Парк пах пивом. Белым, разливным и нефильтрованным. Я шла по косой диагональной аллее и вдыхала этот запах. А запах плыл себе и никого не смущал — ни парочки на лавках, ни мам с детьми на игровых площадках, ни просто прогуливающихся граждан. Казалось, парк пах так специально для меня. Спешл фо ю, как говорится. И именно тогда, когда я решила по нему пройтись. Обычно мама, путь от которой я сокращаю аллеями этого парка, со всё усиливающейся с возрастом переживательностью, настойчиво просит меня через него не ходить. Ибо аллеи темны и полны ужасов, да-да.

Уж не знаю, что по её мнению произошло или может произойти в этом парке. Как по мне, ничего там страшного нет. Да, он немного облезлый, тёмный (весь свет растащили, когда воровали провода в голодное постсоветское время), хотя в некоторых местах фонари всё ещё стоят, не украденные, чёрные и облупившиеся, как заброшенные надгробные памятники. Памятники то ли ушедшей эпохе, то ли человеческой жадности. Кое-где асфальт оставляет желать лучшего и в мокрые весенние дни можно в темноте ухнуть всей ступнёй, а то и по щиколотку. Но самая жуткая история этого парка на моей памяти о том, как на чёртовом колесе, оставшемся от советских аттракционов, повесился человек. Было это, правда, очень давно, в самом конце 90-х, а колесо после того случая сразу демонтировали. А так... парк, как парк. Стоит себе, дышит, распускается потихоньку с приходом тепла, а с холодами так же тихонько засыпает. Ни маньяков тебе, ни убийц, ни криминальных разборок — тишина и покой. Но маму я обычно слушаю, чего ей переживать зазря? А может, мне её переживания всегда передаются... Ну, в любом случае, сегодня я шла не от мамы, а потому никто меня против парка не настраивал. Да и светло уже, стремительно веснеет, улицы наполняются народом — бояться нечего. И я пошла через парк. Длинной косой диагональной аллеей, в начале усаженной лиственницами, а в конце, на самом подходе к бывшему ДК Станкозавода — берёзами. Мама рассказывала, что их гоняли сажать берёзы на этой аллее, когда они учились в старших классах. Похоже на правду. Сколько лет с тех пор прошло, да и берёзы уже большие.
А парк пах пивом. Белым, разливным и нефильтрованным. Да так сильно, ярко и по-настоящему, что пересохло в горле, на языке, а во рту, на зубах образовался какой-то зуд — жажда. Так, наверное, у вампиров начинают зудеть клыки в момент, когда они учуют запах свежей крови. Будь я менее опытным вампиром, запах такой силы меня бы сломал. Пришлось бы, презрев приличия, перемахнуть через забор, пробежать проезжую часть и влетев в магазин разливного пива, требовать как раз белого барнаульского и нефильтрованного. Но я всё же более опытный вампир.) И я просто шла той самой косой, слегка изломанной, диагональной аллеей. Шла и вдыхала запах пива... Конечно же, не было никакого пива. Конечно же, это были просто какие-то запахи весны и окружающего мира. Просто эти запахи слились для меня во что-то вот такое. Потому что я всегда была очень чувствительна к запахам.
Пройдёт совсем немного времени и этот парк запахнет тополиными почками. Свежими, горькими и клейкими настолько, что только пройди немного по аллее, только тронь краешком кроссовка асфальт и вот уже в школе дежурные на входе палят тебя без сменной обуви, а отчистить это всё не представляется возможным даже в раковине на первом этаже. Это одно из ярчайших воспоминаний моих школьных вёсен, когда сменку носить уже почти стыдно, но тополя, как стражи порядка, не носить её тебе не дают.
Порой мне кажется, что я половину жизни провела в этом парке. Гуляла с родителями, маленькая и смешная, держась неуверенно за их руки, бежала в школу и из школы все 10 долгих и счастливых школьных лет, пряталась с одноклассницами в кустах у заброшенной эстрады, чтоб тайком покурить, приходила осенними выходными, приехав из Москвы, чтоб насобирать кленовых листьев и сплести огромный пушистый венок в память о детстве, сидела летними вечерами с подругами на лавочках с гитарой и пивом, гуляла с собакой, сначала с отцом, а потом уже и сама, прогуливала школу, бродила ночами, держась за руки с самыми важными, как тогда казалось мне, людьми... Парк это огромный кусок моей жизни. Огромный кусок моего города. Самого лучшего города на Земле.
Я вообще не понимаю, как родной город можно не любить. Родной город это как родители. Хотя нет! На родителей можно злиться и обижаться порой, они не всегда бывают хороши, любимы и правы. А родной город... это как печень, или сердце, или лёгкие. Разве можно обижаться или сердиться на лёгкие? Это кусок меня, часть моего тела, часть души.
