнет любопытному в бороду. Туристам очень нравилось.
    Или возьмёт Диоген в руки факел и давай ходить по площади с видом поджигателя. А когда соберётся толпа побольше и спросит его: "Что ты делаешь?", он окинет всех презрительным взглядом и бросит: "Ищу человека". "Так ведь вон сколько народу", - тычут себя в грудь любопытные. А он: "Народу много - людей нету". И сразу речь толкает. Мол, возвращайтесь к природе, довольствуйтесь малым, а там, глядишь, перестанете быть рабами и станете человеками. И - в пифос, отсыпаться. Потому как с утра опять на работу.
    А уже на рассвете - глянь, Диоген торчит у храма с нищенской сумой: демонстративно просит у статуи подаяние. Народ, понятно, опять лезет с вопросами: "Для чего клянчишь у изваяния?" А он: "Приучаю себя к отказам". И сумой трясёт - мол, не жидись, народ Эллады, подкинь на чечевицу. Ежели кто-то шибко умный спросит, сколько дать, он тут же: "Сколько хочешь, ведь это будет твоя цена, а не цена философа". С такой реакцией он просто был создан для прямого эфира.
    Это ведь диогеновская была сентенция, долетевшая до наших дней - "что естественно, то не безобразно". А родилась она, когда Диоген прервал однажды очередную речь и справил у всех на глазах нужду. Спорить с ним мало кто пытался - он мог запросто помочиться на оппонента. После чего - немытый, небритый, вонючий, ну свинья свиньёй - продолжал спор, выказывая остроумнейшую игру мысли.
    Во даёт! - ревела восхищённая толпа и шла домой в предвкушении того, что выкинет их придурок завтра. И Диоген никогда не обманывал этих ожиданий. На следующий день он, задрав тунику, мастурбировал на площади. Те, кто неосмотрительно встал слишком близко, увёртывались от Диогеновых струй, а остальные слушали очередное откровение: "Если бы только я мог, потирая живот, избавиться от голода и нужды!"
    Деяния его передавались из уст в уста и обрастали пикантными подробностями. "Пришёл ко мне вчера Диоген, - развлекал хозяин борделя посетителей. - Ну я к нему. Какое вино предпочитаешь в данное время суток? А он мне - чужое. Ну я, естественно, налил. Так он нажрался, как свинья, поимел всех моих гетер, а когда утром пришёл Платон и спросил, как его в этот вертеп занесло - открыл один глаз и промычал, что и солнце заглядывает время от времени в нужник, но не пачкается".
    С коллегами-философами у Диогена отношения не сложились. Диоген искренне верил, что только цинизм - всему голова. А потому представителей прочих течений унижал как мог. Подойдут, допустим, к нему иностранцы, спросят, не видал ли он поблизости Демосфена, а Диоген выставит им средний палец руки (фак - жест, пришедший из античной Греции, а вовсе не из Америки, как думают некоторые) и скажет: "Вот вам афинский демагог".
    Но больше всего он любил опускать Платона, причём в присутствии его учеников. Стоило Платону проронить, что "человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев", как Диоген тут же ощипал петуха и принёс в школу со словами: "Смотрите, люди, вот платоновский человек!" Платону пришлось срочно выкручиваться, добавлять к своему определению "и с широкими ногтями". Но ученики уже фыркали у него за спиной.
    Ещё Диоген мог схватить палку в руки и истошно вопить "Люди, люди!!!". А как народ сбежится, он их по головам палкой, палкой: "Чего пришли? Я людей звал, а не дерьмо". На следующий день он уже - тихий, спокойный, бубнит себе в тени философскую речь. Народ после вчерашнего его, естественно, сторонится, памятуя об ударах. Вдруг Диоген давай щебетать по-птичьи, подражая то вороне, то воробью. Удивлённая публика тут же окружает его кольцом. А Диоген выхватывает знакомую палку из-за спины и опять их по головам, по головам: "Как всякую чепуху слушать, вы тут как тут, а как о серьёзном, так днём с огнём!"
    Народ его побаивался. Попасть Диогену на язык значило - быть публично осмеянным. Увидев судачивших женщин, он кричал: "Одна гадюка у другой берёт яд взаймы", лысому замечал: "Над тобой смеяться не стану, а вот волосы твои хвалю за то, что они сбежали с такой дурной башки", молодящейся старухе наказывал: "Если для живых стараешься - то поздно, а если для мёртвых - не мешкай!"

