ДНЕВНИК МУРЛЫКИ или RON-RON

 
КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 RON-RON... Так меня окрестила моя спасительница, вытащившая меня из-за тумбы у ворот большого дома (я там устроился на ночевку, спасаясь от ветра и дождя). Но не будем забегать вперед, я расскажу все по порядку, не хвастаясь и не задирая нос, возомнив себя каким-то особенным котом. Русские дворняжки вот тоже утверждают, что до революции все они были сенбернарами...

Родился я почти в потемках, в погребе, где моя мама вместе с двумя братьями и сестрой устроились на житье среди сломанных ящиков, старых мешков, остатков каменного угля и дров, коими никто больше не пользовался после того, как в доме провели газ и электричество.

Преимущество этого погреба состояло в том, что, во-первых, двери его были закрыты на замок, и никто их не открывал уже несколько лет. Затем, два небольших окна не имели решеток, а стекла давно уже были выбиты игравшими во дворе мальчишками. Но самое главное – в погребе было порядочно мышей, значит, имелся подножный корм, а кроме того, старушка, жившая в доме, три раза в неделю приносила в бумажках остатки еды и раздавала ее котам и кошкам, однако тут требовалась сноровка и большое нахальство, иначе здоровые коты съедали все раньше, чем ты успеешь принюхаться. Наша мама была со сноровкой, и редко когда ее мог опередить какой-нибудь пронырливый кот. В общем, грех было жаловаться, и так бы все и продолжалось еще долго, но увы, в один неудачный для жильцов погреба, кошек и котов, день, двери открылись, пришли парни и стали выбрасывать все подряд из погреба во двор. Нас оттуда тоже выставили, и остались мы с мамой, сестрой и братьями на улице. Если бы это случилось летом, было бы пол-беды, но в ноябре месяце и дождь, и ветер, и туман, и холодные ночи. Вот и поплелись мы по тротуару, по лужам и грязи, поливаемые мелким холодным дождем. Так прошли мы несколько кварталов, не зная, где спрятаться, и по дороге не нашли ни одного дома, куда можно было бы пробраться и найти убежище от холода и дождя. Тут мама решила перейти улицу, все пошли следом за ней, а я замешкался. Внезапно дорога оживилась: сначала появился один пожарный фургон,  затем другой, третий, вслед за ними – несколько санитарных и полицейских машин, и далее – вереница каких-то автомобилей. В общем, когда я наконец перебежал улицу и вскарабкался на противоположный тротуар, то ни мамы, ни сестры моей, ни братьев нигде не было. Я же оказался на перекрестке трех улиц: одна улица направо, другая налево и третья прямо.  Куда идти? В общем, то же положение, что и у  витязя на распутьи, только для меня все дороги были одинаковы. И вот  я решил пойти по той дороге, что вела прямо. Так, потихоньку пробираясь по тротуару, шмыгая между ног прохожих, брел я довольно долго. Тем временем стало смеркаться, зажглись фонари, да и дождь усилился. Рядом с закрытыми воротами одного из домов я залез за тумбу...

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 Когда девица вытащила меня из-за тумбы, я был настолько уставшим, что даже не пробовал вырваться из ея рук. Правда, девица держала меня нежно и аккуратно. Она вытащила бумажные салфетки, вытерла мои лапы и мою промокшую спинку и сунула меня в большой мешок, висевший у нее на плече. Когда я опустился на дно мешка, то прежде всего мой нос почувствовал какой-то вкусный запах, однако я был настолько утомлен и обескуражен, что даже не стал искать, что же это было. Шла девица довольно долго, затем мы порядочно ехали, и наконец прибыли: девица, вероятно, пришла к себе. Слышно было, как она поднялась по ступенькам лестницы, затем открыла ключом дверь (я этот звук хорошо знал)... Она поставила, наконец, мешок на пол, вытащила меня и понесла к умывальнику. Здесь, к моему вящему возмущению, она стала меня мыть (правда, теплой водой, и на том спасибо), затем вытерла меня, и я перестал вырываться. Тут девица достала такую машинку с трубкой, включила провод и стала меня сушить теплым воздухом, это было отчасти даже приятно. Затем она причесала меня, немного осмотрела и чмокнула, сказав: «Да ты очень красивый и симпатичный котик, идем, я тебя покормлю!». Она положила на кресло полотенце, а на полотенце – меня, затем вытащила из сумки тетрадки, книги и большой пакет, из которого и шел тот приятный и апетитный запах. Из пакета была извлечена большая булка, посреди которой лежал порядочный кусок ветчины. Позже я узнал, что это были дары повара столовой, где она обедала. Моя спасительница достала тарелочку, согрела немного молока, накрошила ветчины и поставила на пол. Хорошо, что я уже умел прыгать, иначе пришлось бы карабкаться, чтобы слезть на пол.

