- Да, я так и думал, - сказал Кристоф. - Вы вечно грезите; но досадно, что в этой борьбе с уколами жизни тратится на иллюзии та сила, которая нужна художнику - творцу жизни.
- Разве не такова участь большинства из нас? Да и вы сами, разве вы не растрачиваете себя на гнев, на борьбу?
- Я - другое дело. Так уж мне на роду написано. Посмотрите на мои руки, на мои плечи. Сражаться мне только полезно. Но вы - у вас не больно много сил; это сразу видно.
Оливье грустно посмотрел на свои руки с тонкими кистями и сказал:
- Да, я слабый, я всегда был таким. Но что же делать? Жить нужно.
- А чем вы живете?
- Даю уроки.
- Уроки чего?
- Всего. Репетирую по-латыни, по-гречески, по истории. Готовлю на бакалавра. Потом преподаю основы морали в одной из городских школ.
- Основы чего?
- Морали.
- Это еще что за чертовщина? В ваших школах преподают мораль?
Оливье улыбнулся.
- Ну конечно.
- И у вас хватает материала больше чем на десять минут?
- У меня двенадцать часов в неделю.
- Вы, должно быть, учите творить зло?
- Почему же?
- Чтобы узнать, что такое добро, вовсе не нужно столько слов.
- Или чтобы не знать.
- Пожалуй, верно. И, по-моему, это не худший способ делать добро. Добро - не наука, оно - действие. Только неврастеники занимаются болтовней о морали; первейшая заповедь всякой морали - не быть неврастеником. К черту педантов! Это все равно как если бы калеки вздумали учить меня ходить.
- Они проповедуют не для таких, как вы. Вы-то знаете; но ведь сколько людей не знают!
- Ну и пусть, точно младенцы, ползают на карачках, пока сами не научатся ходить. Все равно - на двух ногах или на четвереньках - лишь бы двигались.
Кристоф большими шагами мерил комнату, в которой и было-то не больше четырех шагов.