Обожаю, как мой город цветёт. В начале мая — вишнями и яблонями, в конце мая – сиренью всех цветов, в начале июня – жасмином, в июле – липами, в августе – невысокими кустами неизвестного мне названия с розовыми пушистыми кистями мелких цветков, из которых так любят делать живые изгороди вдоль памятников, парков и скверов. Как описать то непередаваемое чувство, когда идёшь по одной из сотен мелких городских уличек и вдруг чувствуешь, слышишь чудесный аромат и тут же, ещё не увидев источника, понимаешь что это цветёт, поднимаешь подбородок, закрываешь глаза и водишь носом, как собака, взявшая след. И вдыхаешь этот запах, разлитый в густом тёплом воздухе. Люблю, как цветут тополя, пунцовыми, словно застеснявшимися вдруг, пушистыми серёжками, которые они, вздрагивая, роняют тебе под ноги. Или упругими зелёными гроздьями, таящими в себе, а потом рассыпающими повсюду один из самых главных восторгов начала лета – тополиный пух, создающий обыкновенное городское чудо – снег в сердце летней жары. Многие не любят пух, он надоедает, лезет в нос, в глаза, на него бывает аллергия... Я понимаю их, но для меня тополиный пух это удивительно. Это детство, когда мы с отцом поджигали его, а он вспыхивал и горел стремительно как порох, оставляя на асфальте мелкие жёлтые семечки. До сих пор нежно люблю это небольшое хулиганство и летом часто ношу с собой спички.
Мой город это моё море, где я — рыба в воде. В родной, тёплой воде, где знаком каждый район, каждая остановка, каждый дом, каждый мелкий шрам на асфальте, каждая его трещинка-морщинка. Принято ругать плохие, старые и неремонтированные тротуары и власти, которые их никак не отремонтируют. Это я тоже понимаю, да, кому понравится ходить по ямам и лужам. Но какое же чудо идти по той самой улице к памятнику Молодцова, к остановке, на которой я, маленькая и серьёзная, много лет садилась в старый, медленный и дребезжащий троллейбус со скрипкой в руках, чтоб проехать ровно одну остановку до музыкальной школы. Идти тем же выщербленным тротуаром, по разливной сияющей весне, пробираясь вдоль него по бордюру, потому что он всё так же, как и много лет назад, залит по щиколотку водой с выглядывающими прозрачными кусками колотых ледышек, которые застывают ночью, а днём снова начинают таять и двигаться. Мой личный маленький ледоход.
Как я люблю троллейбусы! Много лет называю я их экскурсионным транспортом. Неспешные, просторные, высокие, с огромными окнами, в которых действительно как на экскурсии, видно улицу, дома, людей — атмосферу моего города. Старые вызывают у меня нежность, а новые — почти детский восторг! Большие, яркие и блестящие, как фантастические трансформеры, они будто бы хотят казаться серьёзными, но всё равно улыбаются, словно рады, что вместо глупых межгалактических войн выбрали служение людям. Куда уж там тесным и душным маршруткам с их маленькими низкими окошечками, которые часто ещё и затонированы так, что не видно ничего и кажется, будто бы вас всех везут на убой. Я всегда жалею, что у нас нету трамваев и тайком завидую коломенцам, у которых это чудо есть.
А как прекрасны сплетения троллейбусных проводов. Я стою на перекрёстках и запрокидывая голову любуюсь ими на фоне неба. И кажется мне, что они похожи на серо-голубые, проглядывающие сквозь бледную, как выцветшее закатное небо кожу, переплетения вен, по которым бежит ток. Как у меня. Как у всех. Ток, в котором пульс моего города. Ток, питающий ритмичный гул растекающихся по проспектам троллейбусов, ток, заставляющий стройные и строгие ряды фонарей, выстроившихся вдоль дорог, спрятавшихся в листве скверов и парков, вспыхивать разом, одним мощным аккордом, по сигналу невидимого дирижёра, ток, добавляющий в эту восхитительную симфонию вечернего города тихие ноты зажигающихся разноцветных окон. А затем, когда симфония утихает, остаются лишь фонари. Одиноко и меланхолично стоят они, склонивши свои сияющие головы, словно пытаются разглядеть что-то там внизу, у своих таких далёких серебристых ног. Потерянные ключи или упавшую в пыль монетку.
Мне кажется, что я представляю и чувствую свой город весь, целиком. И каждый район, как отдельный орган, как часть тела. Порой где-то образуются болевые точки, острые и внезапные, словно боль в руке или спине — Дашки или Канищево — горькие или печальные воспоминания. Но со временем боль утихает. Как ни старалась, я так и не смогла представить такой Москву, пока жила там — она всегда была для меня отдельными разрозненными частями: комната в доме, офис на работе, вход в метро, знакомое дерево... Возможно, это слишком большой город, а у меня было слишком мало времени. Ведь есть множество людей, которые уезжают туда и остаются. Те, кому там хорошо. Люди уезжают в разные города, на время, насовсем. Уезжают жить. Люди говорят, что мой город грязный, провинциальный, скучный, что тут злые и неприветливые жители, не то что в Краснодаре, Лондоне, Питере, Неаполе, Нью Йорке... можно вписать любое название. Я не сержусь, когда слышу такое. Я улыбаюсь. Я знаю, что дело лишь в том, что эти люди не нашли свой город. Ещё не нашли. Они не могут понять моей любви. Любви, которая не за что-то и благодаря, а вопреки и не смотря ни на что. Любви, из-за которой серые унылые промзоны с заброшенными заводами кажутся мне загадочными и величественными, старые облупившиеся хрущёвки с облезлыми лавочками во дворах — милыми и уютными, маленькие, гнилые и покосившиеся деревянные домики — тёплыми акварельными картинками, набросками из прошлого, а разбитые дороги — неизбежным колоритным дополнением к этому коктейлю. Любви, из-за которой я буду счастлива в каждом прекрасном городе Земли — а я уверена, они все прекрасны — счастлива ровно две недели, а потом — домой, скорее домой. Потому что любовь это когда любишь не только хорошее, но и плохое, и некрасивое считаешь красивым. И даже плохие дороги ругаешь всё равно с нежностью...)
Я люблю, как мой город остаётся неизменным. Как стоят веками Кремль и его белокаменные храмы, как ангелы с золотыми трубами смотрят вниз с колокольни. Люблю центральные улицы, величественные дома и приземистые плотные домики, больше напоминающие крепости, здания университетов и обычные жилые дома для обычных людей. Как описать чувство тихого восторга, которое испытываешь, проезжая мимо домов на Первомайском проспекте, с которых, хоть и прошло почти тридцать лет, всё так же смотрят на тебя белые колечки украшений-барельефов. Те самые, что запомнились из первых поездок в город в совсем ещё юном возрасте, кода бабушка возила нас с братом на троллейбусе в краеведческий музей. Она называла это «отправиться в путешествие». И я отправилась. И эти белые барельефы порой напоминают мне, где было начало этого путешествия. Длинною в жизнь.
Я восхищаюсь тем, как мой город меняется. Как строят новые дороги, развязки и мосты, как меняют асфальт и светофоры, как красят и штукатурят дома, как взлетают в небо высоченные башни новых жилых комплексов, ярких и глянцевых, словно журнальные картинки, как разбивают клумбы и фонтаны, как украшают улицы, как открывают маленькие, такие разные, но восхитительно красивые, как ёлочные игрушки, кафе и бары, как выглядят каждый день люди, которых я встречаю.
Я обожаю возвращаться в свой город. Я еду по мосту через Оку и вижу его в сиянии миллионов огней, в дымке облаков, в длинноруких башнях строительных кранов, вытянувшихся над новыми домами и целыми районами — мой город растёт. Я еду из Москвы или с другой стороны по М5 и вижу величественную трёхкупольную стелу с названием моего города и маленькую белую чуток покосившуюся табличку с тем же самым названием. Мягким, гладким, шипящим и немного напевным словом, совсем непонятно, что обозначающим и рождающим в голове массу разных идей. Родным словом — Рязань. В такие моменты всегда немного жаль, что нет пока в моём городе талантливых Кортнева или Розенбаума, которые могли бы написать про него такие же чудесные песни, что пишут они для своих любимых городов. Я, пожалуй, знаю лишь одну песню про свой город. Мы пели её с вокальным ансамблем в колледже. Тягучая, провинциально-трогательная, немного наивная и тёплая песня, которую мы выводили высокими девичьими голосами.
...Рязань слышу снова и снова, Рязань — дорогое мне слово, Рязань — и на сердце тепло... (с)
Очень сложно остановиться, когда говоришь о любви. Как не рассказать про столицу ВДВ, про поражающие моё воображение памятники, про уличные праздники и музыкальные фестивали, про новые, ослепительно сияющие торговые центры, про достопримечательности и окрестности, про моих земляков — героев, известных, талантливых и обычных людей, которые каждый день вокруг меня... Но любовь плохо помещается в слова и форматы. Она норовит вырваться из рамок и превратить небольшой вначале пост в почти полноценный рассказ, а скромно притаившееся в уголке сердца смутное ощущение в огромное всеобъемлющее чувство, которое заставляет меня порой идти пешком с Островского до Победы, а то и до Барса, идти медленно, устав после долгого рабочего дня, чтоб просто подышать моим родным городом.
Как-то так.)