Перечитал недавно один из романов Дика.
     Частью фона было победоносное шествие Неумолимого Хаоса, Распада, Энтропии. Дик умеет талантливо изображать это. Кто знает, почему его так интересует - то есть интересовала - эта тема? Его герои постоянно сталкиваются с Неумолимым Хаосом в своих видениях или галлюцинациях, наблюдая увядание и размывание окружающего мира. В одном из его романов хаос даже был персонифицирован в виде отрицательного героя вымышленной религии - Разрушителя Формы.
     Возможно, так повлияли на автора невесёлые мысли о неотвратимом приближении старости?
     Не мне об этом рассуждать. Учитывая мою склонность к панике и паранойе, я, увидев первую возрастную складку на своей коже, вероятно, вообще утрачу рассудок.
     Если доживу до этого. Трудно поверить, правда?
     В романе, о котором идёт речь, герои значительную часть времени были мертвы. Вернее, они были после несчастного случая погружены в подобие анабиоза на остаток дней, поскольку медицина была не в состоянии иначе помочь им. При этом их разумы продолжали функционировать и могли телепатически взаимодействовать между собой, создавая иллюзорное подобие прежней реальности - хотя, как позже выяснилось, дело было не только в этом. Не помня о своей смерти, они продолжали считать себя живыми.
     Между тем живым людям было непросто войти в контакт с теми, кто пребывал в анабиозе.
     Сообщения из Мира Живых воспринимались "мертвецами" как таинственные знаки непонятного происхождения, будь то надпись на стене туалета или загадочное содержание газетной статьи. Или - странный текст телевизионной рекламы. Или - рисунок на подобранной бумажке.
     Устами одного из персонажей там была озвучена довольно занятная реплика: "Мы одно целое с теми, кто находится по ту сторону. С полностью живущими. Пусть только словом - но они пробиваются к нам, мудрые, врачующие духи, вестники из подлинного мира".
     Тут меня слегка передёрнуло.
     Что, если мы находимся именно в такой ситуации? В принципе, большинство романов Дика именно к этому и сводится - мы никогда не можем быть уверены, насколько реально то, что нас окружает. Что, если мы лежим в ледяных саркофагах, будучи в каком-то мире уже мертвы?
     Дело даже не в "Матрице" со всем её солипсизмом. Эта идея просто переворачивает вверх дном все мировые религии. Религии обычно паразитируют на человеческом чувстве чуждости окружающего мира, обещая верующему, что после смерти он - если будет себя хорошо вести - сможет вернуться в Естественную Среду Своего Обитания. Где можно быть свободным.
     Но что, если всё наоборот?
     Что, если мы были там до рождения - и никогда туда не вернёмся? Что, если наше пребывание здесь - и есть умирание? И присущее каждому из нас смутное чувство, что "мир неправилен", является вовсе не предчувствием попадания в Правильный Мир, а как раз напротив - смутными отголосками памяти о том, что уже не повторится?
     Можно навыдумывать кучу экзотических теорий, начиная с расы невиданно могущественных энергетических созданий, которые из гуманизма не убивают своих преступников - или просто впадающих в маразм пенсионеров? - а вселяют их в плотные телесные оболочки, тем самым изолируя от своего общества и позволяя умереть самостоятельно. И все разговоры об ожидающей людей загробной жизни, о превращении куколки в бабочку, это всего лишь: "Конечно же, ты вернёшься обратно на работу в офис. Вот только отдохнёшь пару лет в пансионате для стариков и сразу же вернёшься. Ты ведь нам веришь?"
     Можно помянуть уже не раз упомянутое мною человеческое чувство дисгармонии с окружающим миром - особенно сильное в юности. Можно вспомнить выражение "юношеский максимализм", под коим обычно подразумевается синдром Ланселота, что как бы намекает нам на не до конца исчезнувшие воспоминания об Ином Месте. Можно также назвать недавно приведённые мною забавные факты о фиолетовом цвете - ассоциирующемся у людей с мистикой и паранормальщиной - тяготение к которому у людей, оказывается, особенно сильно проявляется в детстве.
     Но зачем?
     На роль новой религии эта мысль не годится. Она отнимает у людей последнее, что у них есть, - надежду.