Вылакал я молоко, с удовольствием съел ветчины и от избытка чувств потерся спинкой о барышнину ногу. Ей это очень понравилось: «Ишь ты, какой вежливый котик! Что ж, давай будем с тобой жить приятелями, только чур, не царапать ножки стола, кресел и вообще мебели, за это я тебя не полюблю. А теперь смотри!». Она подтащила меня ко входной двери, на которой снизу была приделана подвижная дощечка. Девица показала, как дощечка ходит туда-сюда, толкая ее рукой, затем взяла меня и протолкнула головой вперед. Дощечка отклонилась, и я оказался на пороге снаружи, с той стороны двери. Тогда моя новая хозяйка взяла меня и протолкнула обратно, и так несколько раз. Затем она велела мне действовать самому. Что ж, дело-то немудреное, и я раза три прошел туда-сюда. Девица была в восторге: «Ах ты, мурзилка! Да ты, оказывается, хоть еще и маленький, но уже смышленый котик!». И она опять поцеловала меня, отнесла на кресло и накрыла полотенцем. Я тут же свернулся калачиком и замуртыкал, запел. Так я и получил имя Мурлыка или Ron-Ron.

Когда я проснулся, барышня (позже я узнал, что ее звали Ивет) уже закончила свои занятия и складывала книги с тетрадками в сумку. Увидев, что я открыл глаза, она налила еще немного молока в блюдечко, накрошила остатки ветчины и сказала: «Ну вот, Мурлыка, это тебе. На завтра я оставлю на кухне остатки куриного мяса.  Завтра вечером принесу тебе специальную кошачью еду и корзинку, в которой ты будешь спать. А теперь спокойной ночи!». Девица, конечно, не знала, что в нашем погребе жизнь начиналась поздно ночью, оно и понятно, мышей-то днем много не наловишь! Поэтому когда она ушла к себе и легла, я потихоньку пробрался в коридор, открыл свою кошачью дверь и выбрался наружу.

Ночь была холодная, но тучи разошлись. Светила полная луна. Сидя на пороге, я заметил какое-то шевеление в кустах зелени (потом я узнал, что это был можжевельник), тянувшейся вдоль забора слева. Я спрыгнул со ступеньки и к вящему своему удовольствию обнаружил, что это были мыши, но не те, что в погребе, а какие-то другие, похоже, никогда не имевшие дела с котами, в чем я тут же и убедился, поймав легко одну. И поскольку мышка была не похожа на тех, коими мы закусывали в погребе, то я ее тут же попробовал и нашел, что мясо у нее гораздо вкуснее и нежнее, чем у тех ея собратьев, которыми мы с мамой, с братьями и сестрами питались. Чтобы моя хозяйка не подумала, что я эгоист, я поймал еще одну и, притащив ее на кухню, положил возле тарелочки с молоком. Сочтя свой долг выполненным, я вскарабкался на кресло и уснул. А утром меня разбудил крик моей хозяйки: «Это что такое? Откуда мышь?». Я спрыгнул с кресла, подошел к барышне, потерся об ее ногу, затем потрогал мышь и мяукнул, словно бы говоря: «Видишь, я и тебя не забыл». Тут она все поняла и стала мне доказывать, что ей мышей не надо, и чтобы я не таскал их в квартиру. Ох, и привередливые существа эти люди! Чего только они не едят, а от такой молоденькой и  вкусной мыши отказываются. Что ж, насильно мил не будешь, а на вкус и цвет товарищей нет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

 На другой день моя хозяйка, Ивет, раздобыла все, что считала для меня необходимым. Во-первых, это была специальная корзинка для спанья, очень симпатичная, застеленная мягким матрасиком с покрышкой с одной стороны, чтобы я мог под нее подлезать, чтобы было теплее. Как будто на мне нет шерсти! Чудакам-людям этого не понять, потому что они голые и обязательно должны чем-то накрываться; вот и Ивет меня все спрашивала: как-то ты в погребе спал?.. Еще она принесла специальную тарелку с отделениями – как в дешевых столовках. Проходишь с такой штукой на раздачу, и тебе по порядку шлепнут в одно отделение куриную лапу, в другое – вареную морковку, или фасоль, или еще что-нибудь, а в третье – какой-нибудь соус. Иди и ешь, а вкусно или нет – никого не интересует. Затем Ивет вытащила с полдюжины банок и пакетов. «Это все для тебя, – говорит, – видишь, сколько ты мне стоишь?». Позже она все ж-таки поняла, что две трети купленного можно отдать соседям или другим кошкам, ибо я категорически отказаля все это есть. Впрочем, одна-две банки оказались вполне съедобными, но я предпочитал все же, чтобы девица давала мне со своей тарелки один-два кусочка, а добавку я потом ловил ночью сам.

