Какая все же мерзость эта слякотная декабрьская погода! Только выпал снег, добавив света в парке в дополнение к серому свечению низкого облачного питерского неба, как пришел очередной циклон, и сначала растопил снег, превратил дорожки в ледяные катки, лёд - в лужи, да и те потом высохли... И повисла над дорогами грязная рыжая пыль от проносящихся машин, да потекли по улицам коричневые потоки соленой воды - ведь проще растопить снег солью, перемешанной с желтым непромытым песком из карельских карьеров, чем вовремя убрать его. Представляю, какая экономия на горючке у нашего Спецтранса: там, где раньше работали три, а то и четыре машины на уборке улиц, теперь достаточно пустить одну с солью и песком, а растопившуюся грязь унесут на своих боках снующие туда-сюда автомобили.
Мрачно всё как-то. И сумрак этот, и желтая грязища на дорогах, и поздние рассветы, и носящаяся в сыром воздухе простуда. И когда, наконец, придет зима? И когда закроет землю белый снег, а в зимнем морозном небе зажгутся яркие звезды?
Приходится спасаться от серости за городом, куда мы увозим нашего Собакина на его тренировки (читай, бешеные прогулки) для укрепления прооперированных ног, где пёс носится по заснеженным полям, предоставленый сам себе, где нет ни велосипедистов, ни бегунов, ни вредного дедушки-скорохода с зонтиком, который так интересен моему барбосу. Никого нет. Только заросшие кустарником холмы да поля, да чистый воздух и город, виднеющийся вдали со своими шпилями, башнями и бесчисленными трубами, до которого так и не добрался промороженный фашистик, наблюдая всю эту красоту как раз с той самой Вороньей горы. Набегавшись, Собакин дрыхнет всю дорогу домой в машине, а потом храпит, как сапер, дома до одиннадцати вечера и удивленно таращит на меня глаза, приподняв голову, когда я заставляю его прогуляться перед сном на улице.
Охота залечь, как медведь, в берлогу, чтобы не вставать в серых сумерках по будням и не плыть по коричневой жиже на такой же коричневой и грязной, как старый бегемот, машине на работу, теряя время в пробках... Или свалить куда-нибудь далеко за город в одинокий лес и, как старые бабки в области, жить, не торопясь, подсобным хозяйством - воду носить, дрова колоть, печь растапливать. И слушать звенящую тишину. И жить в маленьком уютном мирке, когда по вечерам сгущаются сумерки, а в печке трещат дрова. И никуда не торопиться. И читать любимые книги.
Да уж, порой позавидуешь Пушкину, проторчавшему в своём Михайловском, будучи удаленным из столицы!
Впрочем, я - не Пушкин, а добывать пропитание надо. А для этого приходится работать на дядю. А как же? Ведь должны же мы искупать тот самый первородный грех? Вот и приходится.
Хотя в мире не все так уж и сумрачно: близится подготовка к Рождеству, следом - Новый год, потом наше Рождество. В конторах уже устраивают корпоративные пьянки - вот Юра увалил вчера в Москву на торжество концерна, слушать победные речи директора-шведа о несметном количестве проданных машин и банально квасить в снятом ресторане. Ну, в прошлом году мы с ним это проходили на пару. Как он выразился, "вся п..добратия летит самолетом, а я еду поездом". Под "...братией" Юра имел в виду, конечно же, Пузырьковского и его сатрапов. Вот завтра и пообщаемся, когда он отойдет от своих перемещений в пространстве и хмельной головы. Интересно, что там он должен был встретиться с моим бывщим фюрером хером В-м, который нынче тоже торчит в московском представительстве на фиг знает, какой должности. Все небезосновательно предполагают, что сие назначение не что иное, как законспирированная попытка сменить нынешнего Пузырька цивильным путем. Впрочем, "будем посмотреть". И ещё: "блажен, кто верует". Что касаемо меня, то я ... В общем, не очень.
Ну, а пока буду проводить санацию доверенного мне предприятия, напоминающего мне пока некий "шанхай", как в стрельнинских огородах, и морально готовиться к праздникам, т.е. участвовать во всеобщем предрождественском магазинном сумасшествии - вот, поистине, ежедневная фиеста для торгашей!