Фантом национализма

Один из очевидных идеологических итогов уходящего года — демаргинализация националистического дискурса, причем довольно стремительная. Вся ельцинская эпоха и часть путинской ушли у националистов на то, чтобы доказать, что их место не только на задворках коммунистических митингов, среди сумасшедших старичков с плакатами о еврейском засилье и не менее сумасшедших юнцов в белогвардейских мундирах, что словосочетание «русский национализм» в список неприличных выражений не входит, что дело не сводится к набору пугалок в стиле «боевики РНЕ маршируют на погром», что есть еще комплекс идей, обсуждать которые в принципе можно. Даже успешное выступление умеренно коричневой «Родины» на парламентских выборах 2003 года (напомним, кстати, что исходно это был кремлевский проект с понятными функциями партии-спойлера) не сильно изменило ситуацию.

И вдруг менее чем за год национализм стал едва ли не основной темой идеологической повестки дня, никому вчера не ведомые лидеры карликовых движений, в обязательном порядке содержащих в названиях слова «русский» и «национальный», попали в пул «влиятельных экспертов», а один такой лидер чуть было даже не сделался ведущим аналитической передачи на метровом канале.

Предположительно, этот невероятный успех — заслуга государственного агитпропа. Прорыв начался с загадочного (в прямом смысле слова — внятных объяснений того, зачем это было сделано, до сих пор не появилось) скачка внимания телеканалов к феномену «русского фашизма». Банды скинхедов, немыслимые зверства, убитые дети и активисты антифашистских движений — весной редкий выпуск новостей обходился без подобных сюжетов. Зачем пугали обывателя — для наших дальнейших рассуждений даже и не важно, важно другое: пропагандистская атака дала неожиданный для ее организаторов побочный эффект. Поле возможных (с точки зрения массового сознания) решений проблем, действительно важных для страны, резко сузилось. Сами проблемы стали формулироваться в терминах противостояния этнических групп. Страна замерла в ожидании Кондопоги. Название маленького карельского городка не стало бы нарицательным (в конце концов, произошедшие там события, как ни прискорбно, можно назвать рутинными: внимательный читатель ленты новостей на сайте Движения против нелегальной иммиграции легко сможет в этом убедиться), если бы ожидание некоего взрыва на национальной почве не было сформировано заранее.

Именно в силу незапланированности эффекта информационную войну за Кондопогу власть проиграла вчистую: обкатанная модель не сработала, поскольку в Кондопоге не было ни скинхедских банд, ни безвинно убиенных младенцев с Кавказа. Был анклав со слабым ассимиляционным потенциалом, распоясавшаяся диаспора и последняя, отчаянная попытка рядовых граждан, из которых, как ни крути, не слепить «страшных русских фашистов», защитить собственные права в ситуации, когда власть их защищать не хочет.

Власть проиграла войну, причем в выигрыше оказались националисты радикальные, склонные отнюдь не к высокоумному теоретизированию. А дальше как раз и произошел тот самый прорыв националистического дискурса на большую идеологическую сцену. Кульминацией здесь, наверное, можно считать «Русский марш» 4 ноября в Москве. Мероприятие, на которое, даже по явно завышенным оценкам организаторов, собралось не более пяти тысяч человек (в десятимиллионном мегаполисе это меньше, чем статистическая погрешность), можно было бы считать провальным. Когда б не истерика в прессе. Когда б не очевидный испуг власти — кажется, только авиация не использовалась при «обеспечении безопасности» во время марша. А такая реакция невольно заставляет далекого от политических баталий обывателя думать, что стимул был значим. Так и формируется запрос, который даже полностью контролируемые электронные СМИ не могут игнорировать.

Исторические основания национализма

В общем-то, возможность не краснея, избегая навешивания ярлыков, не выпадая в сугубую маргинальность обсуждать комплекс идей, связанных с русским национализмом, — событие исключительно позитивное. Проблемы начинаются, когда национализм, в любом его изводе, начинает трактоваться как универсальный рецепт решения стоящих перед страной проблем.

Обратимся к теории. Вот как интересующее нас понятие определяет Эрнст Геллнер, признанный авторитет в данной тематике: «Национализм — это прежде всего политический принцип, в соответствии с которым политическое и национальное целое должны совпадать. Националистическое чувство — это чувство гнева, возбуждаемое нарушением этого принципа, или чувство удовлетворения от его реализации. Националистическое движение вызывается к жизни чувствами этого рода». Положа руку на сердце, у русских есть немало поводов для пробуждения «чувств этого рода». Вопрос — где русские?

Между прочим, именно Геллнер научил европейцев мыслить нацию как конструкт. И помимо перечисленных в определении условий нужен (по крайней мере, история других примеров не дает) целый набор факторов для того, чтобы националистическое движение оказалось успешным. Во-первых, отсутствие нации. Националистическое движение начинается с формирования нации, с замены племенного сознания национальным. Так когда-то жители разрозненных германских княжеств осознали себя немцами, граждане Франции (из которых к началу девятнадцатого века порядка 40% не говорило по-французски) — французами, а обитатели центральных областей Османской империи — турками.

Не менее важны сравнительная компактность территории, которая внутри проекта формирования нации осознается в качестве своей, а также этническая и культурная однородность населения. Революция Кемаля Ататюрка стала возможной, когда гигантская континентальная империя Османов ужалась до размеров современной Турции, где основной этнос явно преобладал над национальными меньшинствами. Проектировавшему немцев Бисмарку в этом смысле было еще проще.

Еще одно значимое условие — проблема суверенитета. Это может быть его отсутствие или угроза ему, ставящая под вопрос само существование государства (или государств).

Ну и, наконец, явная необходимость промышленной модернизации, ситуация, в которой собственное промышленное отставание от агрессивных соседей не только является критическим, но и осознается в качестве такового (здесь первичность плана идей по отношению к плану реальности принципиальна).

Отсылка к чужому опыту не всегда удобный аргумент, хотя бы потому, что остается возможность возразить: «Что русскому хорошо, то немцу смерть», и наоборот. Необязательно то, что сработало в прошлом и у других, должно быть верным сегодня и у нас. Но все же честности ради необходимо зафиксировать следующий важный момент: вне перечисленных выше условий националистические движения успеха не достигали.

Национализм и современная реальность

Что же имеем мы сегодня в России? Начнем с главного — с нации. Можно спорить о том, когда именно началось формирование русской нации. Нам кажется, принципиален здесь момент окончания смуты, когда рядовые граждане осознали угрозу утраты двух базовых, основных для России ценностей — культуры и государства. Угрозы уничтожения русских как племени в начале семнадцатого века не существовало: вряд ли поляки, сумей они сохранить власть, начали бы геноцид. Им нужна была не только земля, но и люди, на ней работающие. Но вот русское государство уже практически исчезло, а русская культура — по крайней мере, православие как важнейшая ее составляющая — могла получить смертельный удар. Представители элит, озабоченные в первую очередь собственным выживанием, толкались в очереди на поклон к новым хозяевам, в то время как рядовые граждане осознали, что они, русские, не племя, потому что они больше чем племя, и вышвырнули поляков из Кремля.

Повторимся, однако: выбор точки отсчета — дело неоднозначное. Важно другое. Чтобы сегодня утверждать, что русской нации не существует, надо иметь не просто смелость. Надо иметь особый талант врать не только другим, но и себе.

Говорить о сравнительной компактности нашей территории не приходится — несмотря на развал Союза, мы по-прежнему живем в самой большой стране мира. И размеры страны принципиальны для самоидентификации ее населения, иначе чем объяснить общую и резко негативную реакцию в ответ на любые попытки соседей отскандалить у нас хоть какой-то кусок отечества, пусть даже мелкий и вовсе не обжитой? Тут даже не о Курилах уместнее вспоминать, а о косе Тузла, например.

Что касается этнического и культурного однообразия населения, то с этим сложнее. Стандартный аргумент националистов здесь таков: да, в России, проживают, конечно, представители более чем двухсот национальностей, но русскими себя называют — здесь начинаются тонкости, связанные со способами подсчета, — от восьмидесяти до девяноста шести процентов, а все прочие — незначимые меньшинства. И беда даже не в том, что подобный подход не учитывает наличия районов (огромных по территории, сравнимых с европейскими странами) компактного проживания этих мнимых «меньшинств», любой конфликт с которыми по национальному признаку чреват как минимум территориальными потерями. Беда в том, что такой подход извращает, низводит до примитивно-этнического само значение слова «русский», отбрасывает нас во времена донациональные.

В очевидные угрозы суверенитету сегодня не верит, кажется, никто. В мире нет стран, готовых напасть на Россию с тем, чтобы установить в ней, например, марионеточное правительство вроде иракского. Да и сама Россия не столь слаба, чтобы дать кому-то такую возможность. Сторонники теории глобального заговора скажут, что враг пользуется методами более тонкими, — не будем спорить с такими рассуждениями, скажем только, что тонкие игры мировой закулисы — это совсем не та движущая сила, что приводила к появлению мощных национальных движений.

И наконец, задачу промышленной модернизации Россия решила еще до Второй мировой войны, заплатив за нее достаточно высокую цену. Сегодня большинство населения нашей страны живет в городах, а задачи, которые перед страной стоят, увы, повторной промышленной модернизацией не решаются.

Итак, последовательный русский националист должен был бы для начала ужать Россию до размеров — а вот непонятно, до каких размеров. Московского княжества пятнадцатого века, что ли? — но мы и тогда были уже слишком большой страной! Затем — уничтожить крупные предприятия, дороги (это, как известно, не очень трудно, дороги у нас так себе), в том числе железные, расселить все города с населением более пятидесяти тысяч человек, выжить всех «этнически нечистых», определившись для начала с критериями чистоты, а уж затем начинать строить свое идеальное государство.

Вот только «русским» это государство можно будет называть не иначе, как в кавычках.

Кровное родство и всемирная отзывчивость

Русские — это, безусловно, реально существующий этнос, причем в этническом смысле не менее полноценный, чем немцы, итальянцы, французы. А в плане монолитности, так даже, наверное, и более полноценный. Например, планы выделить Баварию в отдельное государство после Второй мировой войны и тем самым «окончательно решить германский вопрос» были основаны в том числе на том, что баварцы легко могут быть выделены из немецкого этноса и стать отдельным этносом, как стали им, например, австрийцы. Что касается «пскопских», воронежских или новгородских — такое племенное вычленение никому бы и в голову не пришло не только шестьдесят лет назад, но и двести.

Однако при ответе на вопрос, кто такие русские, чисто этнические характеристики решительно не подходят. Формирование русской нации происходило в условиях, принципиально отличных от классических условий формирования европейских наций, и задачи перед ней стояли принципиально иные.

Мы уже говорили о том, что размер имеет одно из определяющих значений при формировании нации и национального государства. Русская же земля как раз в момент формирования нации, национального сознания и национальной культуры — и без того огромная по европейским меркам — начала разрастаться: сначала на восток, потом на юг и на запад. Никакое племя не способно контролировать такое пространство в долгосрочной перспективе, не теряя своей племенной самоидентификации. Национальная, племенная культура ориентирована на замкнутость, отгороженность от чужих людей и земель, но чтобы освоить это пространство, закрепиться на нем, нужно было не закрываться и отгораживаться, а, наоборот, открываться в мир, встраивая в себя чужих и чужое. Создание Русского мира на обширной территории, населенной самыми разными народами, требовало от самих русских как нации трансформации племенного сознания. Этническим, кровным пришлось пожертвовать.

Сейчас уже бессмысленно спорить, к добру это или к худу, но жертва эта была принесена, а основой государства и нации стал Русский мир. И основной ценностью русской нации оказалась не сама нация, а Русский мир, русское государство и русская религия — православие. Именно на поддержание этого Русского мира в ущерб этническому и начала работать русская национальная культура. Иными словами, задачей русской культуры стало не поддержание племенных и этнических связей, а экспансия Русского мира.

От постоянного цитирования слова Достоевского про «всемирную отзывчивость русского человека» стали почти бессмысленным штампом — вроде «какой русский не любит быстрой езды». Однако на самом деле это очень точная формула ключевой особенности русского национального самосознания. Всемирная отзывчивость — это не красивый и благостный концепт, рожденный в чьих-то прогрессивных мозгах, — это естественный процесс трансформации национального самосознания в ходе обустройства Русского мира, который выстраивался не как замкнутое национальное пространство, а как полноценный мир, человечество.

Свою роль сыграло и православие. Формирование европейских наций происходило в ситуации, когда религиозная общность никак не помогала ни национальному, ни государственному вычленению. Католицизм — он и для итальянцев, и для австрийцев, и для французов католицизм. Германская нация объединяла и католиков Баварии, и протестантов Севера. А турки были только очень большой частью исламского мира. Потому в национально-государственном вычленении ключевым был не религиозный, а кровный, этнический аспект. На него и напирали. В России же православие воспринималось именно как национальная религия русских и, по сути дела, играло роль основного объединяющего и скрепляющего начала. При этом православие — христианство, то есть религия всемирной проповеди Христа и спасения не отдельной нации, но мира. А потому православие не могло стать основой религиозного национализма, жестко завязанного на кровном родстве, как это произошло, например, с евреями через иудаизм.

Русский национализм против русской нации

В этом контексте русский национализм оказывается в весьма двойственном положении. Защищая Русский мир — а после развала СССР была реальная угроза его крушения, — русские религиозные, государственные и нравственные традиции, он выполняет свою созидательную функцию. Эту же функцию он выполняет в системном противостоянии либералам и компрадорской части элиты. Кому-то могут нравиться националисты, кому-то ближе либералы-западники, но очевидно, что их противостояние есть необходимый элемент политической и социальной системы.

Однако, как только восстанавливаются ключевые государственные институции, как только восстанавливается Русский мир, дальнейшее бытование национализма становится весьма проблемным. Собственно националистическое оказывается невостребованным Русским миром и перестает быть необходимым для развития русской нации. Функция защиты русского государства и его суверенитета в нормальной ситуации вовсе не требует никакого национализма. Вполне достаточно обычного государственничества и патриотизма. То же и с культурной, и тем более с религиозной функцией.

В этой ситуации национализм естественно начинает развиваться в сторону усиления этнического, племенного, кровного. То есть в направлении не воссоздания и поддержания Русского мира, а, наоборот, в сторону его разрушения.

И прошлый год это вполне отчетливо показал. Православные националисты, имперские националисты, националисты-государственники последовательно откалывались от некогда более или менее единого националистического движения. Причем, откалываясь, они стремительно маргинализировались. Зато националистический мейнстрим все очевиднее уходил от имперскости, православия, государственничества и вообще Русского мира в этнонационализм. В национализм крови.

Этнонационализм у нас принято ругать фашизмом. Сказать, что для этого совсем нет никаких оснований, было бы неверно, но слово «фашизм» тут мало что объясняет. Куда важнее то, что главной чертой русского этнонационализма является его принципиальная и радикальная антинациональность. Можно даже без всякого парадокса сказать: антирусскость.

Кто является главным врагом русского этнонационализма? «Чурки на рынках», разумеется. То есть сплоченные диаспоры инородцев, которые обижают русских людей, вытесняют их, захватывают их социальное, а часто и физическое пространство. Как противостоять сплоченным диаспорам? Ответ с точки зрения национализма очевиден: самим стать сплоченной диаспорой (очень показательно, что ключевая националистическая организация ДПНИ на днях выступила с инициативой поощрения бизнес-структур, которые организовывали бы свою работу — набирали сотрудников, выбирали клиентов — по этническому признаку). Но как раз племенное и тем более диаспоральное сознание прямо противоречит основам Русского мира и русскости — Русский мир не предназначен для того, чтобы вести войны за контроль над рынками. А потому последовательное развитие националистических идей довольно быстро приводит к естественному выводу: главным врагом является Русский мир и его ключевые институции.

В итоге врагами русского национализма становятся:

• русская культура, суть которой — создание русских людей не на основе крови, а на основе вовлечения их в Русский мир (всемирная отзывчивость — смерть для любой диаспоры, которая хочет захватывать рынки);
• русское государство (не конкретный режим, а русское государство как таковое), которое не похоже и не может быть похожим не только на националистическое, но и просто на национальное (вот эстонцы, армяне и прочие бывшие осколки советской империи строят свои национальные государства, Россия — нет и не будет, по крайней мере, пока остается Россией). Сама русская территория слишком велика и распыляет национальные силы. Отсюда и массовое распространение в националистической среде всевозможных сепаратистских идей в последние три-четыре года;
• православие, которое, являясь одним из принципиальных признаков русскости, не дает развернуться этническому принципу вычленения. К тому же христианство вообще не очень удобно для этнонационализма. Отсюда и массовое увлечение разного рода националистов язычеством (даже и сатанизмом), отсюда и выдавливание из националистического движения разного рода православных фундаменталистов.
• ну и, наконец, в пределе (впрочем, очень недалеком) врагом русского национализма оказывается русский народ. Он не готов ориентироваться исключительно на кровное родство, не готов объединяться исключительно по этническому принципу и вообще мало похож на чеченцев, армян и азербайджанцев на наших рынках.

Возвращение Русского мира

Из всего вышесказанного можно сделать некоторые выводы. Во-первых, последовательный национализм в отечественных условиях антинационален и разрушителен. Запрещать кому-либо придерживаться националистических взглядов (по крайней мере до тех пор, пока от взглядов не переходят к призывам кого-нибудь убивать), разумеется, нельзя и неправильно. Да и опасность национализма, даже радикального, не стоит преувеличивать — по все той же причине его антирусскости. Никакой реальной почвы под ногами у этнических националистов нет, потому что «русского этноса» как политического и социального явления не существует. Так уж получилось в процессе исторического развития — русская нация есть, а ни национального государства, ни тем более сплоченной диаспоры из этой нации не выстроишь. И это, в общем, очень хорошо понимают сами националисты. Главное, что их не устраивает в современном русском человеке, — это сам русский человек. Единственный более или менее реалистичный способ построить в России националистическое государство — истребить всех наличных русских, потому что никаких вариантов заставить их вернуться на племенной уровень просто нет, и завезти откуда-нибудь людей менее развитых и более для этого благого дела подходящих.

О каком русском национализме можно вести осмысленную речь? За что бороться? Не за мифическое «русское племя», которого попросту не существует, а за русскую нацию и формируемый ею Русский мир. Наша насущная национальная работа — работа по возвращению культуре ее ассимиляционного потенциала. Культурные механизмы рушатся, даже крупные города уже не могут ассимилировать инокультурных гостей, что уж говорить о национальных окраинах, которые перестают воспринимать себя частью культуры и частью страны. Но даже и это не главная проблема. Главная в том, что представители коренного населения — опора Русского мира — утрачивают национальную идентификацию, перестают быть русскими, превращаясь в аморфную массу, которой и название подобрать затруднительно.

Вот за них и надо бороться, их надо спасать. Не воздвигая ксенофобские барьеры между «своими» и «чужими», а укрепляя способности русской культуры к «осваиванию» чужих.