В квартиру два раза на неделю приходила домоработница (femme de ménage). В первый раз, увидев меня лежащим на кресле, она хотела меня с него согнать, но я за три дня проведенных в квартире так разнахальничался, что почувствовал себя хозяином, и когда она протянула ко мне свою руку, я встал на все мои четыре лапы, вздыбил шерсть и хвост и так фыркнул, что бедная женщина отскочила и сказала: «Пусть хозяйка сама его с кресла гонит, а я не хочу, чтобы он мне глаза выцарапал». Это был первый и последний инцидент, позже мы с ней помирились, и когда она наливала мне молоко или клала еду в мою трехместную посудину, я всегда вежливо терся о ея ноги и приветливо мяукал. Мы стали друзьями, и с кресла, если я изредка на него забирался, она меня уже не гнала. Звали ее Меляни, меня же моя барышня представила ей как Ron-Ron.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 Наконец я решил ознакомиться с окрестностями, и вот, когда Ивет, взяв утром сумку со всеми необходимыми ей вещами, чмокнула  в «мордашку» (как она выражалась) и закрыла дверь снаружи на ключ, я минут через пять вышел на крыльцо, огляделся по сторонам и пошел делать осмотр моего хозяйства. С левой стороны в четырех шагах от дома, как я уже говорил, была изгородь; от стены до забора рос можжевельник, а сзади, за домом был небольшой огород, но там кроме сорной травы, в которой очень удобно ловить мышей, ничего не росло, если не считать деревьев. Три дерева на огороде, которые я не мог распознать из-за отсутствия на них листвы (как-никак, ноябрь-месяц!),  затем, с правой стороны у забора в полутора метрах от дома росли туи (их название я узнал позже), а по другую сторону, на соседнем дворе росли те же деревья, и их верхушки переплетались с верхушками наших деревьев, что для меня оказалось весьма кстати, так как перелезая с одного дерева на другое, я мог легко попасть к соседям.  Со стороны можжевельника также можно было заглянуть в соседский двор, и вскоре я не только заглянул туда, но и забрался, для чего пришлось выйти за ворота, а затем пролезть под калиткой соседей, что, в общем, было не трудно.

В садике гуляла белая кошечка, звали ее Сиси, и знакомясь с ней, я очень переживал, опасаясь, как бы нас не разогнали ее хозяева, старушка и старичок (там жили также два молодых человека и дама, но они с утра до вечера не были дома, как и моя хозяйка). Так вот, старички эти не очень одобрили Сиси, когда увидели нас вместе. Они стали гнать меня, приговаривая: «Это что еще за приблудный кот?». Чтобы не портить старичкам кровь – они ведь только шикали, «кши-кши» –  мы, сходясь с Сиси, прятались под ветками можжевельника. Здесь мы рассказали друг другу о себе. Я узнал, что за Сиси отдали большие деньги. Меня она спросила: «Vous-étés vacciné ?», то есть, сделали ли мне прививку. Затем она отвернула шерсть на ухе и показала вытатуированный номер. «А это зачем?» – спроил я. «Это чтобы меня всегда можно было найти, если меня украдут». «А зачем же тебя будут красть?» – спросил я Сиси. «Ну как же, я ведь стою дорого, и меня можно продать». Тут я себя поздравил с тем, что я не кошачий ПРЫНЦ, и не надо меня татуировать, потому что никому не прийдет в голову меня красть. Словом, во всем всегда есть своя хорошая сторона, так что незачем ныть и жаловаться. А уж мне-то и подавно...

 В следующий мой выход из дома я решил пройти к реке. Там почти каждый день можно было встретить двух-трех стариков (позже я узнал, это были пенсионеры), они сидели на маленьких складных стульчиках и ловили рыбу. Я подобрался к ним и некоторое время наблюдал, как они забрасывают удочки, предварительно нацепив червяка на крючок. Тут один из них вытащил малюсенькую рыбку и хотел было кинуть ее обратно в реку, нго увидев меня, подозвал к себе и кинул рыбку мне. Признаться, я еще никогда не ел живой рыбы. От нее шел приятный запах, и я придавил ее лапой и откусил голову. Оказалось очень вкусно. Старик сказал «браво!», надел на крючок червяка и снова закинул удочку. А я после сего случая стал изредка наведываться к рыболовам. Вскоре они стали моими большими приятелями, и всякий раз, когда на крючок попадалась мелкая рыбешка, они кидали ее мне.

 Моя хозяйка Ивет стала замечать, что я почти не ем ея специальных кошачьих консервов. Ни о чем не спрашивая, она потащила меня к ветеринару, а я как раз перед этим только вернулся с берега, где съел три рыбки. Ветеринар открыл мне рот и спросил: «Барышня, Вы его кормите рыбой?». – «Нет». – «Ну так вот Ваш кот, как Вы его называете Мурлыка-Ron-Ron, где-то ел рыбу». Осмотрев меня, ветеринар добавил: «Ну, не знаю, что он еще ест кроме тех кошачьих препаратов, которые Вы ему даете, но он в самом отличном состоянии, посмотрите на его шерсть, как она лоснится, это хороший признак, и я был бы очень доволен, если бы все мои пациенты были в таком же состоянии». После этого случая хозяйка моя больше меня к ветеринару не носила, и жизнь пошла своим чередом.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

 Прошла зима. Я уже совсем обжился на новом месте и чувствовал себя полным хозяином. В саду под можжевеовыми кустами расцвели фиалки, а у стены за туей появились ландыши. Перед домом зазеленела трава, из нее выглядывали одуванчики и маргаритки.