    Видите ли, Шура

    Грамотный пиар сыграл своё дело. Диогеном заинтересовались на самом верху. На аудиенцию к философу явился сам Александр Македонский. Их знаменательная встреча без галстуков состоялась на городской свалке, где Диоген по своему обыкновению голышом принимал солнечные ванны.
    Когда Александр подошёл к семидесятилетнему Диогену, тот лежал, подставив фаллос Гелиосу, и жмурился, как старый кот на завалинке. Александр кашлянул. Александр кашлянул. "Чего надо?" - не открывая глаз, вопросил философ. "Хочу поговорить о смысле жизни". "Подождёшь!" - ответствовал Диоген и повернулся к царю задом.
    Александр оторопел. У себя в Македонии он не привык к подобному обращению и начал закипать. Схватившись рукой за увесистый копис на поясе, он грозно возвестил: "Я Александр. Великий. Царь". "А я - Собака. Диоген. Философ", - отвечал ему загорающий. "И ты что же, не боишься меня?" Диоген приоткрыл один глаз: "А ты - зло или добро?" "Добро". "Так кто же боится добра?" - сделал логичный вывод Диоген и закрыл глаз.
    Возникла пауза. Наконец Диоген смилостивился. "Ладно, присаживайся. Чего ты хочешь от жизни, великий царь?" "Я хочу завоевать весь мир". "А потом?" - "Потом собираюсь расслабиться. Как ты". "Ну и дурак, - удивился Диоген. - Неужели для этого нужно завоёвывать весь мир? Я вот не завоёвывал мира, а он весь принадлежит мне. Хочешь расслабиться - ложись рядом. Если тебе нравится место, где я лежу, я перелягу!" "Но я хочу сначала завоевать мир!" - воскликнул царь. "А зачем? Завоевав мир, ты лишишься смысла жизни. Мир ведь всего один. Завоюешь и - привет, больше завоёвывать будет нечего. Так что не валяй дурака - ложись и наслаждайся". Диоген похлопал рукой по пыльной земле. "Нет, это потом. Сначала завоевание". "Всё - свободен, - сказал Диоген. - Мне с тобой всё ясно. Ты тратишь жизнь на пустяки и никогда не расслабишься, потому что ты не знаешь одной простой вещи о расслаблении: оно или сейчас, или никогда. Ступай с Зевсом".
    "Могу я сделать что-нибудь для тебя? - спросил потрясённый Александр. - Только слово, намёк - и всё, что в моих силах, будет исполнено". "Можешь, - сказал Диоген. - Отодвинься в сторонку. Ты закрываешь мне солнце". "Не хочешь ли стать придворным философом? - не отставал царь. - Как мой учитель Аристотель. Ты получишь богатство, славу, ты будешь обедать ежедневно за царским столом".
    "Видишь ли, царь! - Диоген уселся на земле и стал надевать свою грязную дырявую тунику. - В отличие от Аристотеля, который обедает тогда, когда проголодаешься ты, я обедаю тогда, когда проголодаюсь сам. А теперь всё, или. Но запомни. Тебе, мечтающему царствовать миром, это пригодится. Народ благоденствует лишь тогда, когда цари философствуют, а философы царствуют. Уяснил?"
    Ну как вам наш философ? - стала расспрашивать у Александра, едва он вышел со свалки, изнывающая от любопытства местная знать. Редкий придурок, да? "Если бы я не был царём, я хотел бы быть Диогеном", - ответил Македонский.

    Собачья смерть

    Годы стремительно бежали, но Диоген как будто не замечал этого. Он продолжал потешать толпу и потешаться над тупостью толпы. Он всё ещё не терял надежды достучаться до человечества.
    Напрасно последователи пытались его образумить: "Ты уже старик, отдохни наконец!". Философ, как и прежде, щедрый на тумаки, хватал палку и начинал дубасить их, приговаривая: "Ослы! Как вы не можете понять. Если бы я бежал на состязаниях и был бы уже близок к финишу, разве мне следовало расслабиться, а не напрячь все силы?"
    Смерти он не страшился. Но всё чаще вспоминал предсмертный наказ Антисфена и сетовал, что не всё успел сделать в жизни. "Виноваты эти ослы, которые называют себя людьми, - размышлял он. - Будь я глазным врачом, за мной бы бегали толпы, а когда я говорю, что излечу от невежества, подлости, необузданности, пороков - никто не приходит. Или я плохо просил их услышать самих себя?"
    И настал день, когда 90-летний старец решил, что с него хватит. Сегодня я умру, - объявил он. И побрёл к реке. По дороге он встретил старику, сидевшего под оливами и сетовавшего, что, видно, придётся помирать на чужбине. "Ну и чего ты расстраиваешься, старый хрыч, дорога в Аид отовсюду одинаковая. Лучше бы поразмыслил над тем, так ли жил", - бросил Диоген и пошёл дальше.
    Наконец ноги его подкосились, и он уселся на землю. Рядом текла речушка, на берегу копошился крестьянин. "Пойди сюда", - окликнул его Диоген. "Слушай. Я, Диоген Синопский по прозвищу Собака, сейчас отправлюсь в своё последнее путешествие. Но я уйду из этого мира не по воле богов, которых нет. Я уйду из него по собственной воле, задержав дыханье. Потом ты сбросишь моё тело в ручей, пуская рыбы наедятся досыта. Хотя, знаешь, можешь и этого не делать. Самое прекрасное погребение совершит время при помощи замечательных вещей - солнца и дождей. Через месяц меня забудут. И никто не вспомнит, что я говорил и кому. Никто не прочтёт моих сочинений, а если и прочтёт, то не поймёт. Ну и пускай. Им же и хуже". С этими словами великий философ перестал дышать.
    Диоген ошибся. Слава его пережила тысячелетия. По всей Элладе великому философу возвели памятники. А на его родине, где он некогда обрезал монету, граждане вскладчину поставили колонну, на которой возлежала собака, а эпитафия гласила:
    "Время точит и камень, и бронзу,
    Но слова твои, Диоген, жить будут вечно!
    Ведь ты учил нас благу довольствоваться малым
    И наметил пути продвижения к счастливой жизни!"
    Жизнь удалась.