...и меня как будто несет в сторону - без остановки. Все эти дела, маленькие и большие, висят надо мной, я никак не могу их отпустить, выйти из под их тени. Я защищаюсь, как могу, стараюсь сделать все возможное, чтобы груз их не упал на меня неожиданно. А они все висят надо мной, их черная тень постоянно рядом. За любое расслабление - плата, за каждую секунду горького счастья - дни с грузом на согнутой спине. И я не понимаю, как мне сделать так, чтобы каждое новое дело не воспринималось мною как проблема, нет, как Проблема, как относиться ко всему спокойно. Месяцы растет внутри истерика, расширяется словно твой океан, движется к поверхости, затопляет берега. "Иногда - пишу я в метро яростно, не смотрю в глаза, -  иногда внутренний мир выходит на поверхность и касается внешнего". И думала я вчера (хотя, возможно, - я уже давно не берусь утверждать о чем-то с уверенностью - и неделю назад), что вся Вселенная должна сейчас, в метро, слышать мои крики. Мне говорят, что здоровье - это самое главное, говорят, что если я хочу доучиться и получить диплом - я это сделаю. Они мне так много говорят. Как бы и я хотела погрузиться в одиночество дерева, узнать настоящее одиночество, не отравленное присуствие других ("ад - это другие"). И что пить, что улыбаться натянуто, со скрытой усмешкой, которую мне все труднее и труднее подавлять, что знать, думать и мыслить, если тепла нет? Все интересуются, спрашивают, как у меня дела. Взрослые дети - они думают, что я пере-живаю. Милые мои, родные, хорошие, сочувствующие и такие добрые, не чувствую я, заснула я под деревом в парке Уэно, укрыла меня сакура кровавыми лепестаками и поет мне песни о Не-возможном. И, кто знает, есть ли волшебная флейта из тростника у умельца в руке?

Я лежу под снегом на семи-этажном доме, на спине, мечтая о нежные лепестках и их удушливом сладком запахе. Скоро сорвусь с крыши - просто потому что с крыш один пусть - вниз. С них люди летают над Москвой и держат путь на Токио. Во сне - я в том парке, наяву - спиной на снеге.