 Как-то в субботу моя барышня не пришла, а прискакала , с радостью подхватила меня на руки, чмокнула в затылок и сказала: «Можешь меня поздравить, Мурлыка! Я выдержала экзамен на астронома, и теперь мне дают место! Через месяц поедем на юг на целый месяц, а потом – в Париж. Я буду с другими вычерчивать карту звездного неба, а через год или два поступлю работать в Обсерваторию, куда меня приглашает профессор. Удивительные существа эти люди! У них на земле творится что-то невообразимое, а они ищут чего-то в небе. Дальше своего носа не видят, но интересуются, конечно же, чем-то необозримо далеким.  Мне же теперь приходится думать о том, каково-то будет на новом месте? Целый месяц! И как отнесутся к моему присутствию мать, отец и брат моей хозяйки Ивет? Там есть еще здоровенный пес... Все это надо обдумать. Конечно, тут я остаться не могу. Это ясно. Я должен ехать со своей спасительницей. Она уже и специальную корзинку для меня купила... с моим пролетарским происхождением а также и пролетарским вкусом смирилась и больше не корит меня, если замечает, как я на коврике перед дверью доедаю остатки мыши или возвращаюсь, облизываясь, от рыболовов. С рыболовами у нас уже утвердилась определенная дружба, и они даже огорчались, если я не приходил закусить приготовленными ими мелкими рыбешками, а мою еду Ивет стала выставлять во двор, и теперь все местные бездомные кошки и коты изредка наведываются к нам и доедают остатки моего обеда и ужина.  За это время я осмелел и даже стал забираться в соседний сад с той стороны, где растут туи, а огромный пес, видя, что я не проявляю испуга, оставил меня в покое, и я смог продолжить охоту на мышей, а их там была уйма! Хозяин дома в погребе у себя держал мешки с зерном, так что мое присутствие в его дворе оказывалось даже полезным... Я окреп, возмужал, из котенка вырос в настоящего кота, набрался храбрости и нахальства. При этом все местные кошки и коты определили для себя две вещи. Во-первых, что я очень симпатичный кот, а во-вторых, что лучше со мной не связываться, и хотя я ни разу не дрался, охотников на это в округе не находилось.

 Всю последнюю неделю Ивет по утрам никуда не уходила, а после обеда занималась упаковкой большого чемодана. Она привела все в порядок, сговорилась с Меляни насчет дома... Наконец, к нам заявился молодой парень атлетического сложения, коего Ивет представила мне как своего кузена Кристофа, а ему указала на меня со словами: «А это, как ты уже знаешь, Мурлыка. Итак, Кристоф, бери большой чемодан, а ты, мурлыка, полезай сюда...». Я залез в специальную корзинку, а молодой человек одной рукой взвалил чемодан на плечо, ухитрившись прихватить еще какую-то сумку; Ивет взяла меня, и мы вышли из дома. По дороге кузен заинтересовался, почему тут нет дороги для автомобилей, и Ивет объяснила, что когда муниципалитет хотел проложить дорогу, то оказалось, что по расчетам она будет упираться в тупик, а так как живущих здесь мало, всего одиннадцать домов, выходящих к реке, то им предложили платить какой-то специальный налог, чтобы покрыть половину стоимости работ. Все домохозяева от уплаты налога отказались. С тех пор этот кусочек ничейной земли между виллами и Сеной является своего рода «no man’s land». Зато здесь отличный воздух, и слышны здесь только птичий щебет, лай псов да кваканье лягушек по вечерам. Обойдя восемь домиков (наш был восьмой по счету), мы по небольшому проулку вышли-таки к дороге, как раз к тому месту, где кузен оставил свой автомобиль, на коем мы и поехали. Тут я насмотрелся: уйма автомобилей, грузовиков, автобусов, и все мчится, одни вместе с нами, другие по противоположной стороне, шум, вонь... Вот когда я понял, как хорошо было там, где стоят эти одиннадцать домиков, словно бы на другой планете, и астрономом быть не надо.

 Наконец, часа через полтора кузен притормозил около большого здания. Он высадил нас у входа, а сам поехал поставить машину, минут через двадцать вернулся, подхватил чемодан и сумку, и мы прошли внутрь, туда, где стояли несколько поездов. Кузен подвел нас к одному поезду, сверился по билету, тот ли это вагон и протащил вещи внутрь. Прощаясь, он сказал: «За вами в Марселе заедет твой брат Борис». После чего Кристоф расцеловался со своей кузиной, просунул руку ко мне и погладил меня со словами: «Не унывай, котяга, там тоже и мыши, и рыба есть, и сородичей твоих хоть отбавляй, так что скучать не будешь». Потом он ушел.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

 Поезд тронулся. Моя хозяйка выпустила меня из корзинки, я устроился у нее на коленях, задремал под ход поезда и запел свою песню. Рядом с моей хозяйкой сидела молодая особа, которая обратилась к Ивет, когда я запел: «Какой смирный котик, очень красивый, вот еще и поет. Я давно хотела завести себе такого, правда, с ними столько возни, а у меня времени в обрез. И все-таки, когда живешь одна, хорошо, если есть живая душа рядом, вот хотя бы котик или кошечка. Симпатичный котик!».

 Через два с половиной часа мы были в Марселе. Мимо вагона проходил худощавого вида господин, который помахивал свернутым в трубку журналом. Ивет окликнула его, он подошел, поздоровался, спросил, где чемодан, после чего вытащил его из вагона, приговаривая: «Что ты тут везешь? Слитки золотые? Ну и тяжесть! Хорошо, что твой чемодан на колесиках». Брату Ивет было далеко до атлета Кристофа; звали его Борис, а почему?.. Это вы узнаете позже.

 Покинув  станцию, мы подошли к стоянке автомобилей. Борис усадил нас, и мы затряслись по улицам Марселя, потом выехали из города, а через час уже подъезжали к дому, где жили родители Ивет с ея братом и сестрой. Как только мы вошли в дом, огромный пес заинтересовался моей корзинкой, приблизился и стал внюхиваться. Тут его оттащили за ошейник, затем выпустили меня и подвели пса. Он меня обнюхал, я прошелся вокруг него; вонял он псиной и никакого враждебного чувства не проявлял. Мать Ивет сказала: «У нас уже была кошка, и Марат (так звали пса) помнит, что воевать с котами запрещено». Через два дня мы уже были с ним приятелями, и когда он отдыхал в саду, я ложился между его лап. Жители дома нашли, что я очень покладистый кот, ну а мышей там, пожалуй, было еще больше, чем у нас.

 Потянулись жаркие дни. Не могу сказать, что мне было скучно, так как я был полон инициативы и желания все увидеть и со всеми перезнакомиться. А знакомиться было с кем: кошек и котов тут было порядочно, только мяукали они как-то странно и все время махали лапами; все же я познакомился с одной серенькой кошечкой, да и ей как будто пришелся по вкусу. Мы стали встречаться часто, за исключением тех редких дней, когда лил дождь. В такие дни мы с Маратом забирались на диван, а мать Ивет начинала ворчать: «Ну вот, раньше приходилось гнать одного, а теперь нужно двоих». Отец Ивет (звали его Николя) отвечал матери на это: «Да оставь ты животных, пусть сидят на диване, мы-то ведь никогда на него не садимся». Мать Ивет (звали ее Мадлен) возражала ему: «Зато гости садятся». – «Вот пусть они дома и чистятся от шерсти», – подводил итог отец. Так что с дивана нас никто не гнал, и место это было привлекательно еще и потому, что когда появлялись дети, нет-нет кто-нибудь из них да и сунет что-либо съедобное. Впрочем лакомства эти чаще всего доставались Марату, он ел все без разбору, и я даже удивлялся, как это ему удается никогда не болеть, вот это был желудок на ЯТЬ.

 Вскорости я сумел обучить местное кошачье население ловле кузнечиков. Удивительное дело, столько лет они живут в деревне, но то, что кузнечик – съедобная штука, узнают, тем не менее, от столичного жителя, парижанина (о том, что Париж – столица Франции, мне поведал Борис, вот уж действительно, век живи – век учись). Вот и поездка на юг оказалась полезной... Кстати, раз уж речь зашла о Борисе, то он был сыном первой жены Николя, русской эмигрантки Зинаиды. Она заставила Бориса учиться на техника, в чем он и преуспел, и теперь работал в Арсенале города Тулона. Все это мне рассказал Марат, добавив, что мать Бориса умерла, когда ему было двадцать лет. В Арсенале Борис занял  солидное положение, но физически он был намного слабее Кристофа, кузена Ивет. Кстати, у Ивет был еще один брат, Станислав (Стан), спортсмен-тяжелоатлет,   на два года моложе ее, вот он-то и должен был сопровождать нас с вокзала, однако в тот день он не мог пропустить тренировку, и попросил  приехать за нами Бориса, не подумав о том, что Борис, может быть, силен интеллектуально, но мускулов у него нет.

 Шли дни, и я, пользуясь хорошим расположением ко мне Марата, принялся изучать ИНОСТРАННЫЙ язык. То есть, я стал учиться лаять, ну а Марат, глядя на меня, потихоньку овладевал кошачьей речью. Обитатели дома удивлялись: что это за двоица такая, ни лают, ни мяукают, а издают какие-то странные звуки и вроде бы понимают друг друга!

 Как-то раз Ивет сказала: «Мама, двадцать восьмого я уезжаю, мне нужно быть у моего профессора по астрономии, принять у него бюро и познакомиться с остальными сотрудниками». Я насторожился. Мы с Маратом как раз лежали на диване, и он учил меня ИНОСТРАННОМУ языку, показывал, как узнавать по интонации, что значит ворчанье, скуление, лай... Кое-что, кстати, я уже знал от соседского пса, с которым встречался возле дома, у нас, под Парижем.  Ивет подошла ко мне: «Вот что, Ron-Ron, ты останешься здесь до сентября-октября, а там я за тобой приеду». Как так, что такое? «Сейчас я тебя взять с собой не могу, мне надо привести все в порядок, со всеми перезнакомиться и вообще войти в свою роль НАЧАЛЬНИЦЫ...Прийдется мне пожить в Париже без тебя, ты уж потерпи какое-то время». Такого поворота я не ждал... Двадцать восьмое число наступило на другой день, и тут я забрался к Ивет в комнату, влез в свою корзинку, залег там, и как она ни тянула меня, вытащить не смогла: я упирался всеми четырьмя лапами. Тогда она громко сказала: «Хорошо, мама, я поеду тридцатого, как ты просила».  Я был слишком доверчив, и даже предположить не мог, что барышня моя меня надует. Словом, я ей поверил,  вылез из корзинки, потерся о ноги Ивет и оставил ее укладываться. А на другой день смотрю – Ивет нет за столом. Я обошел весь дом и понял, что хозяйка меня обманула. Вот и верь после этого даже самым близким людям! Однако, я не подал виду, что мне небезразлично отсутствие моей хозяйки, а сам стал обдумывать, как бы мне отсюда удрать и пробраться к себе, все-ж таки не ближний свет!

 Марат помог мне, разъяснив, что два раза на день здесь проезжает автобус, идущий на Марсель; автобус останавливается возле железнодорожного вокзала. Затем я подслушал, как Борис объяснял кому-то из соседей, каким поездом лучше ехать в Париж. Тут я навострил уши. Борис утверждал, что самое удачное время отправки по расписанию – это девять часов вечера: и толкотни нет, и место всегда можно достать. Я все это наматывал на ус, и наконец услышал то, чего с волнением дожидался. Оказывается, сосед отправляется в путь на другой день, он собирается ехать вечерним автобусом на без четверти семь. Езды здесь час с четвертью, так что на станции придется ждать сорок пять  минут. Все это я  хорошенько запомнил, а на другой день после обеда распрощался с Маратом и лег на диван. Мать Ивет сказала: «Смотри, кот скучает!», на что отец заметил: «Ничего, поскучает и привыкнет».

 К полседьмому я был уже на остановке автобуса. Вскоре показался и сосед. Он нес небольшой чемодан и корзинку, покрытую салфеткой. Ох уж эти крестьяне! Даже на два часа пути набирают себе всяческой еды и питья! Когда подошел автобус, и сосед стал подниматься по ступенькам, я, стараясь быть незамеченным, прошмыгнул внутрь. А через час с четвертью шофер с удивлением увидел здоровенного котяру, как ни в чем не бывало выскакивающего на улицу. «Вот ведь какие теперь все стали нахальные, – сказал шофер, – раньше только люди норовили пролезть без билета, а теперь вот и кошки». Я же, успев проголодаться,  потихоньку подобрался к соседской корзинке, нанюхал, что там есть ветчина, и пока сосед в ожидании поезда читал газету, вытащил себе бутерброд с ветчиной. Вскоре от бутерброда остался только кусочек хлеба и бумажка; я сработал так аккуратно, что даже салфетка сверху осталась на своем месте.

 Минут через десять подошел поезд. Мой невольный провожатый справился по билету, где его вагон, нашел свое место, чемоданчик поставил в сетку над головой, а корзинку засунул под сиденье, куда, никого не беспокоя, пробрался и я, и ввиду того, что лежать на полу было неудобно, недолго думая, залез в корзинку под салфетку. Будучи сытым, я вскоре заснул и проснулся, когда поезд замедлил ход. Мы были в Париже, на Лионском вокзале, то есть, почти дома. Хотел бы я посмотреть на соседа, когда он, развернув салфетку, хватился бутерброда, да и все пирожные нашел помятыми... Да, выспался я неплохо! Выскочив на тротуар перед станцией, я быстро сориентировался. Мне нужно было двигаться на север.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

 И тут я вспомнил, что под землей есть МЕТРО, и там тоже ходят поезда. Вот только хорошо бы еще  узнать, куда они следуют. Осмотревшись, я увидел двух женщин, о чем-то живо между собой беседующих. На поводке возле ног одной из женщин сидела маленькая собачка, из тех, у которых не сразу и определишь, где голова, а где хвост. Тут собачка подняла мордочку и посмотрела на меня с унылым видом. «Что, скучаете?» – обратился я к ней. Сперва она удивилась. «Как это так, Вы кот, а говорите по-собачьи! Правда, с акцентом... Вы не южанин, случаем?». «Нет, – отвечаю, – но провел там целый месяц». «Ну, тогда понятно... Там говорить как следует не умеют... Впрочем, Вы довольно точно изъясняетесь». «Да, – отвечаю, – знаете поговорку о том, что язык до Киева доведет? Ну, а мне не в Киев надо, а за город, на север, за Винсен. Может быть, посоветуете что-нибудь?». «Ах... Ну, вот что, спускайтесь вниз (как будто можно спускаться ввурх?), на ту ветку метро, что расположена слева, и езжайте до конца.  Метро там выходит из-под земли, и Вам следует пересесть на поезд RER. Когда проедете лес, смотрите внимательно, сначала покажется поле, за ним – роща, и три или четыре старых тополя, очень высокие... Как увидите тополя, тут же и сходите с поезда, считайте, что Вы уже дома. Я с удовольствием бы проводила Вас сама, но эти две подруги (она кивнула на женщин) проговорят еще никак не меньше часа.

 Я поблагодарил разговорчивую собачку (она, видно, заразилась многословием ои своей хозяйки) и прошмыгнул по переходу вниз. Оказавшись на платформе, внимательно прочел на стене табличку «НАПРАВЛЕНИЕ ВИНСЕН / ПРИГОРОДЫ». Нырнув в вагон подошедшего поезда, я залез под скамейку (чтобы лапы не отдавили) и стал ждать, когда он прийдет на конечную станцию. Через четверть часа, наконец, приехали. Я вышел на перрон и увидел тот самый RER, о котором мне говорила собачка. Люди уже рассаживались по местам. Залезать под скамейку мне уже было негоже, я ведь должен был теперь осматривать местность за окном. Поэтому, облюбовав огромный мешок на скамейке возле окна, я недолго думая запрыгнул на него.  Вид передо мной открылся знаменитый: все как на ладони! Рядом с мешком сидели молодой парень и барышня. Парень хотел было согнать меня, но соседка отговорила его, сказав: «Оставь его, с ним даже лучше: в твой мешок никто не залезет, пока его стережет котяга. Видишь, в наше время не только люди, но и животные стали нахальными». Тут я решил, что надо поблагодарить девицу, тронул лапкой ее плечо и мяукнул. Девица протянула руку, и я ее деликатно лизнул. Она была очень тронута: «Смотри, Виктор, да он, оказывается, воспитанный: видишь, поблагодарил меня!». Тут они оба рассмеялись. Парень погладил меня и поправил свой мешок, чтобы мне было удобнее сидеть. Вскоре вдали показалась рощица и три тополя, а через две минуты я уже шел по направлению к дому.

 Здесь ничего не изменилось с моего отъезда. Я пробрался в наш сад, поднялся по лестнице и надавил на дощечку, но тут, увы, меня ждало разочарование. Дощечка не поддавалась. Что ж, придется, видимо, ждать прихода Меляни...

 Тут я вспомнил, что по соседству, за можжевеловыми кустами, живет моя знакомая кошечка. Я вышел из сада и перепрыгнул через забор. Увидев меня, Сиси страшно обрадовалась, она даже перешла со мной на ты: «Ну, где ты пропадал?!». Я приветливо мяукнул, затем пригласил ее уединиться в зарослях, чтобы хозяева нам не мешали, и поведал подружке о своих приключениях и переживаниях. «О, какой ты смелый и умный, – восхищалась она, – я бы, наверное потерялась и пропала, оказавшись на твоем месте... Ах, как жаль! Завтра мы уезжаем в Канаду на полтора года, так что это наша последняя встреча...». «Ну ничего, Сиси, мы еще увидимся, постараемся не забыть друг друга и остаться друзьями, хорошо? А пока что мне придется ночевать на пороге, попасть в квартиру не получается, мой вход закрыт изнутри». Тут вышла старушка и стала звать Сиси. Кошечка мяукнула мне: «Прощай!» и побежала к дому. Я же, выждав, когда за ними закроется дверь, пробрался обратно к себе и лег на крылечке, на коврик.

 Утром меня разбудила Меляни.  Я был таким пыльным и растрепанным, что служанка меня сперва даже не узнала и принялась по своему обычаю шикать и толкать ногой. И лишь когда я мяукнул и потерся головой о ее шерстяной чулок, она воскликнула: «Ron-Ron !  Как ты сюда попал?  Ты же должен еще быть на юге!». Я потолкал лапой дощечку, она заметила это и сказала: «Знаешь,   Ron-Ron  (она никогда не называла меня Мурлыкой), когда в доме никого нет, изнутри я опускаю щеколду, чтобы ни один кот со двора не смог пробраться вовнутрь. Но теперь, раз уж ты вернулся, то я все устрою». Мы вошли в квартиру, она отодвинула задвижку, а потом стала меня чистить и причесывать. Я уже приготовился было вырваться, опасаясь, что она вздумает меня мыть, но она благоразумная  Меляни только причесала меня, после чего вытащила коробку кошачьего паштета. Закусив, я вскочил в кресло и заснул сном праведника.

 В эту ночь на охоту я не выходил. Пропитание – дело хорошее, но во всем нужно знать меру.  Доводилось мне видеть иных котов и кошек, все-то они спят да едят и даже мышей не ловят, а ведь без моциона и гимнастики долго не протянешь, так недолго потерять свой кошачий облик... Наутро я вылез наружу и обошел свой двор, внимательно осматривая деревья, черешню, сливу и яблоню. Черешни уже не было, сливы почти все попадали, а яблоки только дозревали, но были очень невзрачные, оно и понятно, ведь за деревьями, как и за всем остальным, нужен уход. Впрочем, мне-то жалеть нечего: свежих фруктов я не ем. Затем по ветвям туи я перелез в соседский сад. Тамошний пес, как всегда, лежал на пороге. Завидев меня, он дружелюбно тявкнул: «Где пропадали?». Я объяснил ему, что моя хозяйка возила меня на юг. «На юг? У меня там родственники, – обрадовался пес. – А где Вы были?». – «Возле Марселя». – «Нет, мои живут возле Канн... То-то я слышу, у Вас акцент другой». – «Ну, а какие новости у Вас? – спросил я у пса. – Что у вас было слышно за тот месяц, что меня не было?». – «А вот, знаете, тот большой дом в конце улицы? Так вот, его продают... Там жили старички; вообще, в таких домах молодые редко селятся. Ну вот, женщину повезли в горы, и обратно она уже не вернется, так что теперь дом пустует. Идемте, я Вам покажу».

 Пошел я с ним, гляжу, и впрямь, на воротах висит картонка. Тут я вспомнил, как кузен моей Ивет говорил, что его отец на днях выходит на пенсию. То-то было бы здорово, если бы отец и мать кузена смогли бы найти вот такой спокойный уголок, да еще с чистым воздухом! Через два дня приехала Ивет, чтобы забрать какие-то тетрадки...

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

 ...И тут я решил действовать активно. Позвал соседского пса, привел его в наш двор и велел ему лаять (а лаял он редко, но звучно). Ивет вышла. На ней была не юбка, а штаны, вот я и вцепился в штанину и потащил ее вниз по лестнице. Ивет сперва недоумевала: «В чем дело?». Затем она решила, что если я так усердно ее тащу, да еще с помощью пса, значит, есть что-то серъезное. Тянули мы ее исправно, и Ивет решила идти за нами. Мы привели ее к воротам, на которых висела картонка. Когда Ивет увидела и прочла картонку, она поняла, в чем дело, и так обрадовалась, что подхватила меня на руки и поцеловала, а затем, к вящему моему удовольствию (и смущению пса), проделала то же самое и с ним. «Вот вам и животные, оказывается, они умнее многих людей!». Оставив нас, Ивет помчалась к себе, и когда мы с соседским псом прибежали обратно, то застали ее оживленно разговаривающей по телефону.

А через три дня родители Кристофа приехали с каким-то господином, который открыл им сначала ворота, а затем и двери дома. Господин провел их внутрь, осматривать помещение (я прокрался за ними), и по жестикуляции отца Кристофа я понял, что он считает необходимым побелить и покрасить все стены, снаружи и изнутри. В общем, дом они сняли. А меня чествовали как Колумба, открывшего Америку.

 Месяца два маляры и штукатуры мазали, белили, клеили и подправляли стены, окна, двери и вообще все то, что было не совсем в порядке. Я наведывался к ним каждый день... Наконец, они обратили на меня внимание, и один из рабочих сказал: «А вы не думаете, что этот котяга следит за нами? Он здесь с утра до вечера; можно подумать, что его специально приставили к нам». Он был прав. Я давно понял, что за рабочими надо следить, равно как и за всеми остальными, будь то люди, собаки или кошки, а по опыту я знаю, что за людьми надо следить еще больше, чем за всеми остальными.

 Когда работы закончились, я одним из первых забрался внутрь дома, впрочем, тут же и выскочил наружу: там воняло краской, известкой, клеем и еще какой-то дрянью. Так что, в конце концов, по-настоящему я там обосновался, когда Ивет уже служила в бюро, то есть, через три месяца, хотя и тогда еще неприятные запахи выветрились не вполне. Нынче у меня две квартиры, а чтобы не было слишком скучно, я завел себе интрижку с одной молодой и сговорчивой кошечкой, так что живу теперь как турецкий паша. На этом можно было бы и закончить сию историю, да вот еще хочу добавить. Так как мать Кристофа решила, что в отсутствие Ивет я могу жить у них, то Ивет посоветовала ей сделать такую же дверцу для меня, как и в ея доме. «Иначе он Вам спать ночью не даст, будет мяукать, пока Вы его не выпустите». Затем, наконец, я узнал, как зовут пса, который живет в саду за туями. Его имя Бенгаль. Ну вот, теперь можно сказать, что вы все обо мне знаете.

Мне казалось, что я все о себе рассказал. Ан, не тут-то было! Новые события заставляют меня продолжить повествование. Что ж, всего в жизни предвидеть невозможно... Надо так надо, итак, продолжаю сей дневник, чтобы вы не подумали, что я уже разленился и ни на что уже больше не годен.  Ниже я вам поведаю обо всем, чему я был не только свидетелем, но и участником, причем довольно активным. Но перейдем к рассказу...