Шестьдесят пять лет назад был освобожден Освенцим - самая известная и страшная в истории человечества фабрика смерти. За пять лет функционирования комлекса в его стенах были уничтожены более полутора миллионов человек охуеть какая страшная цифра, я как задумаюсь, меня всегда оторопь берет Причем, многие из этих людей были не просто убиты, а зверски замучены - Освенцим славился своими жуткими медицинскими экспериментами.
Когда советские солдаты заняли Освенцим, они обнаружили там лишь семь с половиной тысяч выживших и, к примеру, около миллиона мужских и женских комстюмов в частично уцелевших бараках.
Я никогда не понимал, не понимаю и не хочу понимать тех, кто отрицает зверства, творимые фашистами в период Второй мировой, тех, кто вздергивает руку в нацистком приветствии, боготворит Гитлера, ненавидит евреев, отрицает Холокост, да кричит о величии и превосходстве одной расы над другими. У меня среди знакомых есть такой... причем, что нелепо, еврей по национальности (хотя он это старательно отрицает, но фамилия и имя говорят сами за себя)... глупый и разучившийся думать мальчишка... я ему уже столько раз пытался что-то втолковать... но вера - страшная штука.
Я очень надеюсь, что такого ужаса в истории человечества больше не повторится и очень верю хотя в целом не особо верю в Бога что души тех, кто был замучен тогда уже давно умиротворенно отдыхают на небесах, а вся боль ушла... и еще я верю, что те, кто создавал этот лагерь, работал там и ставил нечеловеческие опыты горят сейчас в аду, в самом его пекле ибо наказание за такие преступления должно быть жестким и неотвратимым.
Нам нельзя все это забывать... иначе, когда-нибудь, мы вновь переживем что-либо подобное!
Из воспоминаний узницы Освенцима Станиславы Лещинской (акушерки):
"До мая 1943 года все дети, родившиеся в освенцимском лагере, были зверским способом умерщвлены: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено совершать то, для чего она была более пригодна. Она была назначена старостой барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После родов младенца уносили в комнату этих женщин, где детский крик обрывался и до рожениц доносился плеск воды, а потом… роженица могла увидеть тельце своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами.
В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной.
Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди нееврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака.
Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости.
Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогло, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди... Ее губы беззвучно шевелились, — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил... она не могла издать ни звука, — только большие слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы."