Алексей Цветков

Дед, конечно, воевал. В пехоте. Петр Леонович Соколов. Есть и медали. Был ранен при переправе через реку в старинном русском городе Белом и после госпиталя демобилизован.
До войны он был сельским учителем, а ещё раньше -- сыном раскулаченного. А после войны женился на моей бабушке, Елене Николаевне, построил вместе с ней большой светлый восьмиоконный дом (да, они строили его сами, руками, при минимальной соседской помощи, так возникала новая "Улица Чапаева" -- все помогали всем), посадил вокруг яблони, там у него родились три дочери, но больше всего он любил уходить на охоту с ружьем и сутки/другие жить в лесу.
Чтобы построить дом и вообще улицу, нужно было закопать окопы. Бои на этом месте были страшные (ржевская операция), поэтому там до сих пор, когда колодцы роют, находят гильзы всех калибров и немецкие каски. А когда привозили из леса на лошади бревна для дома и пилили их потом, в них часто оказывались осколки.
Из леса дед однажды принес кавалерийскую шашку с выцарапанной на ручке фамилией и она хранилась с уважением на чердаке. Там, где у деда была мастерская и он делал блесны и сети. В лесу вообще охотники и грибники часто находили "всякое".
Дед был главный сталинист на только что построенной улице Чапаева, потому что "Сталин это победа". Построив дом, он повесил на самую светлую стену портрет ИВС и радиоприемник. И даже после всех разоблачений и развенчаний долго не снимал, а участковому говорил по-секрету, что все эти разоблачения -- просто проверка, кто Сталина по-настоящему любит, а кто -- просто прикидывался. Дед был настолько убедителен, что участковый путался и уезжал на своей мотоциклетке озадаченный. Это был семейный анекдот.
Ещё одной семейной историей от Деда про войну была байка о том, что когда они переправлялись в Белом через реку, их бомбили и взрывом вскрыло в берегу церковные сокровища, спрятанные попами от реквизиции ещё в 1920-х, но все были в крови, нужно было грузиться на понтон, заняться открывшимся кладом было невозможно и всё досталось немцам.
Я никогда его не видел, только на фотографиях. Он умер 2 марта 1974, а я родился 2 марта 1975 и на это любили обращать внимание в семье.
Упомянутой шашкой в детстве я срубал верхние яблоки с упомянутой яблони в упомянутом саду. Детям такое разрешалось Я вообще провел там половину детства, вместе с бабушкой, которая иногда рассказывала про войну. Её большая крестьянская семья пробыла в оккупации под немцами больше года. Немцев она вспоминала спокойно, как усталых таких людей, которые играли на губных гармошках, давали детям шоколад и лечили деревню от тифа. Когда к деревне стали подступать наши, немцы приказали через репродуктор никому из домов не выходить, внутри сидеть, но бабушкина старшая сестра Манька забылась и выбежала с ведрами к колодцу, по ней дали автоматную очередь и на этом её жизнь закончилась. Эту историю в семье рассказывали не только в том смысле, что немцы гады и война это смерть, но и в том смысле, что если через репродуктор сказали сидеть дома, значит надо сидеть дома. А младший бабушкин брат Шурка на фронт ушел в первые же дни войны, прислал только одно письмо, в котором он на фотографии счастливый сидит на мотоцикле. А дальше пропал без вести. Всю его часть разгромили. Стал неизвестным солдатом вроде тех, которых мы находили в смоленских лесах в 1980-х (в школе я был командиром поискового отряда).
Собственно, благодаря тифу, бабушкина семья и осталась на советской территории, после расстрела Маньки, они выбрили головы, погрузили на санки самое важное и двинули ночью в лес, вроде как в другую деревню, к родственникам. Немецкие постовые увидели, что едут тифозные и связываться не стали, махнули рукой. Семья забралась поглубже в лес и там пересидела бои, а потом уже вышла к своим. В той деревне, куда они вышли, только что расстреляли старосту и все говорили об этом. Старосту расстреляли партизаны в овраге, как только немцы ушли. Все говорили про старосту, что мужик он был неплохой и старался как лучше, но партизанам виднее, кого расстреливать, конечно.
А бабушкину деревню сожгли, три двора осталось. И жителей её отправили работать в Германию. Потом они вернулись, расселились в соседних селах и городках, а в 1990-х, те, кто дожил, получали от Германии компенсацию.
Ещё про немцев бабушка вспоминала, что у них был поп. До этого никакой церкви и христианства у них в колхозе, конечно, не было, а немцы привезли с собой попа и всех собирали в оккупации на собрания, где поп говорил, что церковь обязательно нужно построить и раньше были большевики, а теперь всех спасут Гитлер и Христос.
Поэтому, когда в 1990-х кинотеатр, стоявший в конце улицы Чапаева, срочно переделали в церковь и попы начали там служить, бабушка никогда туда не ходила и крестный ход на Пасху смотрела из огорода через забор. Попы прочно ассоциировались у неё с немецкой оккупацией и она не верила им. При том, что в доме всегда была икона. Икона была в том узелке самого важного, который они вывезли на санках из обреченной деревни. Когда дед и бабушка построили свой дом, чтобы жить в нём после войны, бабушка сразу повесила икону в углу самой темной и уютной комнаты. Потому что она знала от матери, что икона спасла её отца в первую мировую. Мой прадед был тогда тяжело ранен, лежал в госпитале и эту икону ему подарила сестра милосердия, после чего он сразу пошел на поправку. Это была волшебная вещь. Такая же интересная, как шашка с фамилией на рукояти. И удивительно, что икона до сих пор там висит сейчас в 2020 году, хотя никого из упомянутых тут давно нет.
После войны бабушке возвращаться было некуда и она устроилась на завод в фанерный цех, встретила деда, начали строить дом, закапывать окопы, копить на телевизор.
Когда по телевизору показывали немцев, сжигавших деревни с засученными рукавами, она всегда вытирала глаза и отворачивалась. Хотя немцы из её воспоминаний и не были такими однозначными чудовищами, как на советском экране, но телевизор производил на неё гораздо большее впечатление и вызывал больше доверия, чем собственная память.
Про войну и послевоенное время чаще всего она говорила, что было голодно. Поэтому она считала, что если в магазине есть макароны и тушенка в банках, значит мы живем в раю и жаловаться грех. Если кто-то на улице Чапаева, из тех, что помоложе, начинал про то, что в магазине нет вареной колбасы и других московских продуктов, это вызывало у неё даже не возражения, а просто молчаливо и презрительно приподнятую бровь. И, возможно я, проживший там, под теми яблонями, примерно половину своего детства, бессознательно впитал это ощущение, что наличие макарон и тушенки вполне достаточный материальный базис для того, чтобы всем заняться чем-нибудь совсем другим -- запуском космических спутников и расщеплением атома, например. Об этих достижениях много говорил радиоприемник, повешенный дедом на стену и много писали газеты, которые он выписывал и которые бабушка продолжала выписывать и после его смерти.
В доме вообще был посмертный культ деда, не показной, но ощутимый. Нельзя было перевешивать часы, которые он повесил и трогать его военную форму с медалями в шкафу. И разбирать патефон. И газеты нужно было выписывать все те же. Никто, кажется, на улице Чапаева не выписывал столько газет сразу. На эту тему любили шутить почтальоны. И яблони нельзя было пилить, хотя тень от них и мешала картошке расти. Бабушка считала, что и после смерти дед как-то смотрит за порядком в доме.
По советским праздникам к нам заходили выпить по рюмочке друзья деда, седые и воевавшие, самый разговорчивый из них участвовал в сталинградской битве и больше всего его поразили там верблюды, воевавшие на нашей стороне против итальянцев. Всё время про них рассказывал. После рюмочки все шли к деду на кладбище. Я подрастал и вот мне уже было поручено достать нержавейку на новый памятник.
Рассказывая всё это, я конечно сильно выглаживаю и пропускаю многие подробности, которые дико торчат наружу, не укладываясь ни в какой вообще дискурс (патриотический, либеральный, сталинистский, националистический и т.п.) и из-за которых из этого опыта нельзя сделать никаких вообще внятных выводов. В соцреализме это называлось неумением справиться с материалом. Если вы хотите рассказать историю с явными выводами, вам нужно сначала забыть её примерно наполовину. Иначе ваша история о войне, например, будет странно покачиваться где-то между прозой Василя Быкова и прозой Владимира Сорокина и это не понравится в итоге вообще никому.

https://users.livejournal.com/-zazulya-/9